Читаем без скачивания Автобиография - Порфирий Кавсокаливит

— Смотри, что я сделал!

Как только он увидел мою работу, выпучил глаза и начал кричать:

— Кто тебе сказал это сделать? Ты спросил кого–нибудь?

Он взял у меня деревяшку, бросил ее на землю и разбил на множество кусочков.

— А ну–ка иди–ка быстро и скажи старцу, — говорит он мне

мне.

Я очень расстроился и попросил прощения. Я не думал, что огорчу их.

— Почему ты что–то делаешь без спроса? Иди быстро к старцу, покажи обломки и исповедуйся.

Я тут же пришел к старцу и показал ему обломки. Он мне говорит:

— Детка, не нужно было этого делать. Без благословения не бывает ничего хорошего. Так ты можешь впасть в прелесть и потерять благодать Божию.

Я сделал поклон, в простоте и бесстрастии попросив прощения. Нарекание меня не только не огорчило. Но про себя я даже говорил: «Мои старцы должны обращаться со мной строже, должны меня наказывать».

Однако в другой раз я сознательно сделал непослушание. Как–то старцы уходили на работу, и «старший» старец мне говорит:

— Видишь там наверху, на полке, книгу? Не трогай ее, не надо, ты еще маленький. Потом, когда станешь лучше, более смиренным, то прочтешь ее.

Это для меня было законом. Я даже не смотрел туда. Но однажды, когда старцы ушли в Керасью, меня разобрало любопытство. Я подошел, встал напротив полки и долго смотрел на нее. Книга была высоко. Я, маленький, не мог до нее достать и размышлял, как

лучше это сделать, все ходил кругом, ходил…

— «Да ладно, — решил я, — хотя бы гляну, о чем она».

Тогда я поставил скамейку, поднялся на нее, достал книгу и спустился вниз. Каково же было мое разочарование! Буквы были все спутаны, как будто она была написана на иностранном языке. Она был написана от руки. Большая книга, очень большая, толстая. Я не мог понять эти старые словечки: «чрез», «бо» и тому подобные, потом уже их выучил. И буквы были особенные… Какая–то «сигма», какая–то…

Как бы вам объяснить, какая она была! Это была рукопись. Книга преподобного Симеона Нового Богослова. Но книга очень большая, с толстыми листами. Она была очень тяжелая, весила много килограммов. Я не смог читать ее и положил снова наверх.

Но после этого на меня напали печаль, смущение, скорбь. Не шла ни работа, ни молитва. Ничего. Раньше, когда старцев не было, я ходил в церковь, приходил в умиление. К тому же у меня был прекрасный голос, поэтому я пел. Пел тропари, как бы причитал. Это было похоже на рыдание. Они были умилительными, нравились мне и глубоко меня затрагивали. Но в этот раз после преслушания я не пошел в церковь.

Вышел наружу, сел на отмостку и с печалью стал смотреть на Эгейское море. Сидел и смотрел на море. Мне даже не хотелось говорить: Господи Иисусе Христе. Ох, вы меня понимаете? Полное уныние. Я даже не пошел в церковь, не произносил: Господи Иисусе Христе. На меня напала тоска, Я верил в Бога, но не хотел преступать заповеди старцев. Бога я ощущал, но не хотел огорчать и человека. Я не хотел быть причиной печали кого–нибудь. Но что делать! Ох…

Итак, вечером пришли старцы. Что мне, бедному, делать? Решил им все рассказать, но не смог. Пошел в церковь лишь потому, что должен был идти со старцами. Прочитали вечерню, прочитали повечерие. Я не сказал им ничего.

Поднялся в комнату, наверх, комнаты мы называли «кавья». Не стал ни поклоны делать, ни правила совершать, ни молиться по четкам.

Я лег на постель и представил, как я буду лежать в гробу, когда умру. И меня охватила еще большая печаль. Утром зазвонил колокольчик. Мы спустились, я читал во время службы, мы закончили утреню, после отпуста вышли наружу. Ушли из церкви, чтобы пойти в трапезную. Больше я не мог терпеть. Я потянул за рукав старца, «старшего», духовника, и говорю ему:

— Геронда, можно тебя на минутку?

Он тут же повернулся, мы снова пошли в церковь, и я сказал ему:

— Я расстроен… Я совершил преслушание. Ты сказал, чтобы я не прикасался к той книге, а я ее посмотрел и с тех пор не могу найти покоя. Не могу ни молиться, ни совершать свое правило, ни делать поклоны.

— Детка мое, разве я не говорил тебе? Почему ты это сделал?

— Геронда, прости меня. Это было искушение, и я в большом унынии. Прости меня, и по твоим молитвам я впредь буду внимателен и не ослушаюсь.

Он прочитал надо мной молитву. И вы представляете?! — Все тут же ушло!

У меня было одно качество: лишь только я исповедался старцу, то, слава Богу, все у меня тотчас проходило. И каждый раз после исповеди меня посещала великая радость и я с особым усердием предавался молитве. Я верил, что сказанное на исповеди сказано Богу, что я снова с Богом. Как явственно я ощущал это внутри себя.

Это трудно представить! А теперь я вижу, как некоторые говорят:

— «Смотри, чтобы об этом не узнал старец!»

Понимаете?.. А у нас старец был в глубине сердца, — вздыхал старец Порфирий.

Я сильно любил своих старцев, хотя в то время все послушники любили своих старцев. После Бога первым был старец. Если ты совершал что–нибудь против его воли, то из–за преслушания не мог ни причащаться, ни делать что–либо иное…

Послушание — это Тайна духовной жизни

Многие на Святой Горе жили в безвестности, умирали, и никто о них не знал. И я хотел жить так же тайно, — вспоминал старец Порфирий. — Я не хотел стать ни священнопроповедником, ни кем–либо другим. И никогда я не допускал мысли уехать со Святой Горы.

Юный мальчик в совершенной пустыне! Чтобы понять, как это жить в пустыне без посторонней помощи, я поднимался в горы и часами оставался там, чтобы быть как пустынник. Находил дикие травы и ел их, делал это ради подвига. Я хотел жить один, как тот святой, которого я любил с детства, как святой Иоанн Каливит.

Это был мой любимый святой. Я ему подражал. Меня поразило, как он смог выдержать жить рядом с родителями, поставить свою каливу напротив их дома и не открыться им, а все время их укреплять. Так и в тропаре сказано:

От младенчества Господа возжелел ecu тепле, мир оставил ecu и яже в мире сладкая, и подвизался ecu добре; поставил ecu каливу пред вратами твоих роде–тел ей, разрушил ecu демонов козни, всеблаженне; сего ради тя, Иоанне, Христос достойно прославил есть.

И в Ексапостилларии:

Нищий, яко иной Лазарь, пребыл ecu, преподобие, у врат родительских, печалуяся. Геронда, малою ка–ливою, всемудре. Но обрел ecu ныне пространное со ангелы вселение и святыми всеми на небесах, Иоанне.

Своему старцу я рассказывал все! — утверждал старец Порфирий. — Да, открывал все помыслы, и он иногда, когда видел крайности, предостерегал меня:

— Это прелесть, детка.

Вся моя жизнь была сплошным раем: молитва, служба, рукоделие, послушание моим старцам. Но послушание мое было плодом любви, оно не было вынужденным. Это благословенное послушание принесло мне огромную пользу. Оно изменило меня. Я стал сообразительным, энергичным, более крепким телом и душою. Оно привело меня к познанию всего. Я должен день и ночь благодарить Бога, что Он удостоил меня пожить этой жизнью.

Я преклонился под иго послушания и углубился в изучение его. Все остальное, что Бог принес в мою жизнь, пришло само собою. И дар прозорливости дан был мне Богом за послушание. Послушание показывает любовь ко Христу. Христос особенно любит послушных. Поэтому Он говорит: Любящих меня я люблю, и ищущие меня найдут меня (Притч. 8, 17). В Священном Писании все открыто, но прикровенно.

Я имел большую ревность к духовной жизни

Старцы никогда не указывали, что мне делать, — вспоминал старец Порфирий. — Они дали мне четки и сказали:

— Говори молитву…

Больше ничего… Они видели мою ревность и не говорили мне много, даже того, что мне читать. Они не позволяли мне читать ничего из великих отцов, где даны были слишком строгие правила. То есть они не позволяли мне читать преподобных Ефрема, Исаака, Иоанна Лествичника, Симеона Нового Богослова, читать

Эвергетинос и многое другое. Мне это было запрещено. Поэтому, выполняя послушание, я читал лишь жития святых, Псалтирь, Октоих, Минею и таким образом хорошо научился читать, потому что раньше толком не умел.

Но у меня была большая ревность к духовной жизни. Я часто ходил к церкви Святого Георгия, где помогал по строительству, и пел много песнопений. Больше всего мне нравились троичные каноны, а также те песнопения, где говорилось о Божественной любви.

Это было рыдание, песнь любви — как хотите это называйте. Я плакал, обливаясь слезами. Но это были не слезы печали, а слезы радости, Божественной радости. Я приходил в умиление, прекрасно пел! Это была моя жизнь.

Я жил благодатью Господней, а не своей силой. Все было от Божественной благодати. Причиной всего были не мои способности, не моя ученость, которой не было, ни то, ни другое, ни третье… Все было от благодати Божией.