Читаем без скачивания Ровесники Октября - Любовь Кабо

2. ВАРЮХИНЫ ВЫСОТЫ

Года не прошло, как Варю в вузовский комитет выбирали. Опять пришлось рассказывать про все свои выговора. Первый Варька получила еще в тридцать первом,- кто-то из ребят принес листовку троцкистскую. Второй - за то, что про подружку кое-что скрыла, когда та в комсомол поступала: отец у подружки был земский врач, но вот дед - одна Варька это и знала, - дед был дворянином. Третий - Варька уже на шорноседельной фабрике работала, разоблачили у них в организации одного, а Варя была не только подсобницей в цеху, но и комсомольским секретарем, она за все отвечала. Ну, потом-то, когда забирали ее с фабрики в райком-потому что не хватало тогда в райкоме путных работников,- выговора эти срочно сняли. Как выносили когда-то, так и сняли - за здорово живешь. Время от времени приходилось про них вспоминать: когда в кандидаты принимали, когда из кандидатов переводили в члены, когда партчистку проводили после убийства Кирова, в тридцать пятом. "Были взыскания? "Были. Выговор, выговор с предупреждением, выговор с занесением в личное дело. Сняты - все". Но такого, как здесь, в пединституте, никогда не бывало. Очень уж они молоденькие, новые Варькины товарищи, ровесники Октября, - жизни не видели, мыслят обо всем прямолинейно, по-школьному. Накинулись, как голодные волчата, в клочки рвут. Друг перед другом, стараются. Будто не в вузкомитет выбирают, не особую честь оказывают, а решают, в тюрьму ее засадить или прямо уж голову ей отрубить, чтоб другим неповадно было. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не Глеб Масленников с исторического факультета. Вышел на трибуну большой, уверенный в себе, с тяжелыми мужицкими руками: подмял трибуну под себя, лег на нее. оглядел не торопясь возбужденную аудиторию. "До каких пор.- сказал,- будем мы на прошлые ошибки оглядываться? Перед вами живой человек - вот. пожалуйста! а мы только его анкету видим. Учителя, просветители! Какие будут из нас учителя, если мы со студенческих лет привыкаем себе глаза бумажками застилать?.." Было что-то в его насмешливой речи - аудитория затихла сразу, он и голоса-то не напрягал. "Вы же видите, - продолжал Глеб, литераторы за Свиридову горой. Уж литераторы-то Свиридову знают..." А это верно: литераторы все были за Варьку, только перекричать никого не могли. Варя у себя на факультете и пропагандистом успела поработать, и факультетским секретарем. В общем, прошла Варька в вузкомитет почти единогласно. А когда собрались они, все пятнадцать, чтоб распределить между собой обязанности, Варя сразу поняла: влипла! Потому что только они с Глебом и были "старички", лет на восемь, что ли, постарше других, остальные мелкота зеленая. И опять Глеб все повернул, как хотел,- такой человек! "Ну что ж,- сказал он, пока другие только еще приглядывались да раздумывали.- Предлагаю секретарем Свиридову..." И убедительно доказал, что институт в основном девчачий и очень нужна во главе организации женщина, извините, девушка, "Ну, вы понимаете, я не в том смысле...". Дескать, Варька и молодая, и энергичная, - чертушка он! Его тут же предложили заместителем, он задумчиво кивнул головой: заместителем - это ничего, на это Масленников согласен. Ребята с исторического рассказывали про Глеба: грешник! Что выпить, что девку какую-нибудь окрутить. Девчонки с исторического так и шли, как овечки, под хозяйскую Глебову руку. Варьке до этого дела не было. Варька не из таких. Она свое думала, когда Глеб смотрел на нее в упор или руку задерживал: "Валентин!" Валентином Варькиного мужа звали. Варя не отбивалась от нового назначения, хоть и понимала: почет почетом, а ответственности, а мороки - не расхлебать. Но в том-то и дело, что не боялась Варюха ответственности. Не боялась - и все! Вот они какие оказались, ребята в институте: неопытные, наломают, гляди-ко, дров. А время - трудное. Очень трудное время. Товарищ Сталин недаром говорил: чем победа социализма отчетливее, тем ожесточеннее сопротивляется враг. Вот ведь враждебные влияния куда проникают - в армию, в правительство, страшно сказать- в ЦК! Что значит хорошая жизнь!.. Народ доверил, народ все условия создал, а люди ответственность перед народом теряют, им все мало: продаются исконным врагам,- просто в голове это все не укладывается. Ну, конечно, и подозрительность излишняя развивается, дураков-то заставь богу молиться! Вот и в тридцатом товарищ Сталин лично указывал: перестарался кое-кто с коллективизацией. И сейчас, в январе тридцать восьмого, опять ему пришлось одергивать: враги врагами, но нужен в решении всех этих вопросов индивидуальный подход. Чуткий он человек, недаром партия ему доверяет!.. В общем, когда Варьку попросили подготовить к партийному собранию вопрос (а Варька, комсомольский секретарь, была и членом парткома тоже),- когда поручили ей подготовить вопрос об Асе Берлин. Варя согласилась тут же. Потому что Ася тоже была членом парткома, и Варя ее знала, конечно, и очень симпатизировала ей; с таким человеком и проявить сталинскую-то чуткость!.. В чем она виновата, Берлин, - мужу верила? Так все мы, бабы, верим, на том свет стоит. Тем более он в такой авторитетной организации работал - в сети Коминтерна! Думать немыслимо, что и в сети Коминтерна тоже враги!.. И вот они сидят друг против друга: быстрая, хваткая в движениях скуластая Варя, вовсе некрасивая с этими прямыми под гребенкой волосами, но вся энергия, вся - немедленное действие и живой интерес, с изготовленным к пониманию сочувственным взглядом, - а против нее безулыбчивая, горько сосредоточенная на своем, погасшая красавица Ася, не поднимающая или почти не поднимающая на собеседницу глаз. - Изменилась как! - не могла не отметить Варька. С этого она начала. не столько спросила, сколько себе ответила: - Переживаешь... Ася пожала плечами. Что она могла объяснить - что не спит ночей, слушает шаги в коридорах "Люкса"? Каждую ночь - шаги, каждую ночь - уводят. Остановятся шаги у двери - и слышишь гулкие удары собственного сердца. А потом шаги удаляются - и ты слушаешь их с облегчением - и с новой тревогой. Ася очень хотела бы все это рассказать. В Варьке все располагало к доверию, все отдавало простецкой бабьей участливостью и подкупающим ощущением физической свежести и чистоты: женственно выглядывала из грубого джемпера нежная шея. Но что могла Ася сделать, о чем говорить?.. Варька не слушала шагов ночами! Это совсем разные люди -те, кто слушает шаги ночами, и те, кто не слушает их, спит спокойно. - Вот что, Варя,- через силу сказала Ася.- Давай договоримся сразу: ничего плохого мой муж не сделал, не такой он человек. Я за него, как за себя, ручаюсь. - Как ты можешь ручаться! - воскликнула Варя, все так же не сводя с лица собеседницы свой изготовленный к пониманию взгляд.- Что ты можешь знать?.. - Я все знаю. Рассказать? Ты представь: сын фабриканта, а пришел к нам. Талантливый музыкант. Зачем, что ему надо было? Он все имел... "Сын фабриканта",- мысленно отметила Варя. Этой подробности она не знала. Ася, поднявшая было глаза, словно угадав промелькнувшую у Вари мысль, отвела их снова. Что и кому могла она доказать? Каждое слово ее свидетельствовало против Артура. Варя осторожно напомнила: - Слушаю тебя. - В общем, я тебя предупредила,- сказала Ася.- И не будем больше об этом говорить. - Хорошо, не будем. - Может, оклеветали его, я же не знаю! Может, документы какие-нибудь выкрали!.. Что могло произойти? Взять больного человека, прямо из больницы... Судорога сжала Асино горло, как и всегда, когда она вспоминала этот беспомощный жест Артура, изнеможенно прислонявшегося головой к чужому плечу. Ася резко отвернулась, упавшие волосы почти вовсе закрыли ее лицо. Варя торопливо ждала. - Всю ночь! - глухо воскликнула Ася. - Всю ночь - уводят. За две недели целая гостиница, сотни людей. Все - виноваты? - Но ты же ничего не знаешь! - убеждающе повторила Варя. - Ты подумай умом: ведь не арестуют же зря!.. Забываешь, в какой стране живешь... Целая пропасть! Безнадежно. Один считает, что в такой стране, как наша, несправедливости нет и быть не может, другой точно знает: несправедливость - есть... Варя в свою очередь мысленно соглашалась с Асей: да, безнадежно. Ничего между ними так не получится, ни в чем ей Асю не убедить. Бедная девка, как убивается!.. С зыбкой почвы, уходящей из-под ног, Варя все больше склонна была свернуть к вещам простым и реальным - и к собеседнице поближе, и Варьке полегче: хоть какое-то дело, а не изнуряющее, бесплодное сочувствие, которого Варька терпеть не могла. Может, Асе перейти в общежитие? Может, ребенка устроить в детский сад? - Нет!.. - Почему "нет"? - Я помочь хочу, послушай... Одни думают, что в силах помочь, другие твердо знают, что помочь невозможно. Пропасть!.. Ребенка в детский сад, с ума сойти! Именно оттуда его и возьмут - из детского сада!.. На днях Ася продала рояль. Вырученные деньги зашила в ладанку, повесила тете Паше на шею. "Паша, - сказала, - клянись! Доставай свою береженую икону, крестись, обещай, что не .бросишь маленького - что бы со мной ни случилось! Никому не давай, спрячь. в деревню к себе увези..." Тетя Паша и перекреститься-то не успела. Лицо ее мелко задрожало, она неловко ткнулась головой в грудь Асе. Поплакали вместе. Единственный человек, с которым довелось поплакать вместе, - раскулаченная крестьянка... - А зачем - в общежитие? - Не знаю. Ну, не знаю; не спрашивай ты меня. - Варька как-то закручинилась даже. - Сама говоришь, забирают всех. Загребут ненароком. Пока суд да дело, пока разберутся, а ты - мать... Ася внимательно посмотрела на Варю - впервые за это время. Вроде человек. Нерешительно спросила: - Комнату не дадут же? - Попробую. Не на койку же тебя - с ребенком... - И с няней. - Зачем тебе няня? Отдай малыша в детский сал... - Нет!.. Человек Варька: не раздражается, терпит. Кажется. и впрямь желает добра. Ася решилась: - Как ты думаешь - исключат меня из партии? Наверное, исключат. Наверное! Варя промолчала. Из института бы не отчислили - и то хорошо. Потому что Рябоконь, секретарь парткома, ужасно принципиальный и в людях вовсе не разбирается. Чудак он. Его послушать: враги все, у кого завелось хоть какое-то пятно. Как он, спросить, подмоченную Варьку терпит - с ее тремя давно снятыми выговорами?.. - Ты чему улыбаешься? - настороженно спросила Ася. - Никто тебя так вот просто не исключит,- неохотно ответила Варька.- Ты постановление последнее читала? Видишь! Это, считай, кончилось: вот так, огулом, ни за что ни про что исключать. Попробуем отбиться... "Попробуем"! Ася опять быстро, благодарно взглянула на Варю. Варя продолжала озабоченно: - Только веди себя умненько. - Как это - "умненько"? - Покайся. Ошибки свои признай. - Какие ошибки? - Проглядела, мол. Не заметила, обманулась. Знаешь, что в этих случаях говорят... Пропасть!.. Ася опять отвернулась. - Проси прощенья у партии. . - В чем? - В этом. В том, что обманулась. - Лучше уж я молчать буду. - Ох, не молчи! Не поможет, не молчи... - Не могу же я... - Можешь! Никто тебе не полезет в душу - можешь! Говори: виновата, каюсь... - Не каюсь я!.. Безнадежный разговор! Это и Варя чувствовала: безнадежный! Больше всего саму ее удивляло, что никак она не может рассердиться на чудачку эту всерьез. На чем стоит, за что, спросить, держится... Ну, с одним человеком, ошибка, с двумя, но сотни человек, сама говорит!.. Уперлась. Словно муж ее - лучше других... - Ну, хоть в чем-то виноват он? - Ни в чем не виноват. - А ты сказала: сын фабриканта! Потянуло на старое, на буржуазный комфорт... Ася даже взглядом не удостоила. Ну. черт с тобой! Будет Варьке с нею хлопот, влепят четвертый выговор, как пить дать... - А я - каялась, было дело.-добродушно сказала она.- Не в таких, правда, масштабах... Ася не ответила. - Ну, вот что,-вслух размышляла Варя.-Ты тогда и в самом деле молчи. Спросят - ответишь, а так - молчи. И еще посоветую... - -- Да? - Не обидишься? Ася опять пожала .плечами: до обиды ли тут! - Не одевайся ты так. Курточка замшевая, чулочки... - О господи! - Люди всякие есть. Прицепятся к этому. На собрание оденься попроще... - Варя!.. Это восклицание и решило все. Для Вари - решило. Такая тоска была в этом Асином восклицании, такая тоска, - Варя все поняла без лишних слов. Поняла: вот сидят они, две рабочие девахи с одинаковой, в общем-то, судьбой, и весь этот мир, который обеих их окружает, это собственный их мир, в котором им было всегда естественно, просто. Были они всегда такие, как есть, все на виду; жили - как песню пели. Варька сочувственно ждала, пока Ася справится с подступающими слезами. Она уже все знала. Знала, что будет отстаивать Асю до конца, чем бы это ей самой ни грозило. К коменданту общежития пойдет сегодня же. Потому что нечего всех подряд дегтем-то мазать! Все - разные, все - живые. - Ну, обо всем договорились? - грубовато спросила она. - Не знаю. - Я зато знаю: обо всем. Пойдешь в общежитие? - Если можно. - Ну и ладно. Посидели. - Варя с облегчением открыла перед Асей дверь. За дверью, в опустевшем громадном вестибюле, трижды опоясанном галереями, у массивной мраморной колонны стояла Маришка Вяземская - как знаменосец у знамени. - Тебя, что ли, ждет? - спросила Варя. В измученном лице Аси мелькнуло подобие улыбки, она притянула к себе Маришку за плечи: - Есть еще на свете хорошие люди... "Не то что ты!" - мысленно продолжила Варя Асины слова. Легко погасила мелькнувшую было обиду: откуда знать Асе, что у Варьки сейчас на душе!.. Дружески кивнула обеим, защелкала каблуками по выложенному плитами полу, заторопилась к выходу - поспеть в общежитие, захватить коменданта. - Ну, что? - нетерпеливо спросила Маришка. - Господи, Маришенька! - безнадежно вздохнула Ася. - Что она может сказать! Партийная кукла!..