Читаем без скачивания Никогда не разговаривай с чужими - Рут Ренделл

Отсюда Февергейтское кафе хорошо просматривалось, его столики, покрытые розовыми скатертями, тенты от солнца. Конечно, и его было бы видно оттуда неплохо. Чарльз прошел вдоль стены до бойницы, в это время года заплетенной массой ползучих растений с наполовину высохшими листьями. Он присел на корточки, долизал мороженое и бросил тонкий кончик вафельного рожка с капелькой растаявшего мороженого стайке воробьев.

Отсюда не было видно «Сит-Вест», и свои наручные часы он тоже не надел, но ему показалось, что Питер Моран приехал гораздо раньше назначенного времени, видимо решив появиться здесь до своего гостя. Он проскользнул мимо столиков на открытой площадке и исчез в полумраке ресторана. Чарльз выпрямился. Он почувствовал дурноту от страха, когда представил себя в темном углу ресторана рядом с Питером Мораном. Но в этот момент мужчина появился снова и сел за один из столиков под тентом. Чарльз вздохнул с облегчением. Он подождал, пока часы на соборе Святого Стефана пробили час, и медленным, прогулочным шагом пересек широкую пешеходную дорожку. Машины по ней не ездили, так что можно было не спешить.

Питер увидел его и улыбнулся. Чарльз подметил, что Питер относится к такому типу людей, чьи лица несимпатичны в обычном состоянии, но становятся приятными, когда человек улыбнется. Сегодня на нем была абсолютно чистая рубашка с острым воротом, и это понравилось мальчику. Но серебряная цепь на его покрытой светлыми волосами груди почему-то вызывала отвращение.

— Привет, Ян.

Мгновение Чарльз не мог понять, что это значит, но затем вспомнил, что сам так назвался тогда, в коттедже в Нанхаусе. Он молча присел, приклеив к губам загадочную улыбку Гая Паркера, которая успешно получалась после тщательного изучения репродукции «Моны Лизы». Затем произошло что-то страшное, или так показалось в первый момент, но тело стало словно ватным. Питер Моран наклонился вперед и потянулся рукой к его лицу. Одним пальцем он коснулся уголка рта.

— У тебя мороженое еще и на подбородке, — объяснил он, показывая коричневые следы от шоколада и зеленые от мороженого.

Чарльз кивнул, онемев от страха.

— Чего бы ты хотел съесть, Ян? Думаю, на одном мороженом ты долго не продержишься. Посмотри меню, вон там, на доске. — Идея просто выпить кофе, видимо, была забыта. — Только не заказывай так называемые порционные блюда. Я человек небогатый, ваше величество. Честно, обычно я питаюсь в столовых для безработных. Тебя не смущает моя честность, а?

Чарльз покачал головой. Он понимал, что было бы лучше сказать сейчас что-нибудь.

— Как мне вас называть?

— Питер. Мы будем Питер и Ян. Понимаешь, мне и в голову бы не пришло назвать тебя мистер Камерон.

Ничего здесь, где кругом люди, случиться не может, успокаивал себя Чарльз. Странно, что когда он ожидал в бойнице, ему действительно хотелось знать, не ошибается ли он в Питере. Может быть, он вовсе не педераст, а просто одинокий человек. Или потерял, а может, не имел никогда детей. Но коснувшийся губы и подбородка палец дал понять, что он хотел принять желаемое за действительное. Он подарил ему другую «Мону Лизу» и заставил себя прочитать меню.

— Мне спагетти по-болонски и чипсы, — сказал он Питеру. Это не показалось ему слишком дорогим, и Питер решил взять это и себе тоже. Кроме того, он заказал вино, вероятно, дешевое, так как его принесли в стеклянном кувшине и в большом — возможно, целый литр — количестве. Для Чарльза он расщедрился и на баночку коки. Питер заговорил о еде, об итальянской кухне, в частности рассказывая Чарльзу о пасте, тарталетках к кофе, заполненных кремом с шоколадной крошкой, окрашенным в оранжевый или ярко-зеленый цвет, о булочках с марципаном, сделанных в форме кукурузного початка или стручка перца. Он, видимо, посчитал, что Чарльз — сладкоежка, наверное, из-за съеденного мороженого. Это напоминало сказку раннего детства, где сказочник соблазнял детей корзиной сладостей.

— Ну, хватит этой чепухи, — вдруг сказал Питер Моран. — Расскажи мне о себе. Расскажи, кто ты, Ян Камерон.

Выдумывай как можно меньше, приказал себе Чарльз. Он хорошо усвоил науку обмана. Итак, он жил на Черч-Бар со своими родителями и братьями. Ему двенадцать — хоть было против его правил и почти болезненно делать это, он уменьшил свой возраст на два года. И Питер Моран, казалось, без труда поверил, что ему только двенадцать.

— Где будешь учиться дальше?

— В Россингхеме, — ответил Чарльз. — Я буду там учиться со следующего семестра.

Принесли спагетти. Чарльз совсем не чувствовал голода, но понимал, что должен заставить себя есть. Питер налил себе уже третий стакан.

— Я учился в Россингхеме, — сказал он.

Чарльз внимательно посмотрел на него. Даже один год учебы в Россингхеме накладывал отпечаток на учеников, приучал их к аккуратности и чистоплотности. Было совсем не обязательно дважды в день принимать душ или менять рубашки, это было уже делом самого Чарльза, что в глазах одноклассников выглядело даже эксцентрично, но следить за своим видом становилось привычкой. Однако Питер Моран выглядел если не грязным, то каким-то неряшливым. При каждой их встрече волосы Питера нуждались в мойке. Как можно так опуститься после Россингхема и отказаться от прежних привычек?

Правильное, безукоризненное произношение неожиданно кольнуло Чарльза. Конечно же! Оно с первой встречи необычайно озадачило его хорошо знакомыми нотками россингхемского выговора. Питер Моран владел речью Россингхема. А вдруг и в его разговоре Питер смог уловить это?

Питер сменил тему, пока Чарльз, встревожась, размышлял над этим. Теперь он говорил об интересах, о своих любимых занятиях. А что Ян любит делать? Какие игры? Что-нибудь коллекционирует? А как насчет театра? Кино?

Чарльз неохотно признался, что ему больше нравится кино. Его тарелка опустела, он достал колоду карт из кармана джинсов и проделал «водопад», только не тот, которым он развлекал родителей и Сару, а просто перемешал карты через одну. Питер Моран был удивлен. Он попросил повторить. И пока карты свободно падали во второй раз, перемешиваясь, выпархивая то из правой, то из левой руки, Чарльз лихорадочно думал, как вернуть разговор к Россингхему. И, несмотря на то что припекало солнышко, он почувствовал тревожный неприятный холодок.

— Мы могли бы пойти в кино вместе, — предложил Питер.

Чарльз опять кивнул, натянуто улыбнулся и положил карты в карман.

— Ты занят в пятницу?

— В пятницу вечером? — уточнил Чарльз.

— Ну, возможно, на сеанс в половине шестого, если ты не опоздаешь потом домой.

Питер повернулся против солнца, и толстые стекла очков скрыли блеск глаз. Стекла иногда были обычными толстыми линзами, которые увеличивали бесцветные глаза до противоестественных размеров, иногда казались зеркалами, отражающими ангельское личико Чарльза, доведенного до отчаяния, а иногда превращались в непрозрачные, плоские кружочки из тусклого металла или, возможно, сплава олова или свинца.

Питер сильно вспотел, и капельки пота на его лице напомнили Чарльзу влагу, которая выступает на засохшем сыре. И Чарльз отважился на провокационное предложение. Так сказать, разведку боем. Но если Питер Моран согласится на него, Чарльз окажется в большом затруднении. Однако он был уверен, что такого не произойдет, так как Питер определенно не согласится.

— А не могли бы вы позвонить мне домой?

Казалось, что очки повернулись к нему быстрее, чем сама голова.

— Не думаю, что это хорошая идея, разве не так?

Ну, что же, все встало на свои места, подумал Чарльз, картина прояснилась. Так ответить — Чарльз однажды слышал, как сказал отец, — значит не назвать вещи своими именами, то есть просто уйти от ответа.

Питер назвал фильм. Это было что-то японское и непонятное, его демонстрировали в «Фонтейне» на Руксетер-роуд.

— Давай встретимся у входа, — предложил Питер Моран и широко улыбнулся. Но почему-то в этот раз улыбка не сделала его вид привлекательным или приятным, а, наоборот, придала — Чарльз подыскивал подходящее слово — волчье выражение.

Он не должен идти в кино, он даже близко не должен подходить к этому месту. Он и так сделал достаточно, гораздо больше, чем требовал того долг.

— А когда вы учились в Россингхеме? — внезапно спросил Чарльз.

— О дорогой! Было бы о чем говорить! Ты еще спроси, сколько мне лет. Так я всегда на этот вопрос отвечаю одно и то же, где-то между тридцатью и смертью. — Он вылил остатки вина в стакан, повернулся и поманил пальцем официантку. — Ну, а теперь надо платить, Ян. Как за все, что ты получаешь в этой жизни, любовь ли это или макароны в томатном соусе. Так вот, я поступил в Россингхем в благословенный 1965 год. Ты увидишь мое имя в списке бывших учеников в часовне, в списке отличившихся на войне. Я жил в Питт-Хаусе, и в последний год моей учебы заведующим там был сухарь-евнух, латинист, которого звали Линдси.