Читаем без скачивания Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевилль

— А что, если кости и мускулы уже знают, что им предстоит делать? Что, если какому-нибудь… Бирму или типа того просто отрезали крылья? Можно ли их заменить?

Вермишенк уставился на Айзека. Его голова и глаза были неподвижны.

— Хм… — наконец негромко произнес он. — Ты, наверное, думаешь, что это было бы проще, не так ли? Теоретически оно так, но на практике еще сложнее. Я проделывал такое с птицами и… со всякими пернатыми тварями. Прежде всего, Айзек, теоретически это совершенно возможно. Теоретически нет ничего такого, чего нельзя было бы осуществить с помощью переделки. Проблема лишь в том, чтобы правильно прилепить крылья, немного подправив живую ткань. Однако полет — ужасно сложная штука, поскольку ты имеешь дело с разного рода переменными величинами, которые необходимо вывести с абсолютной точностью. Видишь ли, Айзек, ты можешь переделать собаку, пришив ей ногу на спину или вылепив ее из волшебной глины и животное будет счастливо ковылять с этой ногой. Это некрасиво, но собака будет ходить. С крыльями же так не получится. Крылья должны быть совершенны. Гораздо труднее научить мускулы, которые уже полагают, будто знают, как летать, делать это иным образом, нежели научить этому мускулы, которые изначально не имеют о полете никакого понятия. Твою птичку или что там у тебя, вернее, ее плечевые суставы будет только сбивать с толку крыло, форма которого хоть чуть-чуть неверна, или у которого не те размеры, или которое обладает другой аэродинамикой, и в конце концов оно оказывается совершенно бесполезным, даже если предположить, что ты все присоединил правильно… и так, мой ответ: я полагаю, Айзек, что да, это возможно. Твоего вирма, или кто он там, можно переделать так, что он снова будет летать. Но маловероятно. Это исключительно сложно. Ни один биочародей, ни один передельщик не сможет гарантировать результат. Разве что ты разыщешь Каллиджайна и попросишь его сделать это, — просипел в заключение Вермишенк. — Я не возьмусь.

Айзек кончил записывать и захлопнул блокнот.

— Спасибо, Вермишенк. Я в некотором роде… надеялся услышать это от вас. Что ж, остается только продолжить другое направление моих исследовании, которое вы наверняка не одобрите…

Глаза его выпучились, как у непослушного мальчишки. Вермишенк едва заметно качнул головой, и на губах, словно плесень, расцвела и увяла болезненная усмешка.

— Хм? — вяло произнес он.

— Отлично, спасибо, что уделили время… Я ценю… — Айзек суетливо встал, приготовившись уходить. — Извините, что заскочил столь неожиданно…

— Ничего. У тебя еще какие-то вопросы ко мне?

— Ну… — Айзек остановился, не успев засунуть руку до конца в рукав пиджака. — Да. Вы слышали что-нибудь о веществе под названием сонная дурь?

Вермишенк удивленно поднял бровь. Он откинулся в кресле и, задумчиво сунув в рот палец, посмотрел на Айзека полуприкрытыми глазами.

— Здесь университет, Айзек. Неужели ты думаешь, что новое запрещенное возбуждающее вещество может заполонить весь город, а ни один из наших студентов при этом не соблазнится? Разумеется, я о нем слышал. Первое исключение из университета за продажу этого наркотика произошло меньше полугода назад. Выгнали одного весьма способного молодого специалиста по психономике, который теперь явно будет придерживаться авангардистских теорий… Айзек, Айзек… несмотря на все совершенные тобой э-э-э… неблагоразумные поступки, — жеманная улыбочка неудачно попыталась сгладить колкость, — я никак не предположил бы, что ты опустился до… наркомании.

— Нет, Вермишенк, я не наркоман. Тем не менее, живя и работая в той трясине порока, которую я избрал, в окружении оборванцев и дегенеративных подонков, я вынужден сталкиваться с такими вещами, как наркотики, во время всяких мерзких оргий, которые регулярно посещаю.

Решив, что в дальнейшей дипломатии выгоды никакой, и вдобавок потеряв терпение, Айзек вывалил все, что накопил в душе. Он говорил громко и весьма саркастически. Ему даже нравилось выплескивать свой гнев.

— Короче говоря, — продолжал он, — один из моих мерзких дружков пробовал этот странный наркотик, и мне хотелось бы побольше разузнать о нем. Но, очевидно, мне не следовало обращаться к человеку столь возвышенного ума.

Вермишенк смеялся, не раскрывая рта. На лице же по-прежнему была мрачноватая ухмылка. Он неотрывно смотрел на Айзека. Единственное, что выдавало смех, это слабое подрагивание плеч и легкое покачивание верхней половины тела взад-вперед.

— Ах, какие мы обидчивые, Айзек, — наконец произнес он.

Айзек похлопал по карманам и застегнул пиджак, показывая, что собирается уходить, не желая ставить себя в глупое положение. Повернувшись, он зашагал к двери, обдумывая, стоит ли громко хлопнуть ею.

Пока он размышлял, Вермишенк снова заговорил:

— Сонная ду… хм, это вещество, Айзек, на самом деле не входит в область моих интересов. Фармацевтика и тому подобное — это что-то из сферы биологии. Не сомневаюсь, что кто-нибудь из твоих бывших коллег сумеет рассказать тебе больше. Удачи.

Айзек решил не отвечать. Однако напоследок махнул рукой, что, убеждал он себя, выглядело пренебрежительно, хотя вполне могло сойти за прощально-благодарственный жест. «Жалкий трус, — корил он себя. — Но никуда не денешься: Вермишенк был неоценимым кладезем знаний. А плевать в колодец — неразумно».

Простив себя за то, что не решился нахамить бывшему шефу, Айзек улыбнулся. По крайней мере, он получил то, за чем приходил. Для Ягарека переделка не выход. И если бы заурядное ваяние по живой плоти, каковым занимается практическое биочародейство, возобладало над теорией кризиса, все исследования Айзека разом заглохли бы. Ему не хотелось потерять этот новый импульс.

«Яг, старина, — размышлял он, — это как раз то, о чем я думал. Я твой лучший шанс, а ты — мой».

Перед городом раскинулись каналы, извивающиеся меж нагромождений скал, словно силикатные бивни, и заплаты истощенных полей кукурузы. А перед невысоким кустарником на многие дни пути простиралась суровая каменистая пустыня. Изъеденные гранитные наросты прочно сидели в чреве этих земель со времен их возникновения, наросты, чью тонкую земную плоть ветер и вода обнажили за какие-то десять тысяч лет. Эти скальные выступы, эти утесы устрашали своей уродливостью, подобно вывороченным внутренностям.

Я шел вдоль реки. Безымянная, она текла промеж остроконечных суровых скал: когда-нибудь ее назовут Варом. Далеко-далеко на западе передо мной открывались застывшие вершины настоящих гор: каменно-снежные колоссы высились над окружавшими их зубчатыми уступами, покрытыми щебнем и лишайниками, так же как ближние низкие пики возвышались надо мной.