Читаем без скачивания Гнус. роман - Алексей Пертов

На этом вопрос был решён: мужчина достал из сейфа карту кладбища и, найдя на ней могилу прабабушки Аннет, сделал в ней какие-то изменения. А после довёз приятелей на своей машине до бульдозериста и, отведя того в сторону, что-то назидательно сказал, указывая на могилу, из чего можно было разобрать только: «…чтобы мне ни-ни» и «головой отвечаешь».

– Вы бы новый памятник поставили, – говорил он к приятелям, – а то могилка на заброшенную тянет, и по закону подлежит уничтожению. Пока я здесь, за ней присмотрю, но придёт другой – и тогда как знать… – смотрел он грустными глазами.

Эжен внял совету, и вёрткий директор довёз их до ритуального салона, расположенного прямо за воротами кладбища. Эжен сделал заказ на памятник и новую ограду. Срок исполнения работ был месяц и никакими денежными посулами уменьшению не подлежал.

«Месяц так месяц, – думал он, – виза позволяет, да и Аннет будет спокойна». О новом деле он решил ей пока не говорить.

– Вот кому дорога в Израиль, – восхищался Граба лихим директором, – тысячу долларов ни за что срубил, да ещё в свой салон привёз.

Эжен тут же позвонил супруге и вкратце обрисовал ситуацию, на что та долго выпытывала, какой будет новый памятник, и в конце дала согласие на задержку в Томске:

– Только пока не увидишь, что памятник поставили, никуда не уезжай.

Когда друзья вернулись в город, время было уже далеко за обед. Решив отложить дела до завтра, они зашли в одно из кафе (Граба наотрез оказался идти в ресторан) и, не то пообедав, не то поужинав, шли по тихой улочке в сторону отеля.

Граба, как ребёнок, крутил головой по сторонам, тихо улыбаясь сам себе. Возле одного из деревянных домов он неожиданно остановился:

– А вот это как раз кстати, – уставился он на вывеску подвального помещения. На ней крупными буками было написано: «Клуб «Торшер» и висело объявление, что сегодня в клубе проводится кинодискуссия с участием кандидата искусствоведения Адой Бертуните. – Это моя двоюродная сестра, – гордо заявил Граба, – она в городе всех художников знает.

Они спустились в подвал и оказались в небольшом фойе, где за столом сидел мужчина в очках, напоминающий основателя знаменитой в 90-е годы финансовой пирамиды. Рядом с ним стояла стеклянная банка, набитая купюрами, с надписью: «Банк клуба «Торшер».

Мужчина приветливо улыбнулся:

– Добрый вечер, у нас вход платный, двести рублей, – и пододвинул к ним банку.

– Это стоимость билета? – поинтересовался Граба.

– Нет, что-то вроде добровольного пожертвования.

– Гениально, – шепнул Граба Эжену. – Ни одна фискальная полиция не докопается.

Компаньоны совершили денежный ритуал, и ловкий финансист провёл их вглубь помещения.

В небольшой комнате с дореволюционной обстановкой домов питерской интеллигенции (картины, стены с лепниной, стулья с вензелями, абажуры на круглых столах) царила творческая атмосфера. За столами сидели люди с налётом лёгкой экзальтированности на лицах и зачарованно смотрели на покачивающуюся из стороны в сторону в центре комнаты полноватую женщину с короткой стрижкой, неопределённого возраста. Хорошо поставленным голосом она о чём-то увлечённо рассказывала. Друзья сели на свободные места.

Проникновенная речь искусствоведа, подкреплённая выразительными движениями рук, завораживала: она то заламывала их, словно в молитве, то обращала к зрителям, то проводила по контуру тела, подчёркивая пышные формы, и напомнила камлающего шамана, приближающегося к стадии единения с духами природы. Однако экспрессивность подачи информации плохо вязалась со смыслом: сколько Эжен ни пытался понять, о чём идёт речь, так и не смог. А речь шла о Каннском фестивале, из которого искусствовед надёргала кусков, и говорила о таких тонкостях, словно все присутствующие были его непосредственными участниками. Она то и дело перескакивала на неизвестные широкой публике фильмы, где находила смелые решения соединения несоединимого: мужского и женского, любви и ненависти, и даже иудаизма с мусульманством. Однако, несмотря на всю абсурдность, благодаря интонации и жестам антропологическая и религиозная химеризация казалась весьма убедительной. Имеющий опыт деловых переговоров Эжен даже позавидовал её способностям: «И впрямь, неважно – что, важно – как!» – восхищённо подумал он.

Разгорячённая речами, киновед ничего не видела перед собой, и только когда Граба поймал её взгляд, поперхнулась, изменилась в лице и замолкла. Переведя дыхание, она объявила перерыв. Слушатели стали разбредаться по комнате.

С улыбкой и распростёртыми объятиями Граба направился к сестре:

– Шалом, Ада!

– Здравствуй, Саша, – сухо произнесла она. – Какими судьбами?

Улыбка покинула Грабу:

– По делам. У тебя всё хорошо?

– Хорошо. А у тебя?

– Великолепно.

Разговор не клеился, что обычно бывает, когда люди говорят не то, о чём думают, и тогда вмешался Эжен:

– А у нас к вам дело.

Сказав, что их интересует живопись, он узнал у неё адрес художественного салона, хозяйкой которого была некто Тамара Рафаиловна Шумайлис, друг и кормилица всех художников города. Со слов Ады, Шумайлис тридцать лет занималась продажами картин, и как никто могла бы быть им полезной. Поблагодарив Аду, друзья покинули клуб и направились в отель.

– Интересные у вас отношения… – заметил Эжен.

– Это всё из-за Израиля. Меня подбила уехать, а сама не смогла, вот и обижается. Да и что ей там делать? Критиканов, пардон, искусствоведов там и без неё хватает.

Когда они подошли к отелю, дверь открыл невысокого роста черноволосый швейцар с усиками «а-ля мерзавчик». Он тут же спрятал лицо вниз и внимательно посмотрел им вслед.

6

На следующий день компаньоны были в художественном салоне. Тамара Рафаиловна, статная женщина в годах, с орлиным носом и причёской как у породистого пуделя, при виде гостей мило улыбнулась и сразу распознала в них приезжих:

– И откуда к нам приехали, гости дорогие?

– Да мы почти местные, – разглядывал Граба картины.

Возле незамысловатого пейзажа без подписи художника, больше похожего на этюд, он остановился:

– Кто автор?

– Это Катенька Морозова. Очень талантливая девочка, хотя ей только пять лет.

– Что-нибудь из её работ ещё есть?

– Работ было много, но месяц назад один искусствовед из Австрии все забрал.

Цена на картину по сравнению с другими была довольно высокая, но Граба даже не торгуясь купил её, что было на него не похоже.

– А где находится мастерская юной художницы?

– Видите ли, художники народ скрытный, и поэтому не в моих правилах без их согласия давать адреса.

– Понятно, но всё же, может, черкнёте адресок?

Тамара Рафаиловна наотрез отказалась дать адрес, и, забрав картину, друзья вышли из салона.

Глаза Грабера горели огнём:

– Какая Катенька Морозова?! Это же Ханс. Я как увидал – сразу понял. Уж мне-то не знать? Я на нём столько денег заработал. Точно – не зря приехали!

– Что, разве одного сюжета хватит?

– Женя, какие сюжеты? Китайцы давно весь рынок фотокартинами завалили. Ты уж прости, понесло меня по пьянке, а остановиться не смог. Я в этом Израиле так устал, что сил нет. Работаю с утра до ночи, а стакан пива даже не с кем выпить – все какие-то себе на уме… Вот и потянуло на родину. А здесь на тебе – Ханс! Мы, считай, уже десять раз поездку окупили. А если ещё его работы найдём – так и вовсе в шоколаде будем!

Пока Эжен переваривал услышанное, Граба взахлёб рассказывал о Хансе. Известный голландский художник Йозеф Ханс, цены на чьи картины с каждым годом росли как на дрожжах, слыл чудаком. Ему было абсолютно наплевать на деньги и интересно только вдохновение, которое искал, разъезжая по свету. Находил он его в забытых богом местах – непроходимых лесах, диких степях и неизведанных горах. Исчезнув на несколько лет, он внезапно появлялся в Европе с десятками первоклассных шедевров и, распродав за гроши, снова пропадал.

– Я уверен, что Ханс где-то здесь поблизости обитает. Его уже лет шесть как никто не видел, и если мы у него первыми всё заберём, то я куплю виллу рядом с тобой.

– Постой, а при чём тогда Катенька Морозова?

– Проделки критиканов. Из творчества Ханса хотят новый бренд сделать, якобы в России появилась девочка-вундеркинд. Я когда услышал про искусствоведа из Австрии, сразу всё понял.

Звучало это весьма сомнительно, но Граба так убедительно говорил, что Эжен не только поверил ему, но и простил выходку с производством. Он когда-то слышал о Хансе и знал, что цена на его картину порой достигает пятидесяти тысяч долларов. «Это же сколько работ за шесть лет он мог написать?» – думал он.

Чтобы удостовериться в хитросплетённой версии, друзья всё же решили отыскать Катеньку Морозову. Граба позвонил Аде, и та сказала, что действительно есть такое юное дарование, и даже дала его адрес. Через час они стояли перед дверью вундеркинда и звонили в звонок.