Читаем без скачивания Чернобыльская молитва - Светлана Алексиевич

...Первый раз сказали, что у нас радиация, так мы думали: это болезнь какая-то, кто заболеет - сразу помирает. Нет, говорят, что-то такое, что на земле лежит и в землю лезет, а увидеть нельзя. Зверь, может, видит и слышит, а человек нет. А это неправда! Я видела... Этот цезий у меня на огороде валялся, пока дождь его не намочил. Цвет у него такой чернильный... Лежит и переливается кусочками... Прибежала с колхозного поля и пошла на свой огород... И такой кусочек синий... А через двести метров еще один... Величиной с платочек, что у меня на голове. Крикнула я соседке, другим бабам, мы все оббегали. Все огороды, поле вокруг... Гектара два... Может, четыре больших кусочка нашли... А один был красного цвета... Назавтра посыпал дождь. С самого утра. И к обеду их не стало. Приехала милиция, а уже не было чего показать. Только рассказывали. Кусочки вот такие... (Показывает руками.) Как мой платочек. Синие и красные...

Мы не сильно боялись этой радиации... Когда б мы ее не видели, не знали, может, и боялись, а когда посмотрели, то уже не так страшно. Милиция с солдатами трафаретки поставила. У кого возле дома, где на улице - написали: семьдесят кюри, шестьдесят кюри... Век жили на своей картошке, на бульбочке, а тут сказали - нельзя! Кому беда, кому смех... Работать на огороде советовали в марлевых повязках и резиновых перчатках... А тогда еще один важный ученый приехал и выступил в клубе, что дрова надо мыть... Диво! Отсохни мои уши! Приказали перестирать пододеяльники, простыни, занавески... Так они ж в хате! В шкафах и сундуках. А какая в хате радиация? За стеклом? За дверями? Диво! Ты найди ее в лесу, в поле... Колодцы позакрывали на замок, обернули целлофановой пленкой... Вода "грязная"... Какая она грязная, она такая чистая! Наговорили мешок. Вы все умрете... Надо уезжать... Эвакуироваться...

Напугались люди... Набрались страху... Некоторые давай по ночам свое добро закапывать. И я свою одежду сложила... Красные грамоты за мой честный труд и копейку, какая у меня была, хранилась. Такая печаль! Такая печаль переедала сердце! Чтобы я так умерла, как я правду вам говорю! А тут слышу, что в одной деревне солдаты людей эвакуировали, а дед с бабкой остались. Перед тем днем, когда людей поднимали, вели в автобусы, они взяли коровку и подались в лес. Переждали там. Как в войну... Когда деревню каратели жгли... Откуда та беда берется? (Плачет.) Непрочна наша жизнь... Рада не плакать, так слезы текут...

О! Поглядите в окно: сорока прилетела... Я их не гоню... Хоть, бывает, что сороки у меня яйца из сарая тягают. Все равно не гоню. Никого не гоню! Вчера заяц прибегал...

Вот если бы каждый день в хате были люди. Тут недалеко в другой деревне. Тоже баба одна живет, я говорила, чтобы ко мне переходила. Что поможет, а что нет, но хотя бы заговорить до кого. Позвать... Ночью все у меня болит. Ноги крутит, как мурашки бегают, это нерв по мне ходит. Так я возьму что в руки. Жменьку зерна... И хруп, хруп. Нерв тогда успокаивается... Что я уже наработалась за свою жизнь, нагоревалась. Всего хватило и ничего не хочу. Если б померла, то и отдохнула. Как там душа, а телу спокойно будет. И дочки у меня есть, и сыны... Все в городе... А я никуда отсюда не хочу! Дал Бог годы, а не дал доли. Я знаю, что докучает старый человек, дети потерпят, потерпят и обидят. Радость от детей пока малые. Наши женщины, которые поехали в город, все плачут. То невестка обижает, то дочка. Вернуться хотят. Мой хозяин тут... Лежит на могилках... На кладбище. Если бы не лежал тут, то жил бы в другом месте. И я с ним. (Вдруг весело.) А что ехать? Тут хорошо! Все растет, все цветет. Начиная от мошки до зверя, все живет.

Я все вам вспомню... Летят самолеты и летят. Каждый день. Низко-низко над головами. Летят на реактор. На станцию. Один за одним. А у нас - эвакуация. Переселение. Штурмуют хаты. Люди позакрывались, попрятались. Скот ревет, дети плачут. Война! А солнышко светит... Я села и не выхожу из хаты, правда, на ключ не закрывала. Постучали солдаты: "Что, хозяйка, собралась?" Спрашиваю: "Силой будете мне руки и ноги связывать?" Помолчали, помолчали и пошли. Молоденькие-молоденькие. Дети! Бабы на коленях перед хатами ползали... Молились... Солдаты под руки одну, другую - и в машину. А я пригрозила, который ко мне дотронется, хоть зацепит, тот кием получит. Ругалась! Крепко ругалась! Не плакала. В тот день я не плакала.

Сижу в хате. То крик. Крик! А то стало тихо... Затихло. Я в тот день... В первой день я не вышла из хаты...

Рассказывали: шла колонна людей... И шла колонна скота. Война!

Мой хозяин любил сказать, что человек стреляет, а Бог пули носит. Кому какая судьба! Молодые, что поуезжали, уже есть что поумирали. На новом месте. А я с киечком - хожу. Тупаю. Скучно станет, поплачу. Деревня пустая... А птицы тут всякие... Летают... И лось идет хоть бы что... (Плачет.)

Я все вспомню... Люди поуезжали, а кошек и собак оставили. Первые дни я ходила и разливала всем молоко, а каждой собаке давала кусок хлеба. Они стояли у своих дворов и ждали хозяев. Ждали людей долго. Голодные кошки ели огурцы... Ели помидоры... До осени я у соседки косила траву перед калиткой. Забор упал, забор ей прибила. Ждала людей... Жил у соседки собачка, звали Жучок. "Жучок, прошу, - если первый людей встретишь, - то крикни мне".

Ночью сню, как я эвакуируюсь... Офицер кричит: "Хозяйка, мы скоро все будем сжигать и закапывать. Выходи!" И везут меня куда-то, в какое-то незнакомое место. Непонятное. Это и не город, и не деревня. И не земля...

Случилась история... Был у меня хороший котик. Васька. Зимой голодные крысы напали, нет спасения... Под одеяло лезли... Зерно в бочке - дырку прогрызли. Так Васька спас... Без Васьки бы погибла... Мы с ним поговорим, пообедаем. А тогда пропал Васька... Может, голодные собаки где напали и съели? Они все бегали голодные, пока не поумирали, кошки были такие голодные, что котят ели, летом не ели, а зимой. Прости, Господи! А одну бабу крысы загрызли... Сожрали. Рыже крысы... Правда или нет, а бают. Рыскают тут бомжи... Первые годы добра хватало... Сорочки, кофты, шубы... Бери и вези на барахолку... Вот они напьются, песни поют. Мать-перемать. Один свалился с велосипеда и уснул на улице. Утром две косточки нашли и велосипед. Правда или нет? Не скажу. Бают.

Тут все живет. Ну, все-все! Ящерица живет, лягушка живет. И червяк живет. И мыши есть! Все есть! Особенно весной хорошо. Я люблю, когда сирень цветет. Черемуха пахнет. Пока ноги крепко держали, сама за хлебом ходила, в одну только сторону пятнадцать километров. Молодая бегом бы проскакала. Привычная. После войны мы ходили за семенами на Украину. За тридцать, за пятьдесят километров. Люди по пуду носили, а я три. А теперь по хате, бывает, не перейду. Старой бабе и летом на печи холодно. Милиционеры едут сюда, проверяют деревню, так мне хлеба везут. Только что они тут проверяют? Живу я и котик. Это уже другой котик у меня. Милиция посигналит, мы с ним обрадуемся. Бежим. Ему привезут косточек. А меня будут спрашивать: "А если наскочат бандиты?" "Так чем они у меня разживутся? Что возьмут? Душу? У меня только душа". Хорошие хлопчики... Смеются... Батарейки к приемнику привезли, я теперь радио слушаю. Людмилу Зыкину люблю, но что-то она редко сейчас поет. Видно, состарела, как и я... Мой хозяин любил сказать... Так еще говорил: кончен бал - и скрипки в торбу!

Расскажу я, как котика себе нашла. Не стало моего Васьки... И день жду, и два... И месяц... Ну, совсем, было, я одна осталась. Не к кому и заговорить. Пошла по деревне, по чужим садкам зову: Васька, Мурка... Васька! Мурка! Первое время много их бегало, а потом где-то пропали. Уничтожились. Смерть не разбирает... Всех принимает земелька... И хожу я, и хожу. Два дня звала. На третий день - сидит под магазином... Мы переглянулись... Он рад, и я рада. Только что он слово не скажет. "Ну, пошли, - прошу, - пошли домой". Сидит... Мяу... Я давай его упрашивать: "Что ты будешь тут один? Волки съедят. Разорвут. Пошли. У меня яйца есть, сало". Вот как объяснить? Кот человеческого языка не понимает, а как он тогда меня уразумел? Я иду впереди, а он бежит сзади. Мяу... "Отрежу тебе сала"... Мяу... "Будем жить вдвоём"... Мяу... "Назову тебя Васькой"... Мяу... И вот мы с ним уже две зимы перезимовали...

Ночью приснится - кто-то позвал... Голос соседки: "Зина!" Помолчит... И опять: "Зина!"

Скучно мне станет, я поплачу...

Зайду на могилки. Мама там лежит... Дочушка малая... В войну от тифа сгорела... Только мы занесли ее на могилки, закопали, как вышло из-за туч солнышко. И светит-светит. Хоть ты вернись и откопай. Хозяин мой там... Федя... Посижу возле всех. Повздыхаю. А поговорить можно и с живыми, и с мертвыми. Мне никакой разницы. Я и тех, и других слышу. Когда ты одна... И когда печаль... Сильная печаль...

Возле самых могилок учитель Иван Прохорович Гавриленко жил, он к сыну в Крым уехал. За ним - Петр Иванович Миусский... Тракторист... Стахановец, когда-то все в стахановцы выбивались. Золотые руки. Из дерева кружева строгал. Дом - на всю деревню дом. Лялька. Ой, меня и жалость брала, кровь поднялась, когда его рушили... Закопали. Офицер кричал: "Не тужи мать. Дом на "пятне" сидит". А сам - пьяный. Подхожу - это он плачет: "Ты, мать, иди! Иди!". Прогнал. А там дальше усадьба Миши Михалева, он котлы топил на ферме. Миша помер быстро. Уехал - и сразу помер. За ним - дом зоотехника Степана Быхова стоял... Сгорел! Ночью злые люди подожгли. Пришлые. Степан долго не пожил. Где-то в Могилевском районе похоронен. Вторая война... Столько мы людей потеряли! Ковалев Василий Макарович, Максим Никифоренко... Когда-то весело жили. На праздники - песни, танцы. Гармошка. А сейчас, как в тюрьме. Я, бывает, закрою глаза и хожу по деревне... Ну, какая, говорю им, тут радиация, когда и бабочка летает, и шмель жужжит. И мой Васька мышей ловит. (Плачет.)