Читаем без скачивания Эссе об отце и дяде - Владимир Савченко

- Нет, таварыш камандыр, тапер все. Больше не будет.

Забрались довольно далеко от Яресек, вернулись к вечеру. Уже и рота пришла, и совещание при штабе, ежевчерний разбор занятий, началось. Батя на него опоздал. Начальник школы на него волком:

- Почему опаздываешь? То рота, то теперь вот ты!..

- Все, опозданий больше не будет... - и рассказал.

Батя умел живописать. Естественно, все командиры ржут, мычат и головами машут.

Под это взрывное "Го-го-го!", слышное из раскрытых окон, подкатывают две машины: нарком Ворошилов со свитой. Инспекционная поездка. Без оповещения. Им нужно было в другую часть дома, к комдиву - но завернули сюда. Входят. Все вскакивают. Начшколы руку под козырек, рапортует:

- Товариш Маршал Советского Союза! Проводится ежевечерний разбор занятий дивизионной школы 25-й Чапаевской дивизии!

- А что вы сейчас такое разбирали? - спрашивает нарком. - Что аж стекла дрожали.

- Да вот... доклад комроты Савченко, - и показывает.

Подставил по-товарищески. Все по стойке "смирно", молчат из последних сил, в глазах лютое любопытство: что будет дальше?..

Ворошилов поворачивается к отцу:

- И что вы такое интересное докладывали, товарищ комроты? Доложите и мне.

Это был вызов. От коллег ли чапаевцев, от маршала, от судьбы - вызов. И Савченко, отец своего сына, не мог его не принять. Каблуки сдвинуты, плечи расправлены, прямой взгляд, ладонь под козырек - военный аристократ среди военных аристократов. Четким голосом:

- Как киргиза срать водил, товарищ Маршал Советского Союза!

Ничего, обошлось. Маршал-то сам был из слесарей. Потом, когда дальше ехали, останавливались, оправлялись, сами, небось, гоготали, вспоминая про "заветный кустик".

4.

Это было в 1936-м, за которым последовал тот самый 37-й. Холуи-карикатуристы льстиво рисовали в газетах, как нарком НКВД Ежов взял страну в "ежовые рукавицы".

Отца арестовали весной 38-го.

Из рассказа "Жил-был мальчик"

"... Туманным утром однажды к ним пришли два человека. Мальчик, проснувшись и одевшись (он уже одевался сам и даже умел завязывать шнурки ботинок на бант), не понимал, почему тихо плакала мама, почему жались в уголок сестры. "Ты на работу, пап?" - спросил он, чтобы успокоить себя. "На работу," - отец поднял и поцеловал мальчика - чего не делал, уходя на работу.

В детсадик его в этот день не повели. Во дворе старшие дети объяснили мальчику, что его отца "взяли". Он не понял, хорошо это или плохо, усвоил лишь, что это необычно, что об этом говорят шепотом, - и возгордился. Вот других отцов не взяли, а его - взяли! И когда на другой день мама в очереди в магазине разговорилась со знакомой, он вмешался в беседу и с гордостью выпалил: "А нашего папу вчера взяли!" - за что тотчас и получил от мамы как следует..."

Это был я, подающий надежды ребенок. В 4 года выучился читать. И не только мойдодыров-айболитов, прочел и папин Устав РККА, Рабоче-Крестьянской Красной Армии - от корки до корки. Что понял, не спрашивайте; но жутко нравилось за словами, закорючками на бумаге, что-то такое представлять.

"... Дома сестры растолковали мальчику, что отца "посадили в тюрьму". Но и это для него были пустые слова. Единственное, в чем он был уверен: это что с отцом, большим, сильным, умным человеком, который никогда его не бил, покупал игрушки и велосипед, подкидывал его к потолку, рассказывал сказки и истории про войну... с ЕГО отцом ничего плохого случиться не может. И когда через месяц разрешили свидание, и мальчик с подоконника, куда его поставили, увидел отца - исхудавшего, бледного, заросшего щетиной, бессильно растерянного, увидел за вертикальной решеткой из толстых прутьев, за какой недавно до этого видел в зоопарке зверей, - мир его представлений рухнул, и он заплакал навзрыд..."

В числе всех обвинений ему предъявили обвинение... в развале Красной Армии. Той самой РККА. Это ему, кадровому военному, четверть века под ружьем, чапаевцу.

- Я снервничал, - рассказывал отец потом. - Схватил со стола графин, запустил в следователя. Не попал, тот успел присесть за стол. Выстрелил оттуда в меня, тоже не попал...

(Я так думаю: не попасть графином в человека, ныряющего под стол, можно. Но не попасть из пистолета через стол, на расстоянии метра, невозможно. Наверно, стрелял в сторону или вверх. Попался человек, можно сказать, с сердцем, не осиротил.

... У этих следователей НКВД тоже жизнь была собачья. Вот спустили сверху план: выявить в Полтаве столько-то "врагов народа" - и давай. Выявишь меньше, попадешь в тот же список.)

Не осиротил - но оформил, как положено(!) "десятку". Если бы Ежова не списали "в расход" в 39-м, не начался откат с пересмотром дел, - в сущности, было почти то же самое. Для многих так и было. Но наша семья числилась "семьей врага народа" всего два года.

Выпустили отца весной 40-го. За год и 2 месяцы до войны.

Философское отступление в духе "Пятого измерения".

Что мы знаем о жизни?

- Плохо, что отца арестовали по ложному обвинению, два года ни за что держали в тюрьме?

- Да уж чего хорошего!..

А теперь смотрите: выйдя из тюрьмы, он ушел в запас, работал на гражданке, директором мельницы. Когда началась война, вернулся в строй - но в другую часть, в 7-ю армию Западного фронта. Досталось изрядно: ранение, контузия, инвалидность - но остался жив. Прожил, если считать от весны 38-го, еще 23 года. Умер в возрасте 71 год.

В альтернативном же варианте: не обвинили, не арестовали, служил и далее в 25-й дивизии, начал войну в ней, - ему от того же момента оставалось жить три, от силы четыре года.

Потому что Двадцать пятую Чапаевскую при оборонах Одессы, потом Севастополя выбили фактически начисто. Все сослуживцы, коих отец и его зять, муж старшей дочери, встречали позднее, по разным причинам покинули дивизию еще до войны.

... По первому роману Э.М.Ремарка "На Западном фронте без перемен", принесшем ему славу, был поставлен фильм. Там есть гениальные кадры: эти марширующие новобранцы, молодые ребята-немцы - в мундирах, в замечательных немецких касках, более всех других касок в мире похожих на перевернутые ночные горшки, с винтовками на плече. Хряп-хряп - по брусчатке сапогами. И... один за другим превращаются в скелеты. Хряп-хряп!.. - и глазницы вместо глаз, 32-зубые оскалы, провалы носов, фаланги-кости сжимают приклады. Такой вот марш: каждый второй скелет.

И 25-я Чапаевская шла к своей последней войне подобным маршем. Роты, батальоны, полки с развевающимися знаменами, одни под оркестр, другие под песню, под свою "фирменную":

"Гулял по Уралу Чапаев-герой.

Он соколом рвался с врагами на бой..."

Одни в касках, другие в пилотках, третьи (ближе к зиме) в шапках. Только в шагающие скелеты превратились бойцы ее не через одного, а сплошь.