Читаем без скачивания Люди как боги - 1 (редакция 1966 года) - Сергей Снегов

— Вы убили это бедное животное, Павел?

— Дорогой Эли, предки не убивали, а приготавливали барашков. Я его приготовил, то есть зарезал, освежевал, разрубил мясо на кусочки, посолил, залил уксусом, приправил луком и высыпал в ведро — томиться...

Он с наслаждением описывал свои действия, у него горели глаза. — Не делайте кислого лица, мой друг, наши предки не падали в обморок при виде крови, как, боюсь, произошло бы с некоторыми нынешними мужчинами.

Ручаюсь, вы пальчики оближете, когда попробуете шашлыка.

Костер, раздуваемый ветром, взметнулся пологом багрового пламени, дым обвивал пламя, как кружево ткань. Я взял на себя обязанность надзирателя огня, Ромеро важно назвал меня «дневальным по печке». Это было все же лучше, чем возиться с его дурно пахнущим мясом. К шашлыку Павел пристроил Альберта, тот нанизывал мясо вперемежку с луком на металлические шесты, похожие на прутья садовых решеток, — их тоже привез с собой Ромеро.

Время шло к шестнадцати, небо опускалось все ниже. Тучи шли быстро, густые и темные, в любую минуту из них мог вывалиться снег. Дубы, окружавшие полянку и костер, рассыпали багровые листья, их засасывало к костру нисходящими и отбрасывало вверх восходящими токами воздуха: листья кружились над огнем стаей больших медленных бабочек. Альберт разместил шесты, мясо шипело, с него капал жир, чадно обволакивая горящие сучья. Меня стало подташнивать от усилившегося неприятного запаха.

Без пятнадцати четыре Ромеро предложил взять рюмки и стал открывать бутылки. Пробки окаменели в горлышках, одна бутылка сломалась сама, от других отбивали горлышки камнем. От вина шел густой аромат, в нем смешивалось что-то хорошее и что-то неприятное. Я заметил, что и другие, прежде чем хлебнуть вина, украдкой принюхивались к нему.

Охранительница передала каждому торжественный бой часов, и, молчаливо прислушиваясь к нему, мы по команде Ромеро подняли бокалы.

— Зима идет, друзья! За хорошую зиму!

Стал падать первый, еще крупный снег, и мы выпили вино. Не могу сказать, чтоб оно мне понравилось. В нем была терпкость, оно жгло во рту, как кислота, хотя скорей было сладко, а не кисло. В старину вино смаковали, но я чувствовал, что меня затошнит, если буду долго держать его во рту, и я проглотил его залпом. Альберт покривился, словно глотал жабу. Я сказал тихонько, чтоб не слыхала Мэри, сидевшая по другую сторону Альберта:

— Не знаю, как наши предки ели, а пили они невкусно.

Он отозвался громким шепотом: — Ели они еще хуже. Я попробовал кусочек шашлыка — гадость порядочная. В нем не чувствуется мяса.

— А у вас побагровели щеки! — сказал я со смехом. — И все лицо отекло. Боюсь, вино не опьянило, а отравило вас, а может, вы просто молодой, легкомысленный человек, и потому... Дайте мне вот тот длинный жезл шашлыка. Хочу проверить, так ли он невкусен, как говорите вы... Речь идет о наших предках, надо это понимать, Альберт, я никому не позволю, чтоб наших великих предшественников...

— Ладно, ладно, вы раньше сжуйте хоть четвертинку вашего жезла!

Альберт оказался прав. Не то что четверти, даже и десятой шашлычного жезла невозможно было проглотить. Натуральное мясо и вправду пахло чем угодно, но не мясом — дымом, угольями, сажей, пережаренным жиром, жилами, костями. И в нем не было той сочности и свежести, той ароматной мягкости, что радуют в настоящем синтетическом мясе. Я жевал кусок, перекатывая его из одного угла рта в другой, он был весь собран из каких-то терпких нитей и неперекусываемых железных пленок. Если бы такую продукцию выдали в столовой, все кухонные автоматы немедленно бы отправили на завод на перемонтировку за полной непригодностью.

Мэри, усердно жевавшая кусок, вдруг с отвращением выплюнула его в траву.

— Наплевательское отношение к великим традициям, — сказал я. — Не кажется ли вам, Мэри, что вы оскорбляете тех, кто жил задолго до нас?

— Мне кажется, что вы не в себе, — огрызнулась она. — Раньше вы при каждом слове попеременно краснели и бледнели, сейчас вы только красны. И вы многословны, этого тоже за вами не было.

— Вы не отвечаете на мое... на мой призыв... нет, вопрос! Итак, я говорю, что вы осуждаете еду, которая тысячи лет...

— Выпейте еще, — посоветовала она.

— Наполните бокалы! — возгласил Ромеро. — Пусть льется по жилам чудесный напиток древних.

Я выпил. Меня мутило от жира, осевшего на зубах и на языке. Снег падал все гуще, он становился мельче. Небо темнело, земля светлела, торжественная белая одежда заволакивала землю. Земля засыпала. Мне тоже захотелось заснуть, я покачнулся и чуть не упал в костер. В ужасе я оглянулся, не видел ли кто, как я внезапно ослабел. Каждый был занят собой, на меня не глядели. Огонь костра боролся со снегом, сучья парили, дым вставал зонтом, лишь в глубине тускло тлел жар и змеились глумливые огоньки. Я не мог оторвать глаз от костра.

— Вам плохо? — спросил Альберт. — Поедемте лучше домой. Мне тоже надоело это скучное варварское веселье.

— Как? — переспросил я. — Я молчу. Я не говорил, что скучно. Я переживаю случившееся, дорогой... Альберт. Не надо пропускать лучшего времени для пищеварения. Итак, что вы сказали?

— Ладно, посидим еще, — согласился он. — Только дальше, по-моему, будет еще скучнее.

Кто-то запел, Ромеро подхватил. Сперва звучало два голоса, затем вступили Мэри и Альберт, и песня стала всеобщей. Я тоже подтягивал, но тихо, чтоб не мешать певцам, я редко попадаю в лад. Потом я замолчал, лишь слушал и оглядывался. И мало-помалу, по капле, по слову, по взгляду, по жесту я стал проникать в сумрачную картину дикарского таинства, совершающегося вокруг меня.

С невидимого неба обильно валил снег, посередине тускло парил костер, а кругом костра люди, раскачиваясь, невпопад ревели песни. Я с ужасом открывал на каждом лице еще неизвестные мне выражения ярости, воинственного одушевления и жестокого восторга. Люди, мои соседи — я сам был не больше чем одним из них, ничуть не лучше любого из них, — радовались неизвестно чему, опьяненные, обожравшиеся, темно ликующие. Я закрыл глаза, но страшная картина гремящих вокруг костра людей с тупо пьяными рожами не пропала, а усилилась. Я снова раскрыл глаза. Люди все (так же сидели кружком и что-то надрывно выли сливающимся в один звук пением. Я вспомнил о моих товарищах, разбросанных по звездным просторам, никто из них и помыслить не мог, чем мы сейчас заняты.

Я встал и подобрался к Мэри. Она с испугом взглянула на меня.

— Вставай! — приказал я.

Для убеждения я рванул ее за руку.

— Что с вами? — говорила она. — На вас лица нет!

Неужели на вас так плохо подействовало вино? Эли, вам надо принять лекарство...

— Хватит! — требовал я и тянул ее за собою. — К чертовой матери это чертово!.. В общем, мы едем! Садись в авиетку!

К нам подскочил обрадованный Альберт:

— Я с вами! Ну, молодцы, наконец надумали!

Мы бегом пустились к авиеткам. Мэри уже не упиралась, даже обогнала меня. У авиеток нас настиг тяжело дышащий Ромеро. Он схватил меня за плечо, я едва устоял на ногах.

— Ну! — сказал я. — Не очень, слышишь ты!

— Вот, значит, как! — не говорил, а шипел он. — Умыкание невест — так это когда-то называлось! А меня, по-вашему, не надо спрашивать? У вас не явилось мысли, что я могу быть против, любезный Эли?

— Нет. Не явилось, — сказал я. — Зато мне явилась другая мысль. — Я повернулся к Мэри и Альберту: — Вы летите домой, а я немного задержусь. Нам, как старым друзьям, надо кое о чем потолковать с Павлом.

— Я не позволю!.. — начал он, но я стал между ним и авиетками. Он замолчал, всматриваясь в мое лицо.

Я тоже молчал.

— Мы вас ждем! — крикнула Мэри. Ее авиетка унеслась в темноту снегопада, за ней пропала авиетка Альберта.

Только после этого я заговорил.

— Теперь можно не стесняться, — сказал я. — Какой вывод вы собираетесь сделать из данного происшествия, высокоуважаемый Ромеро?

Он сперва повернулся к распевавшим у костра людям, потом со злой усмешкой поглядел на меня. В темноте, слабо озаренной снегом и бликами костра, я видел лишь его белое лицо, усмешку и сверкающие глаза.

— Когда-то был хороший обычай, — сказал он медленно. — Если двух мужчин разделяла женщина, они сами решали свой спор, не прибегая к помощи Охранительниц, Больших и Малых и прочих Справочных и Академических. Вы меня понимаете, высокомудрый Эли?

Я согласен на любой вариант — шпаги, пистолеты, винтовки... Оружие возьмем из музея.

Я изучал его бешеное лицо, стараясь сообразить, насколько он серьезен. Меня безобразно мутил гнев.

— Я не такой поклонник старины, как вы, — ответил я. — Что до меня, то предпочитаю для дуэли аннигиляторы. Тут есть некоторое преимущество перед прежними формами поединков — побежденный увеличивает собою мировую пустоту...

— Короче говоря, вы отказываетесь из трусости, — сказал он надменно. — Могу вам сказать одно: трусостью еще никто не покорял сердца женщин.