Читаем без скачивания Нич Ниднибай - Леонид Фраймович

Не поступил. Тошно. И стыдно перед родителями. Надо было набрать 15 из 15, а у меня только 12. Возвращаюсь домой.

Дадут ли на следующий год ещё раз попробовать?.. Или заберут в армию?..

* * *

Уберите свои датчики!Что карманите в моём сердце?«Подъевреивал» я удачу,А «съевреил» в котёл дверцы.

Приехали в село на комбинат провести телефон для директора. Дядя Саша (так я называл старшего надо мной смуглого, высокого, симпатичного монтераеврея) попросил секретаршу-нацменку, которая, приняв его за своего, уже начала с ним заигрывать, сказать, что приехали монтёры, и назвал свою фамилию. Она зашла к директору…

…Вышла оттуда с надменным лицом и произнесла:

– Директор сказал, что сегодня не надо, а завтра пусть пришлют кого-нибудь другого.

Вышли на улицу – по радиоточке Ойстрах играет на скрипке. Дядя Саша говорит:

– Вот умел бы ты так на скрипке играть – не работал бы монтёром. Жлобство, пьянь, похабщина.

На следующий день еду в то же село с другим старшим. Он, дыша на меня перегаром, цедит:

– Что не пустили его? Чтоб знал, как дурить нас, православных. Правильно?..

Вернулись из села, а во дворе управления стоит жена «телеграфного столба» и жалостливым голосом мне:

– Синок, цеж воно… на вашому жидивському кладбыщи… багато памъятныкив побилы».

Вновь плацкарта в Ленинград. Только успел отвертеться от советской армии – израильская преподнесла сюрприз. С одной стороны приятно: за шесть дней размолотили кучу арабских армий. А с другой – теперь опять, наверное, фиг поступишь в институт.

Поступил всё же! Правда, если б не лучеглазая красавица, Марина, то сейчас было бы неизвестно: устная физика – 5, устная математика – 5, а в письменной математике – решил все задания правильно, но в последнем, когда отпущенное время уже закончилось, я впопыхах написал неправильный ответ.

Однако теперь поступил наверняка: простили ошибку!

До сих пор я думал, что еврейки не бывает красавицами: слишком умные… Ан нет! В ней – и то, и другое.

И бывают, видимо, также еврейки с тем, но без другого… Или без того и без другого…

* * *

Волны задницей прибояДавят зыбкость берегов.Солнце раскалённо воет,Тучку светом проколов.

И застывшим коромысломЖрёт сверкающую синьОслепительная птица…Жизнь – борьба, куда ни кинь.

Опять общежитие. Опять четверо. «Старик» – двадцативосьмилетний студент, любящий выпить и «вслепую» легко выигрывающий у меня в шахматы, хотя я считал, что играю неплохо. Коля – не по годам задумчив. Основное положение – горизонтальное. Особенно, перед экзаменами, которые, по его мнению, нужно переждать, как пережидают осень или зиму. Толик – умён, высок, замкнут, с затаённым желанием «пробиться». Может на спор съесть за один присест девять эклеров. Ия – неруссконосый еврей, у которого, как выяснилось из походов на «подкормку» к родителям Марины, от смущения пропадают все мысли, и начинает жутко бурчать в животе (до такой степени, что однажды дядя Миля, отец Марины, подмигнув Марининой маме, тёте Зине, повёл меня прямо из-за стола в туалет).

Ночью приходили две проститутки. Одна подошла к Старику, а другая ко мне, стащила с меня одеяло и спросила, как меня зовут. У меня страшно забурчало в животе…

Потом Старик выяснил, что они ошиблись дверью: их пригласил Славик, красавец, сексуальная гордость института, владевший папой – секретарём обкома в Белоруссии.

Старик пошёл их проводить и заодно, может, выпить. Утром он рассказывал, что «девочки» подрались из-за того, кто будет спать со Славиком, а кто с ним, Стариком. В результате обе спали со Славиком и остались довольны.

Подружился с Димкой из нашей группы. У него мускулатура, как у Тарзана. Качается штангой. Полощет нос солью. Говорит, что в детстве был очень хилым. Иногда подрабатывает тем, что достаёт на спор задницей потолок в узком коридоре общежития.

Сошлись на том, что оба любим пофилософствовать.

Родителям

Всё в порядке, мои дорогие.Дождь всё также стучит мне в окно,И его косолапые ливниНашептали мне это письмо.

Разве мало на свете печалей?Разве мало их было у вас?Что ещё бы вы мне рассказали?Что ещё бы спросить мне у вас?

О себе и писать-то противно.Я всё так же здоров и умён.Поглощаю в обед витамины,Зубы чищу всегда перед сном.

А у вас как? Всё так же тоскливо?Тяжело и вставать, и уснуть?И купаться опять без отлива?И смотреть кинескопную муть?

«Старичочки» мои золотые,Я-то думал, что всем помогу.Я ведь думал, что всех осчастливлю.А выходит – я лгу, просто лгу.

Ну да ладно, всего не распишешь.До свиданья, знакомым «привiт».Помогай им, сестрёнушка. Слышишь? Всех целую. Ваш сын, Леонид.

Автопортрет

Глаза, как у коровы…Седые кудрева…Так организм здоровый…Вот разве голова?..

В голове муравейник: раньше науки разделялись. Понятно было, где математика, где физика, где химия.

Углубляясь-расширяясь в своих познаниях, я не мог понять умнею я или глупею.

Химия, внедряясь в электронные оболочки атомов, превращалась в физику; физика, заполучив теорию относительности, вместе с пространством принимала облик геометрии-математики, которая симметрией, экспериментами теории вероятностей, выводом законов сохранения, опять становилась физикой, уже неотличимой (со своими квантами, элементарными частицами и причастностью к космологии) от философии.

Непонятно было, где кончается физика и химия и начинается биология. Где кончается биология и начинается история.

* * *

Кто пуст, тому в толпе привольно:С толпы по слову – мозги полны.

* * *

В познании горе? Счастье в неведеньи?Угрюмым кажется нам мир,когда простейшее явленьеДоводит нас до утомленья.

* * *

Друзья, скажу вам кратко я:«Кто травит речи сладкиеИ рвёт слонов в словесной муке,На деле убивает муху».

* * *

Великий Гейне, хворост строфПодкинь мне. (Полных тайной грусти).Я из него нажгу костров,И ангел в рай меня пропустит.

* * *

Бойтесь, бойтесь скуки:Тихонькая жутьСоблазняет, сука,Заживоуснуть.

Старик «вылетел» со второго курса и скрылся в извилинах Дальнего Востока. Коля дотянул до четвёртого. Толик и я пока задержались.

Надя сказала, что если бы я не был «такой хороший парень», то не дала бы себя целовать, и уж тем более в обнажённые груди.

Когда же разговаривая шли по лестнице в общежитии, я сказал (по поводу покупки шпаргалок), что жалко выбрасывать деньги на такую ерунду. Она в ответ засмеялась:

– Ну ты прямо как жид. Терпеть-ненавижу.

Я остановился и спросил:

– Что?

Надя встрепенулась и покраснела:

– Ой, извини. Я забыла. У моей сестры муж – полуеврей, и ничего – хороший человек.

Выявил ещё два своих недостатка: если не выучу по нотам, то часто неправильно пою мелодию, а когда кушаю – из носа течёт (короткое замыкание что ли в голове между слюнявым и сопливым нервами?). Оба Надя мне подметила: «Ой, ты же фальшивишь». Ив тот же день: «Ты всегда шмыгаешь носом, когда кушаешь».

Сегодня Джон приходил. Он учится тоже в Ленинграде. Потом Надя мне сказала, что Джон «шикарный парень».

А про Вову она заметила, что «он ей очень, ну просто очень, нравится». Интересно, к какой категории он относится: сексапильной, хорошей или шикарной.

Оказалось, что Вова – «симпатичный парень». Итак, я теперь знаю такие градации мужских достоинств: сексапильный мужик, хороший парень, шикарный парень, симпатичный парень и хороший человекоеврей.

* * *

Обожди, я тебе отомщу.Научусь только вот не любить.Научусь только вот не житьИ мученья в пустяк превращу.

Я пойду пожалуюсь морю.Причешу его серую гриву.Нагрублю животу его с горя.Нахлестаюсь прибоя-пива.

А потом забалдевшийи синий,Под ракушечий хруст кудрявый,Буду хлопать по спинам дельфинов,Буду в солнце глядеть, шалаву.

* * *

Когда осенний небосводУстало чертят листьев длани,Душа взволнованно бредётПо улочкам воспоминаний.

За поворотом дом мой, кров.В нём грусти, и веселья даты.На клумбе с надписью «Любовь»Прочту всех глупостей цитаты.

Брожу по лужам простоты,По кирпичам непониманий.Вот бочка: в ней мои мечты.Открыл – и поминай как звали.

Когда очнусь, – облезлый клёнКивает в такт дождю и веку.Как будто понял странный «сон»И всё прощает человеку.

* * *

Не всё ли равно вам? Из праха ведь вы.Сегодня вы живы, а завтра – увы.Сегодня вас греют любовью и лаской,А завтра убьют равнодушия маской.

* * *

Сбывается пророчество:Стучат, стучат колёса,Я еду в одиночество,И жизнь мою заноситОстанками несбывшихся надежди упований,Обломками разбившихся каравеллмечтаний.

Перешёл в другую комнату. Теперь нас три с половиной еврея: я, Люсик, Илья и колоритный Саша, то ли узбекский еврей, то ли еврейский узбек из Бухары, который если чему-нибудь удивляется, то говорит гортанно: