Читаем без скачивания Пражское кладбище - Умберто Эко

И не пишите мне в ответ, что и вы пребываете в той же самой ситуации. Мне, имейте в виду, надоели эти игры в перекрестные сказки.

12 апреля, ночь

Дорогой аббат, я не то чтобы любитель убийств. В особенности без повода. Но все-таки сходил и поглядел в этот подкоп. Я не спускался туда прорву лет. Господи. И впрямь там набралось четыре трупа. Один оставлен мной столетия назад. Другого уложили вы только что. Ну ладно. А остальные-то два откуда взялись?

Кто был у меня в клоаке и трупами ее загромоздил?

Русские? А что русским занадобилось от меня — то есть от вас — то есть от нас?

О, кель истуар!

21

Таксиль

Из дневника за 13 апреля 1897 г.

Симонини все тщился уяснить, кто же это лазил к нему. К нему и к Далла Пиккола. Он смутно припомнил, что в начале восьмидесятых годов посещал салон Жюльетты Адан (той самой, которая бывала в книжном магазине на улице де Бон под именем мадам Ламессен). Там он познакомился с Юлианой Дмитриевной Глинкой (известной в Париже еще и как Юстина или Жюстина Глинка), а через нее — с Рачковским. Ежели кто-то обыскивал его квартиру или квартиру Далла Пиккола — всенепременно по приказу одного из этих двоих, которые, как он вроде теперь вспоминает, наперебой искали какое-то сокровище. Но истекло с тех пор уже лет пятнадцать. И каких лет! С которой же стати эти русские снова преследуют его по пятам? А может, это масоны? Он чем-то разлютовал масонов. Возможно, откапывают в его квартире компрометирующие документы, которыми он завладел. Все истекшие годы он исследовал масонскую среду. Отчасти для Осман-бея, отчасти для Бергамаски, постоянно теребившего его, потому что в Риме готовились переходить во фронтальное наступление на масонство (и на евреев, одушевителей масонства) и требовался свежий материал. А материала было мало. Настолько мало, что иезуитский «Чивильтá каттолика» дошел до перепечатывания письма дедушки Симонини к Баррюэлю, хотя за три года перед тем его уже опубликовал журнал «Контемпорэн».

Симонини пытался восстановить события. В те поры он прикидывал, есть ли смысл поступить всерьез в какую-нибудь ложу. Его впрягут в послушание, обяжут посещать сходки, он не сможет отказывать в любезностях своим побратимам. Все это ограничит свободу его действий. И к тому же не исключено, что масонская ложа, принимая его, начнет ворошить настоящее и прошлое. А этого никак не следовало допускать. Так что разумнее, пожалуй, выходило шантажировать какого-нибудь масона и через него выуживать сведения. Нотариус, оформивший такую уйму поддельных завещаний и, благодарение небесам, столь внушительных, не мог же не иметь в клиентах кого-нибудь из масонского начальства.

К тому же не было нужды употреблять прямолинейный шантаж. С тех пор как Симонини понял, что трансформация из филера в лазутчика приносит кое-какие результаты, но по его амбициям недостаточные, и что разведывать значит жить почти нелегально, а он с годами все сильнее стремится к богатой и уважаемой социальной жизни, он открыл для себя лучшую формулу, по призванию: не будучи шпионом, создавать о себе такую легенду, будто он шпион. Даже двойной или тройной шпион. Чтобы было непонятно, для кого на самом деле он собирает информацию и насколько вообще информирован.

Слыть шпионом было очень престижно. Многие выпытывали у него секреты, полагая их неоценимыми. Они готовы были щедро тратиться, чтобы хоть что-то конфиденциальное выведать. Но поскольку никому не хотелось обнаруживать себя, такие охотники лицемерно обращались к нему как к нотариусу, беспрекословно оплачивая астрономические, выставлявшиеся за ничто счета. Забавно: платили и не получали информации. Попросту думали, будто подкупили его, и смирно ждали каких-то будущих сокровенностей.

Повествователь думает, что Симонини опередил свой век. С распространением свободной печати и новых оповестительных способов, от телеграфа до радио, секретные сведения становятся все большею редкостью, и это вообще приводит к упадку профессии тайного агента. Так лучше никаких секретных сведений не знать, а только делать вид, будто знаешь. Это как житье на ренту или на доход от запатентованной идеи. Посиживаешь и в ус не дуешь, а все наперебой похваляются, что получили от тебя сногсшибательные разоблачения. Слава твоя прочнеет. Деньги сами собой подкатывают.

На кого же нацелиться? Кого и шантажом-то не надо пугать? Кто сам забоится разоблачений? Первое, самое очевидное имя — Лео Таксиль. Симонини по его заказу снабжал его в свое время поддельными письмами (от кого? кому? Нет возможности припомнить…), и Таксиль важно рассказывал о своей принадлежности к ложе «Храм ревнителей французской честности». Но годится ли кандидатура Таксиля? Симонини почел благом состорожничать и первым делом пошел разузнавать о Таксиле у Эбютерна. Его новый попечитель, не то что Лагранж, не менял места свиданий, а ходил на одно и то же место: в Нотр-Дам, в глубину серединного нефа.

Симонини задал вопрос, что известно тайным службам о Таксиле. Эбютерн рассмеялся: — Мы от вас получаем известия. А не наоборот. Ладно, я на этот раз отвечу. Имя мне не новое. Но Таксиль не по профилю тайной службы. Этим типом занимаются жандармы. Подождите, вам сообщат.

Сведения поступили приблизительно через неделю. Интересно. Мари-Жозеф-Габриэль-Антуан Жоган-Пажес, он же Лео Таксиль, родился в Марселе в 1854 году, учился в иезуитской школе и вполне естественно ощутил желание, расставшись с иезуитами лет в восемнадцать, пойти работать в антиклерикальную прессу. В Марселе он водился с непотребными бабенками, среди прочих — с проституткой, получившей двенадцать лет исправительных работ за убийство квартирной хозяйки, и еще с одной, арестованной за попытку покушения на жизнь любовника. Можно предположить, что полиция приписывала Таксилю разные неблаговидные и случайные знакомства, хотя и непонятно почему, учитывая, что Таксиль служил у них, у полиции, осведомителем и докладывал в участок обо всех республиканских обществах, в которые имел доступ. Но вероятно, даже полиция гнушалась некоторых его делишек: скажем, за ним значилось распространение так называемых «гаремных карамелек», то есть афродизийных таблеток. Живя еще в Марселе, в 1873 году он разослал по газетам письма от имени рыбаков, которые якобы упреждали народ, что марсельские бухты переполнены акулами. Это наделало шуму. Еще он публиковал антирелигиозные статьи, был приговорен к тюремному заключению и бежал в Женеву. Там он распустил слух, будто на дне Леманского озера водолазы нашли древнеримский город. Повалили туристы. За злостное распространение заведомо ложных сведений он был вытурен и из Швейцарии. Выехал в Монпелье, а оттуда в Париж, где открыл «Антиклерикальную книжную лавку» на улице Школ. Был принят в масонскую ложу и тут же вычищен за недостойное поведение. Похоже, противоцерковная позиция уже не приносила ему таких доходов, как в прежнее время. Похоже, Таксиль оказался кругом в долгах. Да, да, Симонини все яснее припоминал, что там было с Таксилем. Этот Таксиль сочинил целую подборку книг не только антицерковного, но и вообще антирелигиозного характера. «Жизнь Иисуса» представляла собой пасквиль в скабрезных карикатурах. Одна Мария с голубком дорогого стоила. Таксиль написал, кроме «Иисуса», роман в зловещих красках, «Сын иезуита», который ярко свидетельствовал, что за фрукт его сочинитель: достаточно сказать, что на авантитульном листе красовалось посвящение Джузеппе Гарибальди, «которого люблю как отца» (ну, любишь, и ради бога), но уже на титуле заявлялось, что в книгу включено и предисловие Гарибальди, само же предисловие было озаглавлено «Антиклерикальные мысли» и являло собой инвективу против церкви и церковников («Когда предо мною поп, хуже того — иезуит, квинтэссенция поповства, паскудность его существа доводит меня до дрожи и до рвотных позывов»). В предисловии не было ни одного слова о Таксиле. Ясно, что Таксиль вытащил его неведомо откуда и включил в свой том в таком виде, будто оно писано специально для его книги.

С подобной личностью Симонини не хотел компрометировать себя. Он решил представиться нотариусом Фурнье. Нашел замечательный парик сложного цвета, наподобие каштанового, аккуратно уложенный на пробор. Бачки того же оттенка. Лицо теперь непривычно заострилось. Толстый слой пудры привнес загадочную бледность. Симонини примерил перед зеркалом дураковатую ухмылку, обнажающую золотые резцы. Собственные он загородил тонкой пластинкой, настоящим шедевром талантливого дантиста, от которой он еще и шепелявил, соответственно маскируя и лицо и речь.

На улицу Школ, в книжную лавку, была послана синяя цидулка по пневматической почте с приглашением на следующий день в «Кафе Риш». Превосходная аттестация для зна