Читаем без скачивания Путешествие оптимистки, или Все бабы дуры - Екатерина Вильмонт

Как-то поздней ночью, когда я устала так, что даже не было сил лечь в постель, я сидела на кухне и вдруг подумала: я должна родить этого ребенка, я ничего на свете не хочу, кроме него. Почему-то я была уверена, что это будет дочка. И не надо мне Марата, бог с ним, пусть живет как хочет, а я рожу себе ребенка, он будет только моим, а Марат об этом даже не узнает. Я давно уже поняла, в чем причина его странного поведения, – он элементарно струсил. Испугался страстного отчаяния в моем голосе, испугался себя, испугался за свою устроенную, налаженную жизнь, за карьеру, испугался разницы в возрасте, хотя она вовсе не была такой уж роковой. Что ж, ему же хуже, решила я тогда. Но в глубине души я знала, что он все равно любит меня и я люблю его, хотя никаких иллюзий на его счет у меня уже не было.

Так пусть от этой краткой любви останется ребенок. Я только хотела, чтобы дочка была похожа на него, а уж воспитаю я ее по-своему, доброй и храброй. Чтобы не боялась любви.

На следующий день я вызвала к себе Леру и мы с ней закрылись на кухне.

– Лерка, я беременна! – заявила я с места в карьер.

– Что? От Марата?

– От кого же еще?

– Вот скотина! Ну я ему устрою!

– Лерка, не смей! На коленях прошу – никому ни слова! Я буду рожать!

– Рожать? Ты в своем уме? Куда тебе еще младенец в этот ад?

– Ничего, прорвемся, я же оптимистка. Рожу себе дочку с синими глазами…

– А если будет сын, да с серо-зелеными, тогда что?

– Нет, я чувствую, будет девочка… Только, ради бога, ни слова ни Вольке, ни тем паче Марату. Ничего от него не хочу, вот дурак, пройти мимо такой любви…

– Слушай, но ведь пузо-то не скроешь. Воляшка мигом смекнет, что к чему.

– Я уже все продумала – ты сейчас скажешь своему Воляшке, что я про Марата и думать забыла, что у меня бешеный роман с кем-то другим, а потом сообщишь, что я от него забеременела, а он меня бросил.

– Вот еще! Что это тебя все бросают?

– Значит, я такая невезучая.

Лерка как-то криво улыбнулась: она чувствовала свою вину и ответственность за мои мучения с Маратом. Как-никак кандидатура ее Воляшки. И вдруг с жаром заговорила:

– И правильно, и рожай, ни фига, сдюжим, будем все вместе ее растить, нас много, каждый что-нибудь для нее сделает, будет у нас дочь полка! Молодец Кирусик! Правильно! Раз Бог дает – надо рожать! Тем более такая любовь! Умница! Вот только говорить, что тебя еще какой-то хрен бросил, я ни за что не буду. Не волнуйся, я сумею заткнуть Воляшке рот. Пусть только попробует вякнуть – сразу выгоню к чертям! – развоевалась Лерка. Она не могла иметь детей, и перспектива принять участие в моем ребенке ей, видимо, пришлась по душе.

В одном мне не откажешь – друзей я выбирать умею. Никто из них не остался равнодушен. Помогали все и морально, и материально, и физически. Когда я была на пятом месяце, умерла мама. А еще через месяц скончался во сне папа. Я осталась одна, беременная, и если бы не халястра… Как-то один старый и мудрый еврей сказал мне, что такая тесная компания друзей по-еврейски называется халястрой. Нам всем так понравилось это слово, что с тех пор мы и сами стали звать себя халястрой. Где теперь та халястра… Иных уж нет, а те далече. Петя – в Америке, Мишка-маленький – аж в Зимбабве, Люба – в Израиле, Мишка-большой в последние годы так отдалился от нас, что его тоже как бы и нет, Андрей умер… В Москве остались только Лерка с престарелым Воляшкой и Алевтина, которая, овдовев, сбегала замуж в Англию, но через три месяца бросила богатого английского мужа и вернулась в Москву. Кроме меня, ее мало кто понял. Но, едва вернувшись, она сразу же нашла работу, целиком ее захватившую, и любовь, прямо на работе, не отходя от кассы. И совершенно счастлива, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

А тогда, двадцать лет назад, вся халястра дружно меня поддержала. Никогда я не чувствовала себя матерью-одиночкой. Расти Даша с родным отцом, наверное, она не была бы так присмотрена и ухожена, как в нашей халястре. Подружки с детьми делились опытом и детскими вещичками, бездетные с упоением нянчились с нею, Мишка-большой присматривал за нею как врач, а Мишка-маленький, геолог, уговорил меня, когда Дашке было три года и остро встал вопрос дачи, поехать с ним на Урал поварихой в геологическую партию и взять с собой Дашку, которая часто простужалась и которую надо было закалять. Я отважилась на эту авантюру, и не зря. Как же там было здорово! Дашка целыми днями паслась на лужайке под присмотром кого-то из наших, плескалась в речке, загорела дочерна, забыла о простудах и диатезе, а я, помимо поварской деятельности, с которой легко справлялась, очень много рисовала. Красота там была необычайная. Синие горы! Мы жили на просторной круглой поляне, на берегу мелкой, но чистой речки Демид. Я вставала в шесть утра, вылезала из палатки и в утренней дымке шла мыть оставленную с вечера посуду. Я мыла ее в речке, с песком, вода была необычайно теплая, и эта простая работа доставляла мне огромное удовольствие. Тишина, только пение птиц да плеск воды. Потом я готовила нехитрый завтрак и шла будить команду. После завтрака все уезжали, но кто-нибудь один оставался со мной и Дашкой. Ах, что это было за время! Я попала совсем в другой мир. Домашняя девочка, выросшая в семье старых московских интеллигентов, воспитанная в правилах хорошего тона, я вдруг попала в среду работяг, да и интеллигенты в нашей партии были тоже не знакомого мне розлива. Но я мгновенно освоилась, мне было хорошо с ними, я полюбила их, а они полюбили меня, о Дашке и говорить нечего, в ней все души не чаяли. Никто никогда словечка дурного мне не сказал. А один из наших шоферов, двадцатитрехлетний красавец Митька, влюбился в меня и служил мне верой и правдой – таскал воду, чистил картошку и грибы, привозил букеты полевых цветов и кружки лесной малины, ничего не требуя взамен. Но однажды, когда мы на целый день остались вдвоем, не считая Дашки и двух «партийных» собак, он вдруг подошел ко мне сзади и крепко обнял. Я хотела было оттолкнуть его, возмутиться, но день был жаркий, головокружительно пахло травой, рекой, лесом, и этот запах мешался с легким запахом бензина и молодого мужского тела… Короче, природа взяла свое. Я только успела прошептать:

– А где же Дашка?

– Спит, не бойся, я сам ее уложил. Идем скорее!

Мы любили друг друга в высокой траве за палатками. Три с лишним года воздержания дали себя знать, а он был так молод, так силен, так хорош. Истомленные, мы лежали в траве, забыв обо всем, и вдруг раздался звон колокольчика.

– Что это? – вскинулась я.

– Дашка проснулась. Я ей к ноге колокольчик привязал, чтоб не убежала.

– Ну ты и хитер! – засмеялась я.

– Нужда заставит – будешь хитрым!

Он приходил ко мне каждую ночь и был моей отрадой до конца сезона. А в Москве мы почему-то потеряли друг друга из виду. Может, оно и к лучшему.

– Мамуля, ты не спишь?

– Нет, детка, не сплю, так лежу, вспоминаю разное. Даже Урал вспомнила.

– Да, там было здорово!

– Неужели ты что-то помнишь?

– Конечно, речку помню, собак и костры. И еще помню, как руками рыбу поймала.

– И тут же отпустила!

– Да, она скользкая была, противная. До сих пор мне противно брать в руки живую рыбу.

– Дуреха ты у меня, иди сюда, поцелуемся. Дарья, я хочу к морю!

– Так вставай и пошли.

– А далеко?

– Пешедралом полчаса, а можно поехать на машине.

– Никаких машин! Пошли пешком. С городом надо знакомиться без колес, а то не почувствуешь его как следует.

– Без колес так без колес!

– Дарья, а купаться тут можно?

– Мадам, сейчас еще никто не купается, ты что? Вот через недельку-другую…

– Ой, я не доживу! Да, кстати, надо срочно поменять деньги, а то у меня только доллары, их ведь тут не принимают, да?

– Не волнуйся, все предусмотрено! Завтра утречком заедет Левушка Абезгауз и поменяет тебе нормальненько, один к трем.

– То есть?

– То есть три шекеля за доллар, а в банке с тебя такие проценты сдерут, ой-ой-ой! Так что сегодня будешь на моем иждивении.

– А мороженое мне купишь?

– И мороженое, и орешки.

– Какие орешки?

– А какие захочешь – миндаль, фисташки, кешью, арахис, хочешь с сахаром, хочешь с солью! Короче, купим все, что понравится.

– Ура! Живем!

Мы вышли на улицу, тихую, безлюдную, потом свернули, прошли еще минут пять и очутились на Алленби, неширокой, но чрезвычайно оживленной улице, где на каждом шагу были магазины и магазинчики, экзотические лавчонки и просто заныры, набитые каким-то линялым тряпьем.

– Идем, мамуля, здесь не стоит задерживаться, ничего интересного!

В какой-то подворотне, сплошь уставленной белыми полотняными мешками с орехами, крупами и сушеными фруктами, Дашка купила кулек миндаля, и мы дружно на него накинулись.

– Как вкусно!

Но вскоре от соленого миндаля захотелось пить.

– Что ты предпочитаешь – свежий сок или какую-нибудь воду?

– Разумеется, свежий сок.

Мы подошли к торговцу соками.