Читаем без скачивания Воспоминания (1865–1904) - Владимир Джунковский

Это не вполне меня устраивало, но я видел, что большего не получу и вернулся к пяти часам утра на квартиру Михалкова. Она была еще жива, и как будто температура немного понизилось. В тупом отчаянии я ждал вместе с мужем утра, одна надежда была на Крассовского. В 9 часов ровно раздался звонок, я побежал отворить, вошел Крассовский, ласково поздоровался со мной, поцеловал меня. Его провели к больной. Он пробыл у нее полчаса, которые мне показались вечностью. Когда он вышел, я пошел его проводить. Выйдя на лестницу, он мне сказал: «Ничем помочь нельзя, ей осталось прожить не более пяти часов». Выслушав эти роковые слова, я сделался как окаменелый, не мог решиться войти в комнаты. Наконец, я переборол себя, вошел муж, к счастью, не спросил меня ничего, сказал ли ему то же, что и мне, Крассовский, я не знаю.

Слова Крассовского сбылись около двух часов, 25-го декабря Алисы Михалковой не стало, не стало этой редкой чудной женщины, столь необыкновенной доброты, заботы о других, с чистой христианской душой. Мне казалось, что для меня все опустело кругом, я понял в эту минуту, как я сильно, глубоко любил ее прекрасную душу, чем она была для меня.

До самого дня похорон я оставался с бедным ее осиротевшим мужем, провел все эти дни и ночи у ее гроба. Я не ложился и не чувствовал никакой усталости. Днем часто сидел в детской, Марицынька в то время так напоминала свою мать, я сидел, едва сдерживая слезы, на мальчика я не решался взглянуть, бедняжка, он и не подозревал, что мать пожертвовала для него своей жизнью. Хоронили в Сергиевой пустыни, после похорон я вернулся домой. До 9-го дня я каждый день ездил в Сергиеву пустынь, оставался там ночевать и украшать могилу. Я встретился там с Г. И. Апариным, который тоже приезжал на могилу помолиться и проводил в монастыре по нескольку дней кряду. Мы с ним дружно молились вместе за упокой чистой души рабы Божьей Алисы, память которой нас навсегда сблизила друг с другом. Он так же, как и я, бескорыстно любил эту необыкновенную, не сего мира женщину, которую Господь взял к себе в день своего рождества, в самом цвете лет и душевной красоты. Любимым ее изречением из Священного писания было: «Утешайтесь надеждой, в скорби будьте терпеливы, в молитве постоянные».[197] И она, на своем коротком жизненном пути твердо следовала этим словам.

Так печально окончился для меня 1886 год.

1887 год

Новый год я встретил с большой душевной скорбью на сердце, я не мог примириться с мыслью, что я лишился такого друга, как Алиса Михалкова, мне не хотелось верить, что я ее никогда больше не увижу. Встречал я Новый год со всеми своими, мы были вместе все у Грессера, где, как всегда, в домовой церкви в 12 часов был молебен, а затем ужин в семейном кругу. В первых числах января, чтобы немного отойти, прийти в себя, не быть принужденным ездить на балы и вечера, я попросил дать мне отпуск на две недели и поехал к Андреевским в Васильково. Эта поездка, перемена обстановки, воздух деревенский, милая заботливая семья – все это благотворно подействовало на меня, и я вернулся в конце января несколько обновленным. Андреевский устроил для меня охоту на лосей недалеко от своего имения в казенном лесу. Я в первый раз был на охоте на лосей, с волнением стоял я на своем номере, как вдруг услыхал какой-то треск сучьев и между стволами деревьев увидел какое-то огромное животное, шагом продвигавшееся, шагах в 30–40 от меня. Я вскинул ружье, прицелился во что-то большое, спустил курок. Животное сделало скачок, скрылось и все утихло. Промазал, подумал я, и досада взяла меня. Когда гонщики подошли, я сошел с номера и пошел по тому направлению, куда стрелял, и каково мое было приятное удивление – в стороне, шагах в шести лежал огромный лось с громадными рогами. Я угодил ему прямо в сердце, и все-таки он не сразу упал, а прошел еще 6–10 шагов. Радости я особенной не ощутил, мне просто было приятно, что я не промазал. Очевидно, настроение мое не позволило мне отдаться радости, к удивлению всех.

1-го февраля я возвратился в Петербург и принялся за службу после довольно долгого промежутка, а 4-го февраля был уже в карауле в Петропавловской крепости. В этот же день на Дворцовой площади состоялся высочайший смотр войскам Петербургского гарнизона, в караул я заступил после смотра. На меня было еще возложено с полуротой 4-ой роты, под начальством поручика Гарденина, отнести полковое знамя после смотра в Зимний дворец. Смотр прошел блестяще, я шел на церемониальном марше во главе второй полуроты своей 4-ой роты.

26-го февраля последовал высочайший приказ о назначении нашего командира полка князя Оболенского в распоряжение его императорского высочества главнокомандующего великого князя Владимира Александровича, а великого князя Сергея Александровича командиром Преображенского полка с производством в генерал-майоры. Глубоко сожалея об уходе князя Оболенского, мы были очень счастливы, что получили в командиры не чужое лицо, а великого князя Сергея Александровича, который, как мы знали, любил действительно полк и всегда горой стоял за него. <…>[198]

А 28-го февраля впервые великим князем был подписан приказ по полку… <…>[199]

В приказе по войскам Гвардии и Петербургского военного округа от 26 сего февраля за № 8 значится: «Государь император, в изъявлении особого своего монаршего внимания к неутомимым трудам и ревностной службе ротных, эскадронных и сотенных командиров, несущих ближайшую ответственность по воспитанию и обучению нижних чинов, руководству молодыми офицерами и действию вверенных им частей в бою, как самостоятельных тактических единиц, всемилостивейше соизволил пожаловать помянутым командирам, в дополнение к ныне получаемому ими окладу столовых денег в 366 руб., еще по 300 руб. в год.

Вместе с тем его величеству благоугодно было, чтоб и содержание батальонных командиров и младших штаб-офицеров, а равно тех ротных и сотенных командиров, кои ныне пользуются окладом столовых денег свыше 366 рублей, получило соответствующее увеличение.

Государь император пребывает в несомненной уверенности, что даруемая им новая милость, доставляющая обеспеченное материальное положение всем достойным офицерам по достижении ими старших обер-офицерских чинов, усугубит ревность их к трудам и послужит к вящему преуспеянию его верной и славной армии.

Настоящую, всем нам дорогую, царскую награду спешу сделать известной высочайше вверенным мне войскам. Постоянно оказываемую державным вождем отеческую и высокомилостивую о войсках попечительную заботливость, мы можем достойно оправдать лишь честной и верной службой государю общими и дружными трудами на пользу и славу доблестной армии его императорского величества.