Читаем без скачивания Памятник крестоносцу - Арчибалд Кронин

— Мне понравилось вот это… очень.

— Луиза Мендес. Да, это была хорошая женщина. Когда у меня кончились все деньги, до последней песеты, ока кормила меня. А ведь ей и самой-то едва хватало на жизнь. Но это была честная бедность. — И он добавил: — Она была слепая.

Клэр внимательно посмотрела на картину и, желая показать, что она серьезно отнеслась к его работе, наугад заметила:

— Эти грубые мазки очень выразительны.

Он усмехнулся:

— Мне было не по средствам настоящее полотно. Я писал на дерюге… Оторвал кусок от мешка из-под картошки.

— Вы приехали сейчас из Испании?

— Нет, я уже полтора года назад уехал оттуда. Мне хотелось поработать в Париже с одним человеком. Его зовут Амедео Модильяни. Отличный художник. Я был просто влюблен в него.

— Почему «был»?

— Он умер недавно в больнице для нищих. А на следующий день после его смерти молодая женщина, с которой он жил, покончила с собой.

Его бесстрастный тон испугал Клэр. Чего он только не изведал за эти годы, как низко не опускался! В волнении она исподтишка взглянула на него. Да, лицо его носило на себе следы лишений и тяжких испытаний, словно он долгие годы прожил среди самых бедных и обездоленных существ и, дойдя до предела отчаяния, все-таки уцелел — не с помощью цинизма, а благодаря тому сокровенному огню, что горел в нем. Какой он странный… И все же…

Наступило молчание. В галерее появилось несколько человек; у них был такой вид, точно они пришли взглянуть ка диковинку. Молодой человек, сидевший за столиком, выпрямился, провел гребенкой по волосам, откидывая их со лба. Клэр почувствовала, что он смотрит на нее.

— Вы остановились в Лондоне? — спросила она.

— Да. Глин разрешил мне воспользоваться его мастерской. Это возле Фулхем-роуд. Он уехал на несколько недель. Мэддокс тоже очень добр ко мне. Кстати, он будет здесь в три. Мне бы хотелось познакомить вас с ним.

Она нервно поежилась: это уже значило бы зайти слишком далеко. Нет, она не может, не должна оставаться. Клэр с нарочито озабоченным видом взглянула на часы.

— Я тороплюсь на поезд. — Она принялась собирать свои вещи, сложила каталог, сунула его в сумочку. Затем заставила себя задать Стефену вопрос, который считала самым важным: — Вы, конечно, поедете в Стилуотер, Стефен?

Он ответил не сразу.

— Я допустил ошибку, когда поехал туда в тот раз. И допущу еще большую, если поеду теперь. Да к тому же они едва ли захотят меня видеть.

— Ну нет, я уверена, что захотят. Вчера вечером я разговаривала по телефону с Каролиной. Они, право, очень скучают по вас.

Снова молчание — на сей раз более длительное.

— Ну, — протянул он, — если они меня пригласят…

— Я так рада! Значит, мы увидимся там, Стефен. Всего хорошего.

Когда она вышла на улицу, небо на западе еще хранило розоватый отблеск зари и в вечернем воздухе чувствовалась свежесть, приятно охлаждавшая ее пылающие щеки. Клэр легким пружинистым шагом спустилась вниз к Сент-Джеймс-скверу, пересекла Пелл-Мелл и — вся во власти недавней встречи — направилась к вокзалу. Ей показалось знаменательным то, что она видела Стефена и разговаривала с ним. Инстинктивное желание оберегать его, покровительствовать ему, которое она всегда испытывала и в котором не было ничего противозаконного, вновь вспыхнуло в ней, и при мысли, что она может для него что-то сделать, Клэр почувствовала себя такой счастливой, — счастливее, чем за многие месяцы, хотя сейчас она и не отдавала себе в этом отчета.

В поезде, мчавшемся сквозь октябрьские сумерки мимо темных лесов, голых деревьев и невидимых поселков, где в окнах домиков уже начинали мерцать расплывающиеся блики огоньков, она улыбалась, вспоминая подробности их разговора. Вдруг одна мысль пронзила ее — не мысль, а, скорее наитие, заставившее ее встрепенуться и тихо ахнуть. Вот было бы великолепно, если бы это удалось! Она принялась спокойно обдумывать, как все устроить. Правда, принимая во внимание некоторые обстоятельства, это будет нелегко, но, конечно — о, конечно! — она сумеет преодолеть все препятствия. Во всяком случае, постарается изо всех сил.

2

Когда Стефен вернулся в Англию, у него не было в кармане и трех фунтов, но такое положение, близкое к полному безденежью, не являлось для него новинкой. К счастью, у него был кров и он мог пользоваться маленькой кухонькой в пустой мастерской Глина, но ему приходилось самому делать покупки, и послевоенные цены на продукты привели его буквально в ужас. Четырехфунтовый круглый хлеб стоил теперь шиллинг и четыре пенса; фунт самого дешевого сахара подскочил с двух пенсов до шиллинга и трех пенсов. Жизнь что ни день дорожала, рост цен тяжким бременем ложился на плечи трудового люда, обрекая на еще большие лишения тех, кто, вроде него, вовсе не имел заработка.

За годы своих скитаний Стефен часто возвращался мыслью в Лондон. Сейчас он с трудом узнавал город. Демобилизация, которая все еще шла полным ходом, и перемещение тысяч людей вносили в жизнь ощущение неустроенности, делали город похожим на проходной двор. В Вест-Энде преобладало безудержное веселье. А ведь около миллиона молодых англичан погибли в войну и еще миллион вернулись калеками. И вот, то ли для того, чтобы забыть об этом, то ли потому, что об этом уже было забыто, люди толпами стекались в увеселительные места — театры, кино, рестораны и ночные кабаки. Скорбь как рукой сняло.

Но река осталась прежней, и Стефен, обойдя стороной деловые улицы, проводил немало часов, бродя по набережным Челси и Бэттерси, любуясь игрою отражений в текучей воде, бесконечными переливами различных тонов серого цвета, среди которых вдруг вкрапливалась полоска розового или жемчужно-белого — бледный привет октябрьского солнца. Во время его краткого, но такого памятного пребывания в Степни нижняя Темза до того заворожила его, что он ощущал острую, настоятельную потребность написать ее, запечатлеть все ее прихотливые настроения. Ему особенно запомнилась излучина реки у Собачьего острова, неподалеку от Клинкер-стрит, — стоило ему вспомнить об этом месте, как его начинало неудержимо тянуть туда, хотелось оживить свои впечатления. И вот как-то утром, за день до закрытия выставки, когда ему нечего было делать, он сел на автобус и отправился в Степни.

Когда он тронулся в путь, погода была отличная — матово-серое небо и тихий прозрачный воздух, — словом, как раз то, что требовалось Стефену для колорита, но на его беду, лишь только автобус въехал в переулок Семи сестер, с реки поднялся туман, заморосил дождь, и устье затянуло пеленой. У «Красного льва» Стефен вышел из автобуса и, взглянув на хмурое небо, с которого сыпал дождь, поднял воротник куртки и громко чертыхнулся, ругая погоду. Для живописи день погиб — никто, кроме Моне, не мог бы запечатлеть такой расплывающийся пейзаж. Но все здесь было знакомо Стефену, и при виде лавчонки на углу, где торговали рыбой с жареным картофелем, и москательной лавки, где он покупал себе краски, на душе у него стало веселее. Поддавшись неудержимому порыву, он свернул из переулка на Клинкер-стрит, поднялся по ступенькам Дома благодати и позвонил.

Долгое время никто не отзывался. «Держат фасон», — подумал Стефен. Затем слуга, похожий на отставного сержанта, коротко остриженный, в старых брюках, выброшенных за негодностью каким-нибудь священником, подпоясанный зеленой суконной тряпкой вместо кушака, открыл дверь.

— Да? — спросил он, уставясь на Стефена.

— Мистер Лофтус все еще живет здесь? Он был помощником отца-наставника несколько лет назад.

— Вы имеете в виду достопочтенного Джеральда Лофтуса? Он действительно жил здесь. Только он немало преуспел с тех пор. Еще в прошлом году он получил приход церкви святого Варнавы.

— В самом деле! Рад слышать о его успехах. В ту пору здесь жил еще один молодой человек — мистер Джир.

— О, Джир… он тоже уехал. Только из него мало толку вышло. Он, по-моему, так и остался викарием… где-то в шахтерском поселке близ Дургама… среди всяких оборванцев.

— Вот оно что. — Стефен постоял в нерешительности. Затем спросил: — А вы случайно не знаете, что стало с молодой женщиной, которая работала здесь когда-то… ее звали Дженни?

— Миссис Бейнс? — тотчас откликнулся служитель. — Конечно, знаю. Она живет совсем рядом, на Кейбл-стрит, дом семнадцать. Вот уж кому пришлось хлебнуть горя! Но она славная женщина, и теперь ей живется неплохо.

— Пришлось хлебнуть горя?

— Ну да. У нее ведь был ребенок — так он умер. Потом она потеряла мужа. Он подцепил лихорадку где-то в Австралии, и его, как полагается моряку, схоронили в море. А почему вы о ней спрашиваете? Она ваша знакомая?

— Да… до некоторой степени, — уклончиво ответил Стефен, затем, поскольку во взгляде отставного сержанта появилось любопытство, добавил: — Благодарю за сведения, — повернулся и сошел со ступенек.