Читаем без скачивания Stories, или Истории, которые мы можем рассказать - Тони Парсонс

Все говорили на языке, которого он не понимал. Ему предстояло многому научиться. Может, даже слишком многому. Терри не знал, удастся ли ему когда-нибудь стать таким же, как они. А потом впервые увидел Мисти. И потерял почву под ногами — в прямом и переносном смыслах.

Один из старших журналистов проводил Терри на его рабочее место, по соседству с Леоном Пеком и Рэем Кили, другими новыми сотрудниками «Газеты». Ни того ни другого в тот день на месте не было: Рэй уехал на пресс-конференцию группы «Флитвуд мэк» куда-то в Уэст-Энд, а Леон — в гастрольный тур с Нильсом Лонгфреном. В ожидании того, пока ему скажут, что делать, Терри изучал печатную машинку и заглядывал в пустые ящики письменного стола. А затем вдруг услышал деловой и уверенный женский голос, объясняющий что-то графическому редактору, и забрался с ногами на стол, чтобы посмотреть на обладательницу этого голоса.

Офис был поделен с помощью серых двухметровых перегородок на индивидуальные отсеки, что придавало ему сходство с запутанным лабиринтом. Но если залезть на стол, можно было смотреть поверх перегородок. Через несколько перегородок от своего отсека Терри увидел ее. Она была просто ослепительна, хотя он и не мог понять почему. Вероятно, это имело какое-то отношение к ее манере держать себя. Тогда он впервые почувствовал безумное желание.

— Я стремлюсь передать ощущение абсолютной пустоты и тишины, — говорила она редактору. — Как на снимках Жерара Маланга.

Она снимала «Бони Эм».

Мисти с редактором склонились над ее обзорными листами. Терри никогда прежде не видел обзорных листов — это были листы глянцевой черной бумаги с сеткой крошечных кадров. Они обводили понравившиеся кадры красным маркером, пока не выбрали один-единственный, поставив рядом с ним крестик. Как поцелуй, подумал Терри, уже успев отчаяться и потерять всякую надежду. Эта девушка играла в другой лиге…

— Я знаю, что они абсурдны, — продолжала Мисти. — Но помните, как Уорхол говорил: «Все пластмассовые — а мне нравится пластмасса».

Затем она вдруг подняла голову и перехватила его взгляд. Терри попытался выдавить из себя улыбку, но в результате его лицо только искривилось в дебильной ухмылке. Мисти нахмурилась, отчего стала еще симпатичнее и этим только добила его окончательно. А потом за ним пришли.

Они заглянули в его отсек, длинноволосые, одетые в вылинявший деним, — их словно не коснулись изменения, происходящие там, что Терри и остальные журналисты называли «улицей».

— Куришь, приятель? — спросил один из них.

Терри тут же спрыгнул со стола, принял стойку «смирно» и протянул им пачку сигарет. Парни с улыбкой переглянулись.

Пять минут спустя Терри чуть не помер. Сжимая в руке гигантский косяк, он бился в ознобе, а по спине у него струился пот, отчего футболка прилипала к телу. Ему хотелось лечь. Ему хотелось, чтобы его вырвало. Ему хотелось, чтобы все это закончилось.

Наконец парни перестали надрываться от хохота и начали проявлять некоторую обеспокоенность. Их лица плавали у Терри перед глазами. Один из них силой вырвал косяк из его скрючившихся пальцев.

— Ты как, приятель?

— Он, похоже, в отрубе.

Они стояли в тени внушительного серого небоскреба, в котором находились офисы «Газеты». Все строение было битком забито офисами журналов — обо всем на свете, от коллекционирования марок, охоты на лис, автомобилей, футбола и вязания до музыки, — на каждом этаже по три редакции. Здание возвышалось над куском пустыря и парковкой и выходило окнами на серебристые воды Темзы, где дремали буксиры.

— Мне как-то плохо, — крякнул Терри. — Я посижу. Пока не полегчает.

Они ушли, бросив его на произвол судьбы. Это было… как же это называется? Какое слово сотрудники «Газеты» твердили весь день напролет, когда происходило что-то не совсем обычное? Как, например, визит той дамы, которая принесла сэндвичи, потому что у нее закончились булки с сыром и помидорами? Ах, да, — Терри вспомнил это слово. «Нереально». Его мозг словно в трясину засосало. А желудок, казалось, поднимался вверх по горлу. Простонав, Терри прижался липким от пота лицом к стене здания и почувствовал, как она ускользает от него. Нереально? Ха! Да он конкретно траванулся!

А затем перед ним появился Рэй Кили.

Даже сквозь плотный туман, застилавший глаза, Терри узнал Рэя. На нем была шляпа «стетсон», как у Денниса Хоппера в фильме «Беспечный ездок», отчего он казался какой-то галлюцинацией, нагрянувшей на берега Темзы с Дикого Запада.

Рэю Кили было всего лишь семнадцать, но Терри давно уже читал его очерки в «Газете». На своей фотографии, которую обычно размещали рядом с фамилией автора, Рэй походил на Джексона Брауни — эдакий кумир всех женщин. Его глаза смотрели на мир из-под прядей пшеничных волос — предмет подражания для подростков-хиппи. При виде этой фотографии на Терри накатывали волны зависти.

Рэй был восходящей звездой «Газеты» периода семидесятых, миловидным и не по годам развитым студентом колледжа. Он пел оды Джони Митчелл, Джексону Брауни и всей Калифорнии, которая казалась теперь такой далекой. В особенности Рэй любил «Битлов», несмотря на то что они были делом давно минувших лет, несмотря на то что они распались шесть лет назад и Джон скрывался в Дакоте, Пол гастролировал с женой, Ринго записывал новую музыку, а Джордж обратился к Харе Кришне.

Читая Рэя Кили, вы забывали о трехдневке и забастовках шахтеров и об улицах, загаженных мусором, до которого никому не было дела. Серость будничных забот отходила на второй план, когда вы читали очерки Рэя Кили о концерте Боба Дилана на стадионе «Уэмбли», о новом альбоме Джони Митчелл или положительных моментах музыки «Уингз». Вы читали Рэя, и вновь наступал вчерашний день, возвращалось лето шестидесятых — чего не застало поколение тех, кому меньше двадцати пяти. Вы забывали про Теда Хита и мечтали заняться любовью с Джони в песчаных дюнах пляжа в Монтерее.

Но Рэй маловато писал в последнее время.

— Ты в порядке? — обратился он к Терри с видом человека, которому заранее известен ответ.

Терри покачал головой и не издал ни звука. Его словно парализовало, мысли путались, а язык распух и стал размером с прихватку.

Затем Рэй сделал нечто совершенно неожиданное. Он приобнял Терри за плечи.

— Полегче с этой дрянью, — сказал он, — Парни к ней привыкли, а ты — нет. Ладно, пошли в офис. Пока в кутузку не загремели.

— Откуда ты знаешь? — пробормотал Терри. — Что я из «Газеты»?

Рэй улыбнулся.

— Ну ведь не из журнала про вязание?

— Не-е!

Рэй приволок Терри в офис и усадил за стол, а потом отпаивал апельсиновым соком и черным кофе, пока озноб и дурнота не начали стихать. Рэй пришел ему на помощь в трудную минуту, и это было простым проявлением внутреннего благородства. Такое не забывают. Терри пытался поблагодарить Рэя, но у него не ворочался язык. — Спокойно, приятель, — сказал Рэй, — Расслабься.

На протяжении всего дня Терри просили «успокоиться» и «расслабиться». Изменилась музыка, изменились прически, люди меняли расклешенные брюки на прямые, но лексика оставалась такой же, как и в шестидесятые.

Несмотря на все перемены в их жизни, новый жаргон еще только предстояло изобрести. Весь этот треп о том, как надо «отдохнуть», «расслабиться» и «любить друг друга» давно уже стал банальным и приевшимся. «Расслабься». «Забей».

Все утро эти тривиальные слова казались Терри Уорбойзу абсолютно бессодержательными. Но сейчас он улыбался Рэю одурелой улыбкой.

Потому что в устах Рэя эти слова действительно обрели смысл.

Не успел Рэй зайти на порог, как его оглушило хрипение телевизора и запахи домашнего пива.

«Мисс Конго — девятнадцатилетняя красотка, которая мечтает путешествовать, положить конец всем войнам и познакомиться с Сашей Дистель».

— Вернулся? — гаркнул отец, даже не приподнявшись с кресла. — Это что, по-твоему, гостиница?

Истинная правда. Рэй относился к родительскому дому как к гостинице — приходил и уходил без предупреждения, никогда не задерживался надолго. И что самое смешное — в гостинице он чувствовал себя как дома. Последние две ночи Рэй провел в «Холидэй инн» в Бирмингеме и «Трэвел лодж» в Лестере и оба раза заправил кровать с утра. Словно там был его дом, а не здесь. Взлетев по лестнице, он вошел в свою комнату, едва замечая младшего брата, который растянулся на своей кровати с футбольным журналом в руках.

Рэй зашвырнул свою сумку в угол и опустился на колени перед проигрывателем, словно молящийся перед образами. А затем осторожно провел кончиками пальцев по корешкам пластинок, словно любовник — нежный и неторопливый, который знает все изгибы желанного тела наизусть и может повторить их даже с закрытыми глазами.

Пластинки были расставлены в алфавитном порядке. Тех, которые стояли в разделе «А», было мало, и они не проигрывались годами — Элис Купер, «Аджент», «Абба», «Атомик рустер». А под буквой «Б» стояли «White Album», «Revolver», «Let it Be», «Hard Day’s Night»… «Б» посвящалась «Битлз».