Читаем без скачивания Стендинг или правила приличия по Берюрье - Сан-Антонио

Толстяк весь в поту и в рубашке с закатанными рукавами, что не противоречит одно другому.

— Ах ты, развалюха! — ревет он. — Вся изъедена жучками, а туда же, сопротивляется!

— Несчастный, что вы делаете! — восклицает графиня.

— Костер, моя графиня, — отвечает Громадина, доламывая кабинет последним ударом каблука.

Потом плавным округлым движением руки он вытирает пот со лба и заявляет:

— У Фелиция закончились дрова, и я откопал эту рухлядь в коридоре.

— Кабинет эпохи! — кричит криком насилуемой девочки благородная дама.

— Кабинет? — изумленно восклицает Мастодонт. И пожимает своими могучими плечами.

— А я и не понял. Я, конечно, видел в своей жизни маленькие туалетные кабинеты, но чтобы такой маленький — никогда.

— Этот человек лишился разума! — с рыданьем исторгает из себя дама Труссаль де Труссо, упав мне на грудь. — Мебель Ренессанса! Она обошлась мне в два миллиона!

На какое-то мгновение Бизон теряет дар речи.

— Два миллиона! За этот сундук с клопами, который держался только на честном слове! Не хочу подрывать ваш моральный дух, моя графиня, но все же скажу: продавец наколол вас как девочку. Я за сотенную тебе, то есть, вам, притащу с городской барахолки мебель и практичнее и прочнее, чем эта.

Он бросает в костер ножки от кабинета.

— Поверьте мне, душа моя, ничто не стоит нового!

Ну, это уж слишком. Графиня делает прыжок в направлении этого Атиллы с маникюром.

— Мон шер, — цедит она сквозь зубки, — вы законченный придурок и хам. Я запрещаю вам доступ в мой дом, пока вы не станете настоящим джентльменом.

Толстяк подавлен. Его прекрасная, цвета любимого им божоле, физиономия становится несчастной.

— Да что с вами, моя графиня? Будем мы цапаться из-за этого сортира Ренессанса! Если вам так нравятся обноски, то я пошарюсь на блошином рынке на предмет подыскать что-нибудь заместо этой конуры для недоносков. Там у меня есть дружок, который как раз торгует всякой рухлядью.

Но она остается непреклонной.

— Уходите, месье!

Бедный Берю натягивает пиджак. Он такой несчастный! Он в таком отчаянии! И мне стало его жалко.

— Госпожа графиня, — перехожу я в наступление, — может быть, вы его простите…

Она отрицательно качает головой.

— Я просила его заняться самовоспитанием, самообразованием, короче, стать человеком, с которым не стыдно появляться на людях. Однако он остается на прежнем уровне!

Тут Берюрье не выдерживает и бурно и страстно извергает из себя всю злость, которую он обычно оставляет для торжественных случаев.

— Не надо посягать на мою честь мужчины, дочка! — взрывается он. —Я? На прежнем уровне! В этом смокинге, сшитом у Бодиграфа, в этой белой рубашке! На том же уровне! С такими граблями, за которые, чтобы они были такими, Филипп Английский стал бы платить жалованье своей благоверной! На том же уровне! И это после того, как я уже пропахал несколько глав из вашего пособия! Не обижайтесь, но вы ко всему прочему еще в сектантка! В постели со мной, да будет вам известно, вы что-то мало думаете о хороших манерах, когда зовете благим матом, мадам, вашу мать!

— Я сейчас умру! — с пафосом восклицает графиня.

— Именно это вы всегда утверждаете в том случае, на счет которого я намекнул, — скалится Берю.

Он идет к двери и говорит, размахивая своей энциклопедией:

— Я поднимаю вызов, моя графиня, хоккей, идет. Я стану светским человеком и в одни прекрасный день вернусь сюда с такими манерами, что рядом со мной сам граф Парижский будет выглядеть продавцом ракушек.

Он кладет свою левую руку на энциклопедию правил хорошего тона будто на библию и изрекает голосом актера из Комеди-франсэз:

— Клянусь на ней!

— Госпожа графиня попросила вас выйти! — скрипит, как старая осина, лакей.

Берю в упор рассматривает его и говорит:

— Ну, ты, мумия, исчезни! Потому что до того, как я стану джентльменом, я так тебе могу врезать приемом «Кабинет Ренессанса», что, принимая во внимание твою архитектуру, из тебя как раз и получится кучка дровишек!

Затем, повернувшись ко мне, он добавляет:

— Сан-А, у меня сейчас нет времени штудировать этот Кодекс, поэтому я не знаю, нарушаю я или нет правила хорошего тона, заявляя тебе об этом, только я не хочу, чтобы ты оставался рубать один на один с мадам. Хоть она меня и отругала, я все равно питаю к ней слабость, и если ты с ней останешься тет-а-тет, я буду ревновать.

Все это было сказано в такой категоричной форме, что я немедля откланиваюсь:

— Мадам, после такого ультиматума я могу лишь просить у вас разрешения удалиться.

Она сухо протягивает мне руку, и я, не менее сухо, прикладываюсь к ней губами.

— Конечно, — брюзжит Толстяк, когда мы спускаемся в лифте, — тебе легко, ты во всем этом разбираешься. Что до лобзания рук и прочих нежностей, то это у тебя в крови. У тебя и язык прилизанный, и слова ты выбираешь ученые, и глаголы ты спрягаешь правильно. А я…

Его покрасневшие глаза наполняются большими крупными слезами.

— Без роду, без племени, предок — алкан. Разве с таким багажом перед тобой откроют ворота Букинджемского дворца?

Я по-дружески хлопаю его по плечу.

— Не стони, голова садовая, ты — сама простота, и это-то и подкупает в тебе. Доказать? Пожалуйста: все тебя любят. Потому быстренько запихай эту идиотскую книженцию в первую попавшуюся водосточную трубу и стань самим собой.

Но он отрицательно качает головой.

— Можно подумать, что ты совсем не знаешь твоего Берю, парень. Клятва — это клятва. Я поклялся стать парнем что надо и с манерами на «три звездочки», и я им стану. И пусть в тот день она, моя графиня, лучше не просит меня разжечь огонь в камине, например!

— Да будет тебе, зайдем лучше пообедаем ко мне, — предлагаю я. Он отказывается.

— Нет, я иду домой и буду тренироваться в расшаркивании; имея в виду мои пробелы, мне нельзя терять ни одной минуты.

Мы выходим из дома, и он уходит с высоко поднятой головой навстречу своему геральдическому будущему.

Глава 3

В которой визит дружбы имеет самые серьезные последствия

Обеспокоенный этими событиями, которые могут отрицательно сказаться на индивидуальности Берюрье, я иду домой, чтобы быстренько пообедать. Моя мама, Фелиция, будет приятно удивлена. Фелиция у меня как птичка божья. Живет моими приходами и не переставая бормочет молитвы в адрес более или менее официально признанных святых, чтобы я почаще являлся пред ее очи. Любимица Фелиции — сестра Тереза от Дитя Христова. Вместе с тем больше всего ей помогает маленькая Мартина. Как тут не поверишь в то, что причисленные к лику святых — это те же самые горничные: чем они моложе, тем больше у них КПД. По моему мнению, Фелицию больше всего впечатляют розы, розовый дождь. Когда я был пацаном, матушка рассказывала мне о том, как в честь юной кармелитки все хрустальные вазы утопали в розах. Это же знамение — розовый дождь, правда? А ведь для многих дождь льет обычным дождем!

Я хмурю брови, заметив перед решеткой нашего особняка на Сен-Клу машину, «Рено-8» с лионским номером. Гости из Лиона? Что бы это значило?

Я направляюсь к своему дому по аллее, посыпанной гравием (хотя на аллее гораздо меньше неприличного гравия, чем в моих сочинениях). Осень, как трубочист, прочистила сад. И теперь, как говорится, деревья стоят деревянные, а земля лежит в печали. Однако это не подорвало дух нашего обиталища, наш дом выглядит даже нарядно со своим стыдливым от своей наготы виноградником, своими зелеными ставнями и цветастыми шторами на окнах. По радио надрывает голосовые связки Беко.

Я толкаю дверь и оказываюсь в кокетливой прихожей, стены которой обиты матерчатыми обоями фабрики Жуй, на которых изображены пастухи и пастушки, предающиеся любовным утехам под кронами деревьев, в стиле Людовика XV.

Трюмо отражает сияние моей улыбки в тридцать два зуба, как на рекламном плакате, рекламирующем зубную пасту «Колгат». Все говорит о покое, будничном благополучии, которое пахнет горячим хлебом. А в общем, Фелицией!

Дверь гостиной открывается и появляется моя славная сияющая матушка.

— Да, это он! — кричит она кому-то я гостиной. Гость пришел, когда она занималась стряпней. И хотя она уже успела снять свой сиреневый передник, руки у нее еще в муке.

За ее спиной я замечаю Матиаса, рыжего малого, работавшего раньше в лаборатории нашей конторы. Конопатый уехал от нас несколько месяцев тому назад. Он поехал в Лион жениться на какой-то дурочке, с которой познакомился на лыжной базе в горах, а после свадьбы попросил перевода в Лион, поскольку его дама в Париж переезжать отказалась. Молодая мадам Матиас не захотела трогаться с насиженного места, потому что, как совершенно справедливо утверждает поговорка, характерная для района между Роной и Соной, «Кто из Лиона уезжает, тот разум теряет».

— Какой приятный сюрприз, старый изменник! — восклицаю я.