Читаем без скачивания Свет в окошке - Святослав Логинов

За полвека вкус того блюда, каким угощали Илью Ильича узбеки, подзабылся, но хе показалось удивительно вкусным, тем более что Илья Ильич, измученный непрестанными болями, не ел почитай уже неделю, и сейчас каждый кусок доставлял ему настоящее блаженство. Афоня пировал вовсю, видно было, что ему тоже пришлось немало попоститься в последнее время. Приглашённый господин сидел на стуле, выпрямившись и крепко сжимая поданный кусок, к которому, кажется, не собирался притрагиваться.

— Это знаешь кто? — спросил Афанасий, утирая салфеткой жирные губы. — Это знаменитый проповедник. Сам он из Северо-Американских Штатов. Паствы у него там было — не пересчитать. Небось прихожане думают, что он среди праведников пирует, а он тут, с нами сидит. Он и сам верил, что в раю будет жить, да и теперь от своего не отступается. Дурака жизнь ничему не учит. Он сюда богатеем попал, аж жуть берёт, ежели представить. А как очутился среди нихиля и деньги увидал, то решил, что это ему такое испытание от бога положено. Деньги расшвырял и думал, что немедля в раю очутится. Ну и очутился… сам понимаешь где.

— Так мы его произведение видали? — спросил Илья Ильич.

— Не. Его раёк в другом месте, да и поновее будет. Туда и сейчас постороннему соваться не стоит. Получишь от архангела мечом по кумполу — мало не покажется. Квакерский рай суровый, туда чужих не пускают.

Квакер сидел, неулыбчиво глядя на обедающих. По сухому лицу было невозможно определить, понимает ли он, что разговор идёт о его особе.

— Ему и сейчас, — продолжал Афоня, — денег порой отваливается, хотя все меньше и меньше. Но он их не бережёт, не-е!.. расшвыривает безо всякой пользы. Ни себе, ни людям. Сыщики его, бывает, прикармливают из жалости, так ведь изредка. У нас вроде как примета образовалась: повезло, нашёл новичка — дай квакеру кусок. Уйгур на задворках ночевать позволяет, но в комнаты не пускает, там за деньги. Чем ещё жив сердешный — не знаю.

— Да бог с ним. — оборвал Илья Ильич, не привыкший жалеть сектантов. — Ты лучше расскажи, как тут нормальные люди живут?

— Значица, так. — Афанасий наклонился через стол. — Ты, главное, запомни: презренный металл тут важнее всего. Ты небось уже понял, с деньгами у нас всё можно, а без денег, как в песне поётся, жизнь плохая, не годится никуда. Что сколько стоит — поначалу меня спрашивай, а там разберёшься. Но главное — в долг никому ни лямишки. В рост будут предлагать, под любые проценты — не давай! Тут так: выпустил из рук — пиши пропало.

— А чего ж уйгур тебя ссужает? — поинтересовался Илья Ильич.

— Это я один такой блаженный… — отмахнулся Афоня. — Честный я, а уйгур меня знает как облупленного. К тому же сейчас долг зажму, так потом кто меня выручит, когда на мели окажусь? Опять же, куда бы я тебя привёл, если долги отдавать не желаю? Дело наше сыщицкое — сегодня при мнемонах, завтра и лямишке рад.

— Понятно. Но ты всё-таки скажи, те люди, которых я при жизни знал, а они прежде меня умерли, они тоже здесь? Как увидеться-то с ними?

— Погоди, это вопрос не сегодняшний… Ты сначала должен научиться всему, что тут потребно. Да хоть бы как с людьми разговаривать? Ты учти, здесь живых нет, обычаи иные, а обиды старые. Родных ты, поди, и не узнаешь, особенно кто молодым преставился.

— Я Марка Твена читал, — хмуро сказал Илья Ильич.

— Ишь ты, — Афанасий прицокнул языком, — второй уже человек этого Марка поминает. И что, он жив покуда?

— Сто лет как помер.

— Тогда не иначе он в Цитадели. Как-нибудь соберусь, почитаю твоего Марка.

— И всё-таки… — напомнил Илья Ильич.

— А что всё-таки? Вот был у тебя при жизни заклятый враг. Так в том мире ты его запросто мог со света сжить. Хоть самому подкараулить, хоть… ну, в общем, были способы. А тут никуда никого не сживёшь, все и без того на том свете. Да и вообще, никакой подлянки не сделать, разве тот совсем тупой окажется. Только и можно, что не встречаться. Вот земляки наши, особенно кто после войны сюда попал, все Гитлера ненавидят. А Гитлер он тут, при больших деньгах, между прочим, рукой не достанешь. И ничего ему не сделать, по второму разу на тот свет не отправишь. Только и можно, что забыть его поскорей.

— Вот оно как…

— А ты думал! Война меж мертвецами — последнее дело, а из-за живых дел, так и вовсе глупо. Люди они разные, и правды здесь скрывать не принято, всё равно, кто захочет, тот всё узнает. Но и презирать людей за то, как они жили, тоже не принято. Вот я, скажем, сыщик. Так я и на том свете сыщицким ремеслом кормился. В ОГПУ работал, на хорошем счету был. Вот только расстреляли меня в тридцать шестом. Как Ежов Ягоду скинул, так меня и расстреляли. И за что, спрашивается? Служил верой-правдой и впредь служить был готов… Добро бы ещё узнали, что я и до семнадцатого в сыскном работал, так нет ведь, просто так в расход пустили, от излишнего рвения.

Илья Ильич молчал, пристально разглядывая собеседника, у которого оказалась такая богатая биография.

— И вот, скажем, повстречаю я тут своего следователя — и что? А ничо, привет, скажу, Антошка! Как ты, своим ходом сюда, с тёплой постельки или тоже добрые люди помогли? А больше ничего не скажу, потому как теперь мы с ним на равных, оба окочурились.

— Да-а… — наконец вымолвил Илья Ильич. — Занятно.

— А ты ничего мужик, — вдруг произнёс Афанасий, — Это же я тебя проверял, как ты мои уроки понял. Вот дал бы ты мне сейчас в хрюкальце или в глаза плюнул, так сразу бы почувствовал, что не надо было этого делать. А я бы заработал на тебе побольше, чем честным трудом. У нас судей нет, расчёты сами собой ведутся. За мордобой полагается три десятка мнемонов штрафа, половина — битому, половина — в казну. Хрястнул по зубам, сразу твоя мошна полегчала, а моя наполнилась. А зубы новые вырастут, народ здеся здоровый, болеть незачем.

— Так ты придумал про службу в органах или правду сказал?

Афанасий раздвинул волосы, так что стали видны пролысинка и корявый шрам чуть повыше виска.

— Видишь? Это от пули след, после контрольного выстрела. Специально оставил, скептикам показывать вроде тебя. Конечно, я не в расстрельной команде служил, а был филером, или, по-нынешнему, топтунком, хотя служба есть служба и случается на ней всякое. Так-то. Я врать не люблю. Правда всегда ядрёней, у неё привкус такой, что не спутаешь. Ты готовься, тебе всякой правды узнать предстоит, так моя ещё шуточкой покажется. Да ты не дёргайся, я ничего личного в виду не имею. Я вообще о людях говорю. Ну вот, скис… а ведь поначалу молодцом держался. Ладно, хватит о плохом, давай лучше выпьем.

Афанасий, словно фокусник, выдёргивающий из шляпы кролика, вытащил откуда-то трёхлитровую бутыль мутновато-зелёного стекла. Бутыль была заткнута корковой пробкой и залита сургучом. Афанасий привычным движением крутанул бутылку, глядя на просвет, как вихрятся по кругу мелкие пузырьки.

— Монополька, — сказал он ласково. — Такой у вас, считай, уже сто лет не делают.

— Куда столько?.. — тихо ужаснулся Илья Ильич.

— Пить, куда ж ещё, чудак-человек? А что много, так сам посуди: мерзавчик три лямишки стоит, и четверть — тоже три лямишки. Это же дешёвка! Вот я и беру, чтобы с запасом. Которые молодые, те так не умеют, для них поллитру создать — предел мечтаний. А мне — запросто.

— Спивается народ при таких ценах?

— Не, кто мог спиться, тот ещё при жизни спился. А нам зачем? Хочешь, я её под куст вылью? А если не хочешь, то давай по маленькой, для пищеварения и взаимопонимания…

Квакер осуждающе смотрел голодными глазами. К вечеру само собой случилось, что за совместный ужин и комнаты заплатил Илья Ильич.

— Ты гля, земеля… — заплетающимся языком твердил Афанасий, — у нас тут всё как у людей, вечер бывает, а завтра утречко настанет, во как! А в нихиле ничего этого нет, не надейся… Там всегда не то вечер, не то затмение. Плохо в нихиле было, да? А я тебя оттуда вытащил. Работа у меня такая, сыскать человека, на путь наставить, уму-разуму научить. Отловили бы тебя бригадники — как липку ободрали бы. У них налоги знаешь какие? Ты же богатый, а в здешней жизни ни хренища не смыслишь. Коммунальные сборы — не плати. Усёк? Нет у них никакого коммунального хозяйства, всякая срань сама по себе в нихиль уходит. У них под городом тоже нихиль, просто фундаменты попрочнее. Ненавижу бригадников, сами ничего не умеют, а у меня хлеб отбивают… И город ненавижу! Па-адумаешь, город! У нас тут ничуть не хуже. Кустики растут, бесплатно, между прочим, а в городе захочешь в парк войти — денежку гони! Жмоты! А хочешь, мы соловья заведём? Я знаю одного, он может продать, настоящего. Будет у нас песни петь. Дорогой, чертяка, полста мнемонов… но если хочешь — покупай! А что, в самом деле?.. Вон квакер и то не все деньги расшвырял. Распятие сделал и уйгуру за так подарил, у него теперь на стенке висит. А?.. Ну так что, покупаешь соловья?..