Читаем без скачивания Уитни, любимая - Макнот Джудит

– Пол Севарин, – прошептала она с мрачной решимостью, – вот увидишь, я совершенно изменюсь, а когда приеду домой, ты обязательно женишься на мне.

Пока почтовый пароход переваливался и подпрыгивал на бурных волнах Ла-Манша, Уитни стояла у поручня, устремив взгляд на удалявшиеся берега Англии. Ветер набросился на ее широкополую шляпу, пытаясь развязать ленты, разметать волосы по лицу. Она смотрела на родную землю, пытаясь представить, как все будет, когда она снова пересечет пролив на обратном пути. Конечно, известие о ее возвращении немедленно появится в газетах:

«Мисс Уитни Стоун, признанная красавица и королева Парижа, возвращается в родную Англию».

Слабая улыбка тронула губы Уитни. Королева Парижа…

Девушка откинула непокорные локоны со лба, заправила их под тулью детской шляпки и решительно повернулась спиной к Англии.

Погода, казалось, сразу улучшилась, как только она подошла к противоположному борту, чтобы взглянуть в направлении Франции. Туда, где ее ждало неизвестное будущее.

Глава 3

Франция, 1816–1820 годы

Парижский дом лорда и леди Джилберт, возвышавшийся за витыми железными воротами, производил впечатление величественной, хотя и не слишком суровой постройки. Огромные окна-эркеры пропускали много света и тепла в просторные комнаты, рисунки пастелью придавали вид безупречной элегантности всему: от гостиных до спален на втором этаже.

– А это твои комнаты, дорогая, – объявила Энн, открывая дверь в покои, полы которых были покрыты светло-голубыми коврами.

Уитни застыла на пороге, жадно оглядывая великолепное покрывало белого атласа с узором из розовых и голубых орхидей на кровати. Изящный диванчик-канапе покрыт тканью в тон. Почти прозрачные фарфоровые вазы наполнены цветами тех же оттенков, голубого и розового.

Уитни скрепя сердце повернулась к тетке.

– Я бы чувствовала себя гораздо лучше, – с сожалением пробормотала она, – если бы вы нашли для меня другую комнату не такую… скажем, не такую изысканную. – И, заметив изумленное лицо тетки, пояснила: – Дома каждый бы сказал вам, что мне стоит лишь пройти мимо чего-нибудь хрупкого, как это что-то мгновенно летит на пол.

Энн повернулась к слуге, сгибавшемуся под тяжестью сундука Уитни.

– Сюда, – сказала она, повелительно кивнув по направлению к великолепной голубой комнате.

– Потом не говорите, что я вас не предупредила, – вздохнула Уитни, снимая шляпку и осторожно присаживаясь на канапе. Жизнь в Париже, решила она, обещает быть восхитительной.

Нашествие визитеров началось три дня спустя, ровно в половине двенадцатого, с прибытия личной модистки Энн, сопровождаемой тремя улыбающимися портнихами, беспрестанно трещавшими о фасонах и тканях. Уитни была обмерена неоднократно и с головы до ног, пока у нее не осталось сил держаться на ногах. Но полчаса спустя девушке пришлось шагать из угла в угол с книгой на голове под критическим взглядом пухленькой женщины, которой тетя Энн доверила трудную задачу обучения Уитни некоему весьма туманному для последней предмету, называемому «этикетом».

– Я безобразно неуклюжа, мадам Фруссар, – смущенно краснея, пояснила Уитни, как только книга свалилась на пол в третий раз.

– Вовсе нет, – запротестовала мадам Фруссар, покачивая тщательно причесанной седовласой головкой. – Мадемуазель Стоун обладает природной грацией и превосходной осанкой. Но мадемуазель должна отучиться ходить так, словно участвует в скачках вместо лошади.

Учитель танцев, прибывший сразу после отъезда мадам Фруссар, закружил Уитни в воображаемом вальсе и вынес приговор:

– Вовсе не так безнадежна. Необходима лишь практика.

Наставник французского, появившийся к пятичасовому чаю, коротко объявил:

– Она может и меня многому поучить, леди Джилберт.

Несколько месяцев подряд мадам Фруссар приезжала пять раз в неделю на два часа, посвящая Уитни в тонкости этикета. Под ее неусыпным, неустанным наблюдением Уитни старалась, как могла, познать то, что помогло бы ей завоевать расположение Пола.

– Так чему ты выучилась у мадам Фруссар? – поинтересовался как-то за ужином дядя Эдвард.

На лице Уитни появилось застенчивое выражение.

– Мадам обучает меня ходить, а не скакать галопом, – выдавила она, ожидая услышать от дяди, что все это пустая трата времени, но вместо этого он одобрительно улыбнулся. Уитни ответила счастливой улыбкой. – Знаете, – пошутила она, – раньше я была уверена, будто все, что требуется для ходьбы, – пара сильных ног.

С того вечера оживленные рассказы Уитни о ее дневных трудах стали обязательным и веселым ритуалом за каждым ужином.

– Вы знали раньше, – спросила она как-то, – что существует настоящее искусство поворачиваться в придворном платье со шлейфом?

– Мой наряд никогда не доставлял мне столько хлопот, – усмехнулся лорд Джилберт.

– Ошибаетесь, – сообщила Уитни с притворным ужасом, – каждый мужчина подвергается опасности запутаться в шлейфе дамы и упасть!

Месяц спустя она опустилась в кресло и начала жеманно обмахиваться шелковым веером, кокетливо поглядывая поверх него.

– Тебе жарко, дорогая? – осведомился Эдвард, предвкушая новую забаву.

– Веер существует вовсе не для того, чтобы спасаться от жары, – сообщила Уитни, хлопая ресницами с преувеличенной наивностью, заставившей Энн разразиться смехом. – Это чтобы флиртовать. Кроме того, также необходимо чем-то занять руки. И бить по пальцам слишком навязчивых джентльменов.

Эдвард мгновенно стал серьезным.

– Каких именно навязчивых джентльменов? – грозно спросил он.

– Да никаких. Я пока здесь никого не знаю, – пожала плечами Уитни.

Сердце Энн наполнилось радостью при мысли о том, что племянница уже успела занять место в сердце Эдварда и ее собственном, место, которое могло принадлежать их собственной дочери.

Как-то вечером, за месяц до официального выхода Уитни в свет, Эдвард принес три приглашения в оперу. С рассчитанной небрежностью бросив их перед Уитни, он предложил, чтобы племянница, если, конечно, позволят занятия, сопровождала их в театр, в личную ложу посла.

Год назад Уитни закружилась бы в веселом танце, но теперь она слишком изменилась и поэтому, одарив дядю растроганной улыбкой, лишь ответила:

– Мне бы очень хотелось этого, дядя Эдвард.

Девушка в молчании сидела, пока Кларисса, бывшая горничная Сьюзен Стоун, а теперь камеристка и компаньонка Уитни, расчесывала ее густые волосы и укладывала локонами на затылке. Потом она встала, и Кларисса помогла ей надеть новое белое платье со светло-голубыми лентами, перекрещивающимися под грудью, и сборчатой юбкой. Ансамбль дополнял элегантный плащ в тон.

Уитни долго стояла перед зеркалом, глядя на свое отражение сияющими глазами, а потом нерешительно сделала глубокий придворный реверанс, склонив голову.

– Могу я представить мисс Уитни Стоун? – пробормотала она. – Признанную парижскую красавицу.

На улицы столицы опустился серый туман, в воздухе клубилась тонкая водяная пыль, и тротуары и мостовые блестели в лунном свете. Уитни поплотнее закуталась в атласный плащ, с удовольствием ощущая подбородком шелковистую ткань. Девушка неотрывно смотрела в окно на прохожих, спешащих куда-то по широким, залитым дождем тротуарам.

Перед театром толпились зрители, решившиеся бросить веселый вызов сырости и темным тучам. Представительные мужчины в атласных фраках и облегающих бриджах кланялись и кивали усыпанным драгоценностями дамам. Ступив на землю, Уитни ошеломленно уставилась на разряженных женщин, по всей очевидности, уверенных в себе и в собственной неотразимости, беседующих о чем-то со своими поклонниками. Девушка была совершенно уверена, что красивее женщин на свете просто не бывает. Всякая надежда на то, что она действительно станет когда-нибудь королевой Парижа, мгновенно рассеялась. Однако Уитни почти не испытывала сожаления – главное, что она попала в столь блестящее общество.