Читаем без скачивания Аптекарская роза - Кэндис Робб

Спустя две ночи менестрель проник в лагерь и перерезал глотки самым ценным пленникам, за которых французская знать отвалила бы немалый куш. Оуэн, разъяренный, поймал его и попытался вразумить: «Неблагодарный ублюдок. К тебе же проявили милосердие». Подружка бретонца незаметно подкралась сзади. Оуэн успел обернуться, и удар, нацеленный в шею, пришелся в левый глаз. Взревев, капитан стрелков всадил меч ей в брюхо, вынул его, а потом, повернувшись, не увидел бродягу, оказавшегося слева, так что тот полоснул ножом ему по плечу. Собрав остатки сил, чтобы удержать тяжелый меч одной рукой, Оуэн прорубил плечо бродяги до самой шеи. Убедившись, что бретонец со своей подругой лежат в лужах собственной крови, Оуэн повалился на землю, не в силах больше выносить адскую боль. Это был его последний воинский подвиг.

А что теперь?

Всему придется учиться заново. До этой минуты он не очень беспокоился, считая свою частичную слепоту временной, быстро проходящим неудобством, как все прежние раны. Натыкаясь на незамеченное препятствие, он тут же забывал об этом, убежденный, что несет незначительное наказание за свои многочисленные грехи. Получает очередной урок смирения. Этот урок оказался нелегким. Знакомые предметы выглядели как чужие. Мир вдруг стал казаться перекошенным. Когда он моргал, то и мир подмигивал ему в ответ.

Оуэн узнал цену двум глазам. Когда у тебя два глаза, соринка, попавшая в один, не ведет к слепоте. Теперь же она делает его беспомощным, как новорожденного младенца.

Полная темнота. Он знал, что это возможно. Смерть тоже возможна.

Все изменилось.

Старый герцог доказывал Оуэну, что, потеряв глаз, тот не стал для него бесполезен — стрелок из лука все равно прицеливается, зажмурив один глаз. А раненое плечо следовало разрабатывать, тогда и прежняя сила вернется. Но Оуэн считал свою слепоту результатом собственного ошибочного суждения, а рану в плече — неизбежным результатом слепоты. Одноглазый человек уязвим. Он мог подвергнуть опасности и тех, с кем сражался бок о бок.

Ланкастер оставил его в покое на какое-то время, но потом преподнес сюрприз.

— Ты прирожденный имитатор, Оуэн Арчер. У меня на службе ты приобрел манеры рыцаря. Говор у тебя грубоват, но у всех лордов приграничных земель силен местный акцент. И вообще твоя свобода ценнее роскоши. Ты никому не принадлежишь, тебе не нужно защищать фамильную честь или добиваться власти с помощью тайных заговоров. Поэтому я тебе доверяю. Подучишься немного — и я смогу использовать тебя в качестве моих глаз и ушей. Что скажешь?

Оуэн повернул голову, словно птица, и внимательно посмотрел на хозяина здоровым глазом. Ланкастер был человеком со своеобразным чувством юмора, и, поскольку говорил он всегда ровным, лишенным эмоций голосом, порой бывало непросто понять, подсмеивается он или говорит серьезно. Но сейчас, судя по взгляду старого герцога, он не шутил.

— Вы хотите, чтобы я стал вашим шпионом? Ланкастер усмехнулся.

— Еще одно достоинство. Сразу брать быка за рога.

— Одноглазый шпион будет таким же бесполезным, как и одноглазый лучник, милорд. — Лучше он это скажет, чем кто-то другой.

— Не говоря уже о том, как сильно ты выделяешься из толпы со своей повязкой на глазу и зловещим шрамом. — Герцог затрясся от смеха, от души веселясь. — Твоя броская внешность станет твоим прикрытием.

— Интересный ход мысли, — заметил Оуэн.

Старик откинул голову и захохотал во все горло.

— Сказано со светской деликатностью. Превосходно. — Внезапно Ланкастер стал серьезным. — Мой зять зовет меня великим тактиком. Так оно и есть, Оуэн Арчер. Власть не удержать только тем, что угождаешь королю и сражаешься в битвах. Мне нужны надежные агенты. Ты был бесценен в качестве командира лучников, но можешь принести еще больше пользы став моими ушами и глазами. Правда, тебе придется изучить игроков и ситуацию, приобрести навык чтения не только писем, но и мыслей. Готов ко всему этому?

Шпион работает в одиночку. Совершив промах, Оуэн никого не подведет, кроме себя. Это ему понравилось.

— Да, милорд. С радостью.

Бог милосерден в своих помыслах. Оуэн провел ночь в часовне за благодарственными молитвами. Вполне возможно, он еще принесет пользу.

Спустя два года Оуэн стоял позади Вестминстерского аббатства в похоронной свите старого герцога. Господь приподнял Оуэна, чтобы вновь сбросить вниз. Бывший лучник не мог надеяться, что герцог успел устроить его будущее. Если бы право наследования перешло к родному сыну Ланкастера, возможно, беспокоиться было бы не о чем. Но у старого герцога были только дочери. Новый герцог Ланкастерский, Джон Гонт, был мужем Бланш, дочери герцога, а еще он был сыном короля Эдуарда, что само по себе делало его всесильным лордом. Вряд ли он сочтет нужным прибегать к услугам одноглазого шпиона-валлийца. Последние несколько дней Оуэн много размышлял о своей дальнейшей жизни. За время службы у герцога он скопил немного денег. И сейчас не придумал ничего лучшего, как отправиться в Италию. Тамошние правители любили интриговать. Наверняка он кому-нибудь пригодится.

Он упражнялся в стрельбе по мишени до тех пор, пока перед здоровым глазом все не расплывалось, а руки и плечи не начинали подрагивать. Стрелял он по-прежнему метко, в общем-то не хуже, чем в прошлом. Но левая сторона была уязвима. Он тренировался в умении резко выпрямляться из наклона и укреплял мышцы шеи, чтобы молниеносно оборачиваться.

А потом за ним в Кенилуорт прислал Джон Торсби, лорд-канцлер Англии и архиепископ Йоркский. Торсби прибыл в Лондон с каким-то делом к королю, и Оуэну предстояло к нему присоединиться.

Оуэн принял протянутый кубок и пригубил вино. Лучшего ему отведывать не приходилось даже за столом старого герцога. Лорд-канцлер и архиепископ Йоркский принимал его как знатного господина, а Оуэн меж тем не представлял, зачем он здесь.

Джон Торсби откинулся на спинку стула, с удовольствием потягивая вино. Рядом потрескивал огонь в камине, согревая личные покои. В бликах пламени гобелены дарили теплые цвета ярких красок.

Одноглазый Оуэн не имел возможности рассмотреть гобелены скрытно, ему нужно было обязательно повертеть головой в ту и другую сторону, особенно влево. Оставалось одно: не делать ничего украдкой. Похвали человека, похвалив его вещи. Бывший стрелок повернул голову, пытаясь охватить одним глазом всю комнату. Охота на вепря начиналась слева от двери, продолжалась по всей комнате и заканчивалась пиром в большом зале, где победителю вручалась голова зверя. Сюжет был собран из отдельных гобеленов, сотканных специально для этого помещения, ибо размер их подходил идеально.

— Изумительные гобелены. Думаю, это норманнская работа. Мелкое плетение, насыщенный зеленый цвет… Да, наверняка норманны.

Джон Торсби улыбнулся.

— Я вижу, вы не все свое время в Нормандии провели на поле брани.

— Как и вы за столом переговоров.

Оуэн усмехнулся. Он считал, что не должен робеть от оказанной чести — разделить бокал вина с самим лорд-канцлером в его личных покоях.

— Вы смелый валлиец, Оуэн Арчер. И легко приспосабливаетесь к обстановке. Когда старый герцог попросил меня взять вас к себе на службу, я решил, что у него от боли помутился рассудок. Последние дни его были очень тяжелыми, вы, наверное, знаете.

Оуэн кивнул. Ланкастер умирал в муках. Мастер Роглио рассказывал, что плоть старого герцога пожирала саму себя изнутри, так что под конец он мог глотать только воду, которая покидала его тело кровавым потоком. Оуэна тронуло, что, несмотря на такие страдания, его господин вспомнил о нем.

— Он научил вас слушать, наблюдать и запоминать. — Торсби внимательно разглядывал Оуэна поверх бокала. — Я прав?

— Да, милорд.

— Такое большое доверие могло вскружить голову обычному лучнику. — Торсби не сводил неподвижного взгляда со своего гостя.

Архиепископ держался непринужденно. Оуэн решил, что скрытничать сейчас ни к чему.

— Когда я потерял один глаз, я решил, что мне конец. Доверие моего лорда подняло меня из отчаяния. Он подарил мне смысл существования, когда я уже думал, что никуда не гожусь. Я просто обязан ему жизнью.

— Ему — да, — кивнул Торсби, — а вот мне вы ничем не обязаны. Я просто раздумываю о возможности выполнить последнюю просьбу старого друга.

— Вы могли бы проигнорировать ее, о чем знал бы только Бог.

Торсби удивленно приподнял брови, и на его губах заиграла усмешка.

— Вы считаете, что архиепископ Йоркский может обмануть человека на смертном одре?

— Если решит, что так будет лучше для души, о которой он заботится.

Торсби отставил бокал и наклонился вперед, положив руки на колени. На его пальце сияло кольцо архиепископа, на канцлерской цепи играли отблески пламени.