Читаем без скачивания Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого - Казимир Валишевский

Академия наук, как известно, должна была, по несколько несвязному плану Петра Великого, совмещать три классических образца: немецкую гимназию, немецкий университет и французскую академию. Гимназия никогда серьезно не функционировала. При воцарении Елизаветы в ней было только несколько учителей, преподававших латинский язык в низших классах. В 1747 году новый устав, выработанной Академией, совсем не упоминает о гимназии, пришедшей вследствие этого еще более в упадок. В 1760 г. в ней числился учитель французского языка, давно не дававший уроков, отговариваясь болезнью жены.[364]

Можно себе представить, как подобное положение вещей отражалось на университетском образовании. Там профессора имели более веские причины не показываться на своих кафедрах, где они должны были бы изображать пророков, проповедующих в пустыне. «Могут ли голова и верхние части тела существовать без ног?» спрашивал Ломоносов. Академическое трехэтажное здание, о котором мечтал Петр Великий, оказалось в действительности гиперболической постройкой; верх ее должен был опираться на несуществующий фундамент. История его Академии в данную эпоху сливается с другой стороны с историей борьбы, завязавшейся по восшествии на престол Елизаветы между русским и немецким элементами. Борьба эта была скорее административного, чем умственного порядка. Я воздержусь от перечисления всех ее подробностей. Главным представителем Германии был Шумахер, а его соперником Нартов, во времена Петра Великого занимавшийся токарным ремеслом и ставший впоследствии членом совета Академии и начальником механической «экспедиции». За недостатком знания и личного авторитета, бывший рабочий опирался на Делиля, французского астронома, завербованного Екатериной I в 1727 году.[365] Это был первый франко-русский союз. Нартов обвинял Шумахера в злоупотреблении своими правами секретаря академии в смысле систематического удаления русских профессоров, а немец отвечал: «Да где же они? Горлицкий хвастается тем, что когда-то знал философию, но сознается, что до некоторой степени ее забыл. Другие, Сатанов, Ильинский, совершенно неспособны принять какое-либо участие в трудах академии».

После воцарении Елизаветы оказалось, что немец был тем не менее неправ. После коронования императрицы Нартов лишил Шумахера секретарской должности, и последнего заключили в тюрьму; тюрьмой тогда заканчивались все препирательства. К несчастью, новый секретарь вздумал хлопотать о возвращении различных сумм, должных Академии не одним только государством, согласно бюджету, всегда неаккуратно уплачиваемых, но и различными частными лицами за поставку книг и других предметов. К сожалению, в числе должников были и высокопоставленные лица; им и поручено было произвести следствие по этому новому делу. Нетрудно было предугадать результат его, ввиду господствовавших в то время нравов. По окончании следствия Шумахер оказался обеленным, а Нартова присудили к кнуту и ссылке. Елизавета, тем не менее, отказалась утвердить приговор. Тень Петра Великого покровительствовала бывшему токарю. Кончилось тем, что обоих соперников оправдали, а Делиль, державший во всем сторону Нартова, в отместку за нанесенное ему оскорбление просил отставки, но должен был уступить настоятельным просьбам государыни не лишать Академию единственной европейской знаменитости, которою она обладала. Он попытался тогда составить для Академии новый устав; согласно ему, ее президент должен был выбираться профессорами из их среды. На этом вопрос никак не могли столковаться. Это президентство, как и малороссийское гетманство, мысленно предназначалось Елизаветой Разумовскому, и, как и Малороссии, Академии пришлось дожидаться, когда этот кандидат выйдет из детских лет. До этого времени пост президента оставался незанятым, ввиду того, что немец во главе этого учреждения уже не был желателен, а ни один русский не казался способным его занять. Но ждать пришлось не так долго, потому что уже восемнадцати лет Кирилл Разумовский вступил в исправление своих обязанностей. В первой же своей речи он стал доказывать, что профессора Академии заботятся лишь об увеличении своего содержания и о приобретении новых почетных званий; под предлогом того, что наука несовместима с каким бы то ни было принуждением, они предаются полному безделью. Это вызвало новое следствие и новые репрессивные меры; в результате большинство иностранцев: Крафт, Гейнзий, Вильде, Крузий, Гмелин и сам Делиль окончательно удалились из Академии.

Шумахер остался и выработал новый устав, принятый в следующем году и не походивший на проекта Делиля. Немец дал волю своим утилитарным инстинктам в целом ряде довольно оригинальных правил, имевших целью привлечь членов астрономического и географического отдела к расширению границ государства открытием новых земель, физиков к эксплуатации новых рудников, а математиков к основанию мануфактур. Это происходило в 1747 году, и результат этой программы, по-видимому, не скоро дал себя почувствовать ввиду того, что история этого ученого собрания ознаменовалась за этот год лишь принятием Вольтера в число членов-корреспондентов. Знаменитый писатель просил об этой чести еще в предыдущем году. Автор «Века Людовика XIV» вместе с тем предложил свои услуги для составления истории Петра Великого, и предложение это было принято тем охотнее, что его русские коллеги занимались исключительно переводами, между прочим переводом книги Вобана об искусстве фортификации; издание это обошлось в 3560 руб. и покупателей не нашло. Торжественные заседания Академии заполнялись чтениями, представлявшими собою лишь разглагольствования на странные темы, как, например, о клавесине аббата Кастеля, которого Вольтер и Руссо считали за сумасшедшего, причем мнение было подтверждено и потомством.[366]

Только в 1749 году возвращение Миллера, посланного в Сибирь в научную экспедицию Шумахером, старавшимся освободиться от опасного соперника, ознаменовало начало более плодотворного периода в академических трудах. Но тотчас же вспыхнула крупная ссора между ученым путешественником и Ломоносовым, и борьба эта поглотила большую часть этой зарождавшейся деятельности. Получив поручение написать диссертацию для торжественного заседания Академии 6 сентября 1749 г., Миллер вздумал развить тезис Байера о скандинавском происхождении варягов. Ломоносов усмотрел в этом оскорбление для национальной славы и даже для авторитета церкви: первая считала для себя недостойным примириться с иностранным происхождением, а вторая обладала положительными сведениями относительно пребывания Св. Андрея среди новгородских славян, тогда как Миллер считал, что славяне появились позднее апостольских времен. Спор был передан на разрешение президента, и Миллер потерял место профессора и ректора университета. Несколько лет спустя, ввиду того, что некем было его заменить, ему возвратили, однако, кафедру и решили всячески использовать его исключительные знания. Он исполнял обязанности секретаря, сносился с иностранными учеными, составлял протоколы заседаний и наблюдал за изданием трудов Академии (Novi comentarii). Впоследствии, когда задумали издавать при Академии научный и литературный журнал, Миллер опять-таки сделался его душою и, кроме того, положил в России, еще в 1728 году, начало повременным изданиям, основав «С.-Петербургские Ведомости». Вместе с тем он работал над историей Сибири; но и здесь ему пришлось столкнуться с Ломоносовым, запретившим ему изображать знаменитого Ермака тем разбойником, каким он, по-видимому, действительно был в то время, когда предпринял завоевание этой области.[367]

Мы видим здесь отличительную и свойственную и современному русскому духу черту: чрезмерную любовь к цензуре, к деспотизму над мыслями и к официальной науке. Эта тенденция, свидетельствовавшая о властных инстинктах расы и являвшаяся последствием вековых обычаев, все сильнее сказывалась в умственном движении той эпохи по мере преобладания в нем русского элемента и выливалась в нелепые подчас формы. В 1754 году Ломоносов почувствовал себя оскорбленным спором, возникшим в Германии по поводу его теории о происхождении тепла и холода, и вслед за этим изъявил желание, чтобы все подобные разногласия подвергались строгому контролю академий и университетов. Тредьяковский, в свою очередь, возмутился развязкой в драме «Гамлет» Сумарокова; он находил, что порок должен был быть наказан, а добродетель вознаграждена. Желание его было исполнено.

Поглощенная этими заботами, Академия не открывала ни новых земель, ни рудников, и ее научные победы оставались по-прежнему довольно скудными. В 1755 году она потребовала подробного описания монастырей и церквей, снабженного историческими примечаниями, но Синод отказался предпринимать эту работу; у него на это недоставало средств. В 1760 году, по ходатайству ее, последовало распоряжение Сената о доставлении в Академию верных географических сведений из городов империи, но оно точно так же успеха не имело. Два простых устюжских купца, Бытов и Шалавуров, сумели достичь лучших результатов, снарядив на собственные средства экспедицию с целью открытия морского пути от устьев Лены до Камчатки. Как научное учреждение, Академия вовсе бездействовала или предавалась большей частью бесполезным, а иногда и недостойным занятиям. Ее попытки поднять интеллектуальный уровень ее чинов возвращением в их число некоторых исключенных по оплошности иностранцев ни к чему не привели. Эйлер и братья Бернулли отвечали отказом. Вольтер предложил заменить их собою на некоторое время; но это предложение не столько польстило высокому собранию, сколько напугало его при мысли предстать в своем неприглядном виде перед безжалостным насмешником, и Кирилл Разумовский приложил все усилия к тому, чтоб отвратить эту опасность.[368] Как образовательному учреждению, Академии сперва нечего было делать: не было учеников ни в университете, ни в гимназии. Попытались взять таковых из Московской и Новгородской семинарий, но духовенство возмутилось, а семинаристы, перейдя от одной системы воспитания к другой, растеряли те небольшие знания в латинском языке, которые успели раньше приобрести. Со временем все-таки удалось собрать небольшое количество учеников и слушателей; из них Румовский, Барсов, Попов приобрели впоследствии известность. Но профессора небрежно относились к своим обязанностям, отговариваясь тем, что в этой школе, являвшейся вместе с тем и академией, они занимались пополнением собственных знаний, жертвуя для этого преподаванием. Необходимость разделить то, что Петр так неудачно соединил, выяснялась все более и более, и основание Московского университета, решенное в 1754 г., наконец освятило принцип, вытекавший из долгого и тяжкого опыта.