Читаем без скачивания Кодекс 632 - Жозе Душ Сантуш

— Маргарита, давай позже, ладно?

— Нет, — твердо ответила девочка, с грохотом засовывая тарелки в посудомоечную машину. — Надо мыть, надо мыть!

— Потом помоем.

— Нет, она гьязная, сийно гьязная. Надо мыть.

— Эта малышка однажды откроет посудомоечную фирму, — усмехнулся отец, придерживая свою тарелку, чтобы дочка не забрала и ее.

Чистота была одним из главных пунктиков Маргариты. Стоило девчушке заметить где-нибудь пылинку или пятнышко, и она самоотверженно бросалась на борьбу с грязью. Родители не раз зарекались брать дочь в гости к друзьям; Маргарита наметанным глазом примечала в углу невесомую паутинку и тут же во всеуслышание заявляла, что здесь развели грязищу. Хозяевам, отважившимся пригласить семейство Норонья, приходилось в ожидании гостей устраивать генеральную уборку.

После ужина Маргарита отправилась спать. Отец помог ей почистить зубы и надеть пижаму, уложил в постель и прочел на ночь сказку, на этот раз про кота в сапогах. Когда девочка заснула, родители расположились на диване в гостиной, чтобы обсудить прошедший день.

— Скорее бы суббота, — жалобно проговорила Констанса, глядя в потолок. — Я просто никакая.

Маленькая гостиная была обставлена со вкусом. Стены украшали яркие абстрактные полотна, написанные Констансой еще в бытность студенткой; молочно-белые диваны, расшитые розовыми бутонами, отлично подходили к гардинам и ковру. Но главным украшением комнаты были большие напольные вазы светлого дерева с букетами пышных бело-розовых цветов, окруженных сочными зелеными листьями.

— Как они называются?

— Камелии.

Томаш потянулся к нежным, полупрозрачным лепесткам, предвкушая дивный аромат.

— Никакого запаха, — удивился он.

— Ну конечно, дурачок, — усмехнулась жена. — У камелий и не должно быть запаха.

Констанса обожала цветы. Как ни удивительно, именно это обстоятельство свело их в студенческие годы. Томаша влекли загадки и шарады, ребусы и шифры, символы и тайные знаки. В те времена он зачитывался книжками из «Мира приключений» и детективами из серии «Семь клинков». Чтобы завоевать сердце будущей жены, ему достаточно было посвятить ее в тайны причудливой растительной символики. От него Констанса узнала, что пленницы турецких гаремов тайком отправляли на волю весточки на языке цветов. В 1718 году леди Монтэгю решила возродить забытое искусство и подарила миру флориграфику — сложную знаковую систему, основанную на классической восточной традиции и дополненную образами из античных мифов и европейского фольклора. Мода на язык цветов пришла в девятнадцатом столетии. Тогда же он превратился из набора тайных знаков в изысканный атрибут любовного этикета. К примеру, кавалеру не полагалось говорить даме при первой встрече, что она тронула его сердце; вместо этого он мог подарить своей избраннице букет глициний, символ внезапно вспыхнувшей страсти. Флориграфия вдохновляла художников-прерафаэлитов и определяла фасоны дамских нарядов; в день коронации на королеве Изабелле II была мантия, расшитая ветвями оливы и пшеничными колосьями, символизировавшими мир и процветание. Констанса постигла тайны древней науки в совершенстве, превратившись в единственного в своем роде знатока языка цветов.

— Камелии привезли из Китая, там их очень ценят, — рассказывала она мужу. — В Европе они вошли в моду благодаря Дюма-сыну. «Дама с камелиями» основана на подлинных событиях, прототип главной героини Мадлен дю Плесси — знаменитая парижская куртизанка девятнадцатого века. Бедняжка страдала от аллергии, а у камелий, по счастью, нет запаха, — Констанса бросила на Томаша лукавый взгляд. — Полагаю, тебе известно, кто такие куртизанки.

— Я ведь историк, милая.

— В общем, мадемуазель дю Плесси каждый день прикалывала к платью букетик камелий, белых, если была расположена принимать мужчин, или алых, если природа предписывала ей уклоняться от плотских утех.

— О-о-о! — воскликнул Томаш, дурачась.

— Верди слегка переработал историю дамы с камелиями и написал «Травиату». В опере героине пришлось продать драгоценности и довольствоваться живыми цветами.

— Какой ужас! — закатил глаза Томаш. — Бедняжка. Однако, судя по тому, что ты купила алые камелии, мне сегодня рассчитывать не на что.

— Ты совершенно прав, — вздохнула Констанса. — У меня нет сил.

Томаш внимательно оглядел жену. Констанса сохранила утонченную меланхолическую красоту, пленившую его много лет назад, когда она училась на факультете искусствоведения. Судьбу Томаша, в ту пору изучавшего историю в Новом лиссабонском университете, решил заурядный треп с однокурсниками, один из которых принялся расхваливать цыпочек с искусствоведческого. «Девочки высший сорт, — разглагольствовал Аугусту, нежась на весеннем солнышке и с наслаждением затягиваясь сигаретой. — Такие формы, хоть сейчас на картину. Увидишь одну из этих крошек и больше ни о ком даже думать не можешь».

Друзья решили, не откладывая дела в долгий ящик, проверить гипотезу опытным путем. Так Томаш впервые оказался в кафетерии искусствоведов и смог самолично убедиться в правдивости ходивших по университету разговоров; ни на одном другом факультете не было столько красоток. Парни попытались с ходу познакомиться, однако надменные длинноногие девицы попросту игнорировали историков. Потолкавшись у прилавка, друзья решили занять удобную позицию в зале. Свободные места нашлись за большим столом, половину которого заняли три студентки. Среди них выделялась фигуристая брюнетка. «Природа щедра», — объявил Аугусту, подмигнув приятелям. Смуглянка бросала заинтересованные взгляды на Томаша, но ему больше понравилась одна из ее подруг, девушка с молочно-белой кожей, трогательными веснушками на носу и карими глазищами, то ли печальными, то ли просто задумчивыми. Ее красота была скорее нежной и сладкой, чем чувственной. Не мед, не торт, не леденец; шоколад, что оставляет терпкое, бархатное послевкусие. Сдержанные манеры и плавные, медлительные жесты пристали трепетной, утонченной, немного старомодной барышне, но первое впечатление обмануло: в душе красавицы полыхал огонь, а за медлительность легко было принять ленивую грацию дикой кошки. Заполучить номер ее телефона оказалось непросто. Спустя две недели Томаш пригласил Констансу на пляж в Каркавелуш, подарил ей букетик жимолости, символ беззаветной любви, и поцеловал на вокзале в Оэйрасе.

Неподвижное лицо Маргариты вернуло Томаша к действительности. Фотография дочери в скромной рамке стояла возле вазы с камелиями.

— Слушай, сейчас начало года, Маргарите не пора снова на консультации?

— Да, — кивнула Констанса. — На неделе нам к доктору Оливейре. Завтра зайду в больницу Святой Марты, договорюсь об анализах и чтобы ее посмотрели.

— Эти бесконечные походы к врачам на редкость утомительны, — пожалел жену Томаш.

— Прежде всего для нее, — сказала она. — Не забывай, девочке в любой момент может понадобиться операция. И потом, нравится тебе или нет, но без твоей помощи не обойтись.

— Но я же не отказываюсь!

— Я не могу тащить все на себе. С девочкой в одиночку мне не справиться. Ты же отец, в конце концов.

Томашу сделалось совестно. Он действительно переложил бремя забот о Маргарите на плечи жены, но Констанса всегда отлично справлялась и с легкостью улаживала дела, к которым он боялся даже подступиться.

— Хочешь, я пойду с тобой к доктору Оливейре?

Но Констанса, кажется, сменила гнев на милость. Потянувшись, она сладко зевнула.

— Ладно, пора спать.

— Уже?

— У меня глаза слипаются. — Она медленно поднялась с дивана. — Ты еще посидишь?

— Да, пожалуй. Почитаю немного.

Констанса наклонилась к мужу, легко коснулась губами его губ и вышла из комнаты, оставив едва уловимый аромат духов. Томаш задумчиво разглядывал книжную полку; в конце концов он остановил свой выбор на «Избранных новеллах» Эдгара Аллана По. Ему захотелось перечитать «Золотого жука», историю о таинственном скарабее из «Мира приключений», пробудившую в нем, семнадцатилетнем, интерес к криптографии.

На третьей странице чтение прервал звонок мобильного.

— Слушаю.

— Могу я поговорить с профессором Нороньей?

Такой акцент был характерным для иностранцев, изучавших бразильский вариант португальского; Томаш решил, что его собеседник американец.

— Я слушаю. Представьтесь, пожалуйста.

— Меня зовут Нельсон Молиарти, я управляющий Фондом американской истории. Я звоню из New York… Извините… Нью-Йорка.

— Как поживаете?

— Окей, спасибо. Прошу прощения за поздний звонок. Не помешал?

— Что вы, ни в малейшей степени.

— Oh, good! — воскликнул Молиарти. — Профессор, не знаю, доводилось ли вам слышать о нашем фонде…