Читаем без скачивания Духовенство в Древней Вселенской Церкви - А. П. Лебедев

Понятно, что христианство, утвердившись в Александрии, для большего успеха над умами должно было в научном отношении поставить себя на уровень с языческой наукой. Александрия в своем роде была городом ученых, пытливость составляла характер ее жителей, но интересовались не всем, а тем, что имело форму научную, философскую. Приверженцы христианской церкви как бы невольно призывались создать в Александрии свою научную школу. В Александрии легче всего было христианам приобретать то образование, которое делало бы их равными с гордыми своей наукой язычниками. Так называемый Музей, ставший после времен рождества Христова помимо ученого и учебным заведением, делал легким и доступным для христиан самое серьезное образование. Знаменитая Александрийская библиотека давала драгоценные пособия для самой глубокой борьбы с врагами христианства. После этого, что удивительного, если в Александрии зацвела христианская наука, основалась здесь научная школа христианская? К сожалению, не сохранилось никаких исторических известий о том, при каких конкретных условиях возникла здесь школа христианская. Об этом могут быть делаемы только вероятные догадки. Можно полагать, что это случилось очень просто. В Александрии, конечно, нередко бывали случаи обращения к христианству людей эллински образованных, которые, приняв христианство, хотели более подробно и основательно ознакомиться с принятой ими религией; для этой цели они поручаемы были наставлению лучших, более просвещенных из христиан. Когда число таких образованных язычников, обратившихся в христианство и желавших более глубокого знания христианства, увеличилось, нашли нужным назначить одно определенное лицо из христиан в качестве руководителя и наставника указанных лиц. И вот появилась школа, училище. Поэтому-то Александрийская школа у древних писателей известна под именем катехизаторской. Без сомнения, к этим указанным лицам, врученным для наставления учителю христианскому, могли присоединиться и язычники, еще не крещенные, но желавшие вообще ознакомиться с истинами новой религии, или из простого любопытства, или по склонности к христианству, а история жизни Оригена действительно свидетельствует, что и такие лица приходили в его школу (Евсевий, VI, 3). Даже еретики, и те имели желание слушать александрийских ученых катехизаторов, как свидетельствует опять история Оригена (Евсев., VI, 18). И вот, школа росла и росла. Так, весьма естественно, могло возникнуть Александрийское христианское училище, известное с именем катехизаторского.

Чтобы представлять себе правильно, что такое было Александрийское училище, мы должны твердо помнить о следующих особенностях этого училища. Для училища вовсе не было отводимо особых специальных корпусов, как это бывает у нас, преподавание происходило в квартирах катехизаторов, совершенно запросто.[515]В училище, по крайней мере в первое время его существования, не видно какого-либо распределения слушателей на группы или отделения.[516] Слушателями были люди возрастные, уверение же некоторых исследователей, что будто оно назначалось и для детей, не имеет оснований.[517] На уроки беспрепятственно являлись и женщины.[518] Учителей всего на всю школу было один и редко когда двое (Евсев., VI, 15). Преподаватель никакого вознаграждения не получал.

После этого общего взгляда на училище александрийское, войдем в подробности, что это была за школа, и что в ней делалось?

Училище александрийское после своего возникновения сделалось славным и благотворным для науки богословской. Этим оно обязано было своим учителям, которыми были люди, всецело преданные своему делу и с успехом его ведшие. О них, этих учителях, прежде всего и скажем. История этого училища свидетельствует, какими высокими умственными, нравственными и педагогическими качествами отличались учителя Александрийской школы. К сожалению, о первом александрийском учителе, Пантене, мы знаем очень мало. Сохранились только отзывы о его педагогической деятельности его учеников Климента и затем — Оригена. Вот какой лестный отзыв делает Климент Александрийский, долго странствовавший по белу свету для отыскания истины, о своем почтенном учителе Пантене: «Я. остался в Египте, — говорит он о себе, — как скоро услышал его учение. Подобно сицилийской пчеле, он собирал на ниве Св. Писания цветы, слова пророков и апостолов, и вливал чистую и святую мудрость в душу слушателей».[519] Климент свидетельствует, что он до глубокой старости живо сохранил в памяти те уроки, какие он слушал у достославного мужа, т. е. Пантена (Евсев., V, 11). Ориген со своей стороны свидетельствует, что он в методе преподавания подражал Пантену,[520]значит, он считал его образцовым наставником. Климент, преемник Пантена по учительству в Александрийской школе, исправлял свою должность с глубоким убеждением, что учительство катихита есть призвание самое возвышенное, отображающее деятельность самого Христа, что оно есть призвание посредничества между Богом и людьми. Сочинения Климента возвещают нам о том возвышенном духе, который руководил всей его научной деятельностью. Он требует, чтобы «берущий на себя должность учителя по совести дал себе наперед ответ на вопросы: свободен ли он от предрассудков и честолюбия, не ищет ли он славы, не стремится ли к какому-либо другому вознаграждению, кроме спасения своих слушателей». Климент свидетельствует, с какою заботливостью старался он приспособить свои уроки к нравственному и интеллектуальному состоянию своих учеников. «Кто посвящает себя устному преподаванию, — говорил он, — тот основывает суждение о своих учениках на опыте и рассудительности. Он заботливо изучает у своих слушателей язык, характер, нравы и поведение, внутренние движения, манеры, даже взгляд и тон голоса, чтобы различать каменистую почву и землю плодоносную, кто наиболее приемлет для семени (учения), и кто более противится, нежели принимает его».[521] Климент желал и старался возбудить в своих учениках энергию в исследовании истины. Он, по его словам, «не хотел, чтобы ученики на школьных уроках как бы прогуливались в культивированном саду, но чтобы они находились здесь, как в саду невозделанном, где нужно истину искать в поте лица, как розу среди терния».[522] Климент на уроках избегал всего бьющего на эффект, всего, что могло иметь лишь минутное впечатление, а стремился единственно к истине. Он, по собственному признанию, вовсе не заботился о том, чтобы расставлены были фразы в надлежащем порядке, как женские наряды. Он припоминает прекрасное правило Пифагора, что Муз должно предпочитать сиренам. Истина, говорит он, не должна наряжаться и румяниться подобно кокетке. «Приправа не пища, — говорил он еще, — речь, которая рассчитана более на то, чтобы понравиться, чем на истинную пользу слушателей — есть дурно изготовленное кушанье». Климент вовсе не заботился о том, много ли, мало ли у него слушателей. Он объявлял, что «для мудреца достаточно и одного слушателя».[523] Он (Климент) отнюдь также не думал о материальной поживе от своих слушателей. «Награда позора (блуда), — говорил он словами ветхозаветного пророка, — да не внидет во святилище».[524] Таков был Климент как учитель,[525] с такими педагогическими приемами исполнял он свою должность, такие идеалы истинного наставника руководили его занятиями в школе. Но еще выше Пантена и Климента стоит великий александрийский учитель — Ориген. «За блестящей звездой, как Климент, поднялась на небе церковной науки еще более блестящая звезда — это Ориген», — замечает один исследователь.[526] Его неутомимость в преподавании, его неустанные стремления все больше и больше расширять круг своих познаний, чтобы быть достойным наставником, — делают из него чудо — Учителя. Когда Климент во время гонения при Септимии Севере удалился из Александрии, покидая свою должность учителя александрийского, и когда никто не вызывался продолжать прерванное им дело, тогда за это дело смело берется 18-летний юноша — Ориген. Преподавать новую религию в такое время значило ежеминутно рисковать своей жизнью: меч постоянно висел над учителем и учениками.[527] Его истинно аскетический образ жизни был изумителен и привлекал к нему многих в то время, когда философия начала проповедовать аскетизм как истинное благо человека. Ориген проводит все время в посте, совсем не пьет вина, спит так мало, как возможно, спит не в постели, а просто на земле. Он буквально исполнял заповедь Христа не иметь двух одежд, он не знал, что такое обувь, и ходил босой. Здоровье его подчас страдало от таких неумеренных подвигов, но Ориген оставался верен себе. Многие предлагали ему свои средства для более удобной жизни, но он всегда отказывался. Если принимать буквально слова Евсевия, то мы должны будем с изумлением верить, что Ориген до того простирал свою ревность по школе, что принимал своих слушателей не только днем, а и ночью (Евсев., VI, 3.8). Да, когда бы не приходил слушатель, Ориген вступал с ним в беседу, наставляя его, хотя бы пришлось учителю лишиться ночного покоя. Ориген был учитель прямодушный, искренний, откровенный, он прямо высказывал то, что думал, что считал полезным для своих учеников, не стесняясь никем и ничем. «У него, — говорит Евсевий (VI, 3), — что было на языке, то и на деле, а что на деле, то и на языке». Оригена не сердило, не раздражало, если иногда его ученики, обращаясь к нему с какими-либо вопросами, имели в виду не действительную личную пользу, а лишь желание поиспытать своего учителя. Он терпеливо отвечал и на такие вопросы, следуя, как он говорит, примеру Христа, которому предлагаемы были вопросы и не из желания знания, а с целью искусить Его.[528]Ориген не считал для себя позорным, будучи учителем, в то же время и еще и еще учиться. Он желал с полной славой проходить свою должность. Когда он увидел, что к нему на уроки стали приходить люди философски образованные, он счел своим долгом изучить и философию языческую, чтобы таким образом еще более привлечь в свою школу этих лучших людей язычества, и только не стал носить философского плаща, как делали некоторые христиане, изучавшие философию (Евсев., VI, 19). С течением времени знания его сделались очень обширны — он являлся знатоком и светской, и церковной науки. Это делало его человеком исключительным и привлекало к нему множество слушателей. Но не одно знание составляло силу преподавания Оригена: к нему влекло всех его искусство преподавания, и вообще его личность. Григорий Неокесарийский, Чудотворец, много и с одушевлением говорит об этом предмете. Он с наслаждением рисует нам самыми живыми красками свои первые впечатления на лекциях Оригена. Прибыв из глубины Понтийской провинции в Кесарию Палестинскую, где впоследствии основал новую школу Ориген, и имея намерение через несколько дней воротиться назад, Григорий так же, как и сопровождавший его брат, как будто прикованы были красноречивым и убедительным словом Оригена. И сколько красноречие, столько же и нравственное влияние внезапно отвлекло их от отечества, от семьи, от изучения юриспруденции, которая составляла предмет их научных занятий и которая обещала привести их к почестям. Они уступили строгому очарованию, производимому этим учителем на всех, кто с ним знакомился. «Любовь к нему, — говорит Григорий, — как стрела вонзилась в сердце, так что уже нельзя было вырвать ее, или как искра зажигала душу».[529] Когда Григорий оставил школу Оригена, то ему казалось, что его как будто бы изгнали из рая. После этого понятно, почему слава об Оригене, как учителе, разливалась повсюду, и школа его переполнялась слушателями, и притом самыми разнообразными, что возвышало репутацию Оригена. Евсевий не может достаточно надивиться успехам Оригена. «О нем, — замечает Евсевий, — говорили многие и весьма много». По его свидетельству, «множество оглашаемых верою» теснились вокруг знаменитого учителя: «ревностно внимало Оригену, — по словам того же Евсевия, — немалое число знаменитейших философов», т. е. языческих; к нему стекалось, по уверению Евсевия, «бесчисленное множество еретиков» (VI, 1.3.18). На скамью в школе великого учителя не стыдились садиться в качестве учеников даже лица, облеченные высоким церковным авторитетом, — разумеем епископов. Один из епископов приезжал учиться к Оригену из отдаленнейшей Каппадокии (Евсев., VI, 26—27). Разумеется, не все перечисленные классы слушателей приходили в школу Оригена с тем, чтобы спокойно выслушивать его уроки. Такими не были, например, языческие философы и, в особенности, еретики. Они заводили споры и состязания с Оригеном. Подобными состязаниями и спорами в то время интересовались весьма многие: составлялись протоколы диспутов, которые потом распространялись по всей церкви, например, доходили до Рима (Евсев., VI, 33; VII, 29). Языческие философы до такой степени высоко ценили Оригена, что преподносили ему свои сочинения, как в наше время подносятся таковые высокопоставленным лицам, или присылали ему сочинения с тем, чтобы узнать его мнение, выслушать его замечания (Евсев., VI, 19).