Читаем без скачивания Ленинградская зима - Василий Ардаматский

Город начинался с кладбища, обнесенного тяжелым кирпичным забором. Браславский помнил, что оно называется Красненьким – когда разрабатывался маршрут, кто-то из абверовцев острил: «У большевиков все красненькое». Миновав кладбище, Браславский взял несколько влево, а затем вскоре резко вправо – там и начиналась Автовская улица. И это тоже еще не был Ленинград, а пригородный поселок Автово, но теперь город был уже рядом, недалеко впереди в туманном мареве зимнего утра чернели трубы Кировского завода и угадывались контуры городских домов. Но пока Браславский все еще видел улицу, похожую на деревенскую – снова деревянные домики с палисадниками, снова сонное безлюдье окраины.

Навстречу Браславскому шла женщина – она шла медленно, торжественно и вместе с тем испуганно, будто очень боялась оступиться. На ней было пальто с лисьим воротником, перехваченное веревочкой. На голове мужская шапка-ушанка, туго завязанная под подбородком, отчего ее землистое лицо показалось Браславскому маленьким, а глаза на нем – неправдоподобно большими. Когда они сблизились, женщина посмотрела на Браславского и быстро отвела взгляд.

Дом под номером девять оказался маленьким, деревянным, покосившимся. Около дома когда-то были ворота, но теперь от них остался только каменный столб. Вдоль стены по глубокому снегу протоптан одинокий след, недавно кто-то вышел из дома. Браславский прошел по этому следу и очутился перед открытой дверью, за которой было темно. Он постучал в стену, послушал – никто не отзывался. Осторожно войдя в темные сенцы, он начал рукой шарить по стене. Нащупал дверную ручку и потянул ее на себя – дверь легко открылась.

– Здравствуйте, – громко сказал он.

Тишина. Дверь в следующую комнату была открыта – там стояла железная печка-буржуйка, труба от нее тянулась в форточку. Все окна заморожены, покрыты толстым, волнистым слоем льда. В комнате пахло кислятиной, под ногами хрустела зола. Кровать с грудой тряпья была придвинута к печке. Браславский, расстегнувший было свою ватную куртку, снова застегнулся на все пуговицы.

Он сел на скамейку у стены, ожидая, когда хозяйка вернется. Незаметно для себя он задремал – сказалась прошлая ночь без сна.

Проснулся он около полудня – руки и ноги окаменели от холода. Он вскочил и начал, размахивая руками, бегать по комнате из угла в угол. Бегал, пока не стало тепло. Тогда захотелось есть. В специальном кармане куртки спрятаны плитки витаминизированного шоколада, но он решил неприкосновенный запас не трогать, а найти что-нибудь в доме. Он обшарил все углы, шкафчики, стол, тумбочку, даже поднял матрац, но во всем доме не нашел абсолютно ничего, что можно было съесть. Только в маленькой деревянной мельничке обнаружил несколько черных зернышек перца. Достав из потайного кармана плитку шоколада, он съел половину. Когда он, шурша фольгой, раскрыл плитку, из-под кровати вылезли две мыши и стали бегать около его ног. Он с отвращением отбросил мышь, и она шлепнулась в темном углу. Другая как ни в чем не бывало продолжала бегать возле его ног.

Хозяйка дома не появлялась. Надо было решать, что делать. Сразу идти к Кумлеву нельзя. Аксель ни за что не признает это его положение безвыходным, он все время твердил, что документы у него настолько надежные, что он может спокойно устраиваться в гостиницу или требовать своего устройства у военных и гражданских властей.

По документам Браславский – эвакуированный из Риги директор русской библиотеки Березин – русский, из эмигрантов. В Ленинграде немало эвакуировавшихся из Прибалтики, и Аксель был прав, говоря, что документы у Браславского надежны своей обыкновенностью. Но, будучи человеком «военной косточки», Браславский вообще боялся маскарада и в глубине души считал его для себя унизительным.

Браславский не знал, как поступить. Уже шестой час он находился в промороженном домике на Автовской улице, а хозяйки все не было. Наметились скорые зимние сумерки. Еще раньше Браславский хотел затопить печку, но в доме он не нашел ничего, что могло бы заменить дрова. В доме не было ни стула, ни стола, были сожжены даже плинтусы карниза. Он попробовал было оторвать тяжелую лавку, но она точно вросла в стену.

Уходить было бессмысленно, до комендантского часа он никуда не успеет попасть. Браславский посмотрел на кровать, заваленную грязным тряпьем, – невозможно было представить, что туда можно лечь. Да и как заснуть в таком холоде? Он то и дело вскакивал с лавки, начинал быстро ходить вокруг печки, приседать, махать руками.

Он повернулся к дверям и вздрогнул – там стояла женщина. Она смотрела на него устало, без всякого удивления или любопытства.

– Надежда Сергеевна? – спросил он.

Женщина, не отвечая, прошла к печке и потрогала ее рукой, потом села на кровать.

– Вы Надежда Сергеевна? – спросил Браславский, повысив голос.

Она кивнула головой. Эта была та самая женщина, которую он встретил утром на улице.

– Я к вам от Игоря Николаевича… – сказал он условную фразу. – Можно у вас переночевать?

– Есть нечего, – вздохнула женщина. – Я карточку потеряла. Шла в магазин, держала ее в руках, вот так… – Она показала сжатый кулак… – Был сильный ветер… подхватил мне пальто, платье, и я сделала рукой… вот так… – Она показала. – А потом смотрю… – Она смотрела на свою пустую ладонь, – а карточки и нет. Сегодня уже третий день нет… Только снег ем.

Она говорила ровным голосом, как будто не о себе.

– Я могу дать вам шоколад, – сказал Браславский.

– Что? Что? – она быстро подняла лицо и непонимающе смотрела на него.

Браславский достал из кармана половину плитки и протянул ей. Она не брала и смотрела на шоколад со страхом, с губы у нее потекла тоненькая струйка слюны.

– Возьмите… возьмите, – приказал Браславский и сунул шоколад ей в руку.

Надежда Сергеевна взяла шоколад, поднесла его к глазам и вдруг вцепилась в него зубами, не сорвав обертки. Ее лицо исказилось от боли, и она разжала губы – они были в крови.

Браславский смотрел на женщину с ужасом.

Надежда Сергеевна съела шоколад и только малюсенький кусочек, оглянувшись на Браславского, спрятала под тряпье. И вдруг деловито спросила:

– Вы надолго у меня остановитесь?

– Еще не знаю, возможно, что завтра уеду.

– Ну что ж, хоть один день да мой, – сказала она и непонятно чему рассмеялась. – Вот только кровати лишней у меня нет. Была мужняя, но я ее в печке стопила, тем паче что муж мой все равно на войне убит.

– Я как-нибудь устроюсь, – сказал Браславский, совершенно не представляя себе, как это он устроится, если по полу бегают мыши.

– Печку можно протопить, – сказала женщина. – Но для этого надо слазить на чердак, – я одна боялась…