Читаем без скачивания Мастер Страшного суда. Иуда «Тайной вечери» - Лео Перуц

– Неужели? – Никкола улыбнулась и покраснела. – А Манчино сердит на меня. С того дня так больше и не показывался, избегает меня.

– Да, ты для этого ничегошеньки не сделала, – объявил Бехайм. – Ты искала его, Манчино, а не меня.

– А вы видели, как я шла мимо, но даже и не подумали броситься вдогонку, – корила Никкола. – Видели и позволили мне уйти. Я помню, перед вами стоял кувшин вина, и вы никак не собирались с ним расстаться. Вот какое ваше усердие. А я? Я увидела вас рядом с Манчино и сразу сказала себе: ну, если это не удобный случай, то…

Бехайм именно это и хотел услышать, но не успокоился, желая слышать из ее уст еще и еще больше, и потому продолжал допытываться:

– Значит, ты увидела меня рядом с Манчино. И как же я тебе показался?

– Ну, я посмотрела на вас, – сообщила Никкола, – хорошенько посмотрела, и, в общем, не нашла ничего такого, что бы мне могло не понравиться.

– Понятно, не горбатый, не расслабленный, не косоглазый, – заметил Бехайм и провел ладонью по щеке и бородке.

– И я сказала себе: знаешь, Никкола, в любви женщина иной раз должна сделать первый шаг, – продолжала девушка. – Хотя надо ли мне было так поступать…

– Не сомневайся в этом! – воскликнул Бехайм. – Ты поступила совершенно правильно. Знаешь ведь, я чуть с ума не сошел от любви к тебе.

– Вы говорили, – кивнула Никкола. – Наверно, вы и правда любите меня, но так, как богатый и знатный господин любит бедную девушку, – умеренно. – Она смотрела на озерцо и на прибрежные деревья, словно бы зябко дрожавшие под дождем, и толика разлитой в природе печали закралась ей в душу. – Да и безрассудно было бы надеяться на большее.

– Я не знатный господин, – поправил ее Бехайм. – Я коммерсант, торгую разными разностями, так и перебиваюсь. Продал здесь, в Милане, пару коней и живу теперь на выручку от этой сделки. Пока хватает. А еще надо мне, – при мысли о Боччетте он помрачнел лицом, – получить кой с кого должок.

– Слава богу! – сказала девушка. – Я-то думала, вы вельможа, из знатной семьи. Этак мне милее. Ведь нехорошо, когда в любви один ест пироги, а другой – пшенную кашу, да и той у него в обрез.

– Ты о чем? – спросил Бехайм, который, задумавшись о Боччетте, слушал вполуха. – Коли я не из знатного дома, ты сразу называешь меня пшенной кашей?!

– Это я – пшенная каша, а вы – пирог, – объяснила Никкола.

– Ты? Каша? Что ты городишь? – заволновался Бехайм и бросил думать о Боччетте. – Каша! Тебе просто хочется лишний раз услышать, что в Милане ты самая красивая, а для меня самая любимая, другой такой, как ты, я нигде не сыщу.

Никкола зарделась от удовольствия.

– Значит, вы меня любите? Благоволите ко мне?

– Как ты это устроила? – спросил Бехайм. – Не бросила, часом, мне в вино или в суп травку «иди-за-мной»? Когда я не с тобою, я и думать ни о чем другом не могу. В жизни так не влюблялся.

– Это хорошо, – сказала Никкола, – и очень меня радует.

– А ты? – спросил Бехайм. – Как обстоит с тобой? Ты любишь меня?

– Да, – ответила Никкола. – Очень.

– Скажи еще раз.

– Я очень вас люблю. Вы мне по сердцу.

– И чем же, каким поступком ты намерена показать мне это и доказать?

– А разве нужен какой-то знак? Вам известно, что это правда.

– Когда мы встретились в первый раз, – сказал Бехайм, – ты обещала мне поцелуй и еще много чего.

– Неужели? – воскликнула Никкола.

– Я прочитал это в твоих глазах, – объяснил Бехайм. – В твоих глазах было обещание. И теперь, когда все у нас идет хорошо, я требую это обещание исполнить.

– Я с радостью дозволю вам меня поцеловать, – посулила Никкола, – только не здесь, не при этом мальчишке, Непоте… Нет, прошу вас, не теперь, послушайте же меня! Отчего вы вчера, когда мы с вами…

Она хотела напомнить ему, что накануне ушла из пиниевой рощи нецелованная, хотя они были там одни и никто им не мешал, но не смогла договорить, так как он, полагая, что сейчас для этого самое время, привлек ее к себе и стиснул в объятиях. Предаваясь его ласкам, она, однако ж, умудрялась держать под наблюдением дверь и окно и прислушиваться к шагам Непоте, который ушел в погреб за вином.

Наконец Бехайм выпустил ее из объятий.

– Ну? – спросил он. – Что моя возлюбленная будет делать?

– Попрощается, – сказала Никкола с легким грациозным поклоном. – А пожалуй, что правду говорят, от поцелуев губам убытку нет.

И словно кошка, полакомившаяся молоком, она облизнула губки.

– Ты хочешь сказать, что до сих пор тебя никто не обнимал и не целовал?

– Это вам знать не обязательно, – отвечала Никкола. – Может, я из тех, что собирают поцелуи на каждом углу.

– Но тебе надобно знать, – продолжал Бехайм, – и, чтобы нам после не ссориться, скажу тебе заранее: я не из тех, что довольствуются одними поцелуями.

– Это я уже поняла. – Никкола постаралась, чтобы слова ее прозвучали суровым укором. – Когда я вам позволила меня поцеловать, вы тотчас и руки в ход пустили. Очень это нехорошо с вашей стороны. Я ведь вовсе не обещала, что так скоро…

Она умолкла, потому что явился Непоте с кувшином вина. Никкола покраснела от смущения, так как не знала, много ли он успел увидеть. Она подошла к окну и устремила взгляд на дорогу и на озеро. Дождь перестал. Канюк, встопорщив перья, точил клюв о цепь, которая держала его в плену.

Тихо-тихо, не шевеля губами, девушка сказала себе: «Может, он и правда любит меня, ведь он не из таких, что разливаются соловьем. Да, по-моему, он ко мне благоволит. Однако наверняка любил уже многих женщин. О Господи, помоги мне! Пусть то, что меж нами затеялось, кончится для меня счастием и радостью. Ибо разве я могу умолчать перед Тобою, да Ты и Сам знаешь, что, коли он меня захочет, я не сумею ему отказать».

В этот дождливый день мессир Леонардо по давней своей привычке отправился на птичий рынок, который дважды в неделю устраивали неподалеку от Порта-Нуова. Прогуливаясь между прилавками, балаганами, палатками и тележками и разглядывая птиц в их плетенных из лозы или бирючины узилищах и клетках, он выспрашивал птицеловов, каким манером и какими хитростями они обманывали птиц, заставляли их лететь на зов манка в силки и сети, а попутно выслушивал их сетования: мол, ремесло у них особенное, требует большой осторожности, терпения и труда, а доходу от него кот наплакал.

Потом мессир Леонардо за полскудо, что нынче утром нежданно завелся в кармане, сторговал несколько чижей, двух дроздов, двух зябликов и пестрого дятла, которых по своему обыкновению намеревался отнести за город и где-нибудь на лужайке или в роще отпустить