Читаем без скачивания Дочери Волхова - Елизавета Дворецкая

Наконец Дивляна очнулась и осознала, что лежит в шалаше в чужом лесу. Откуда здесь взяться Милораде? Дивляна удивилась, и испугалась, и все же обрадовалась ей, и тут окончательно опомнилась и поняла, что это вовсе не ее мать над ней склоняется, – хотя кто-то очень похожий…

Это была незнакомая женщина – уже не молодая, но еще далекая от дряхлости, крепкая и сильная, загорелая, с мелкими морщинками в уголках глаз и натруженными, коричневыми от солнца руками. Понева темная, в крупную клетку, поясок узкий и черный – значит, она хоть и не вдова, но уже женила детей и сама рожать больше не собирается. Покачивались бронзовые подвески, прикрепленные к крупным кольцам ее убора, даже позвякивали слегка. От нее действительно исходил запах свежего сока порез-травы.

– Кто ты? – От испуга Дивляна даже села, но тут же привалилась к жердям шалаша и снова опустилась на жесткую подушку из свернутого плаща.

У нее не было сил даже держать голову, виски ломило.

– Я-то – Добролюта Мирославна из Перыни. А ты кто?

Женщина окинула Дивляну взглядом. Белая девичья рубаха, теплая шерстяная шушка, красный узкий поясок, мелкие полоски узоров по подолу – видно, что низкого рода. И все же Добролюта насторожилась: что-то мерцало и посвечивало вокруг чела лежащей девушки, и не давало верить в ее бедность.

– Я… – Дивляна заметила, как женщина осмотрела ее одежду, вспомнила, что на ней сряда Тепляны и что ее именем она называлась все время своего бегства. – Я – Тепляна… дочь… Витонега… из Ладоги…

Она боялась называть имя своего деда, но прямо отказать в ответе не смела. Да и лгать особого смысла не было – родовые знаки вышиты на подоле рубахи.

– Витонега! – Добролюта подняла брови. – Вот где привелось родню найти!

– Родню?

– Витонегова матушка, Доброчеста Гостивитовна, была сестрой моей бабки Благочесты, младшей Гостивитовой дочери. Бабка твоя – моей бабки сестра, а ты мне сестра троюродная. Да ты совсем плоха, родная моя, себя не помнишь. – Добролюта опять положила руку ей на лоб и покачала головой. – Как же занесло тебя сюда, в такую даль от рода, да еще больную! Простыла?

– Простыла… На реке продуло…

– Где же твои все?

– В Ладоге…

– А эти кто? – Добролюта оглянулась.

Дивляна с трудом повернула голову и проследила за ее взглядом, брошенным на Невера и Загора. Оба парня стояли рядом и вид имели недоуменный и растерянный – им велели охранять невесту княжича, но не могли же они драться с женщиной. В глубине души они даже радовались появлению Добролюты и трех ее товарок, собиравших возле реки порез-траву. Видя, что Дивляне снова плохо, оба парня отчаянно боялись, как бы она не умерла у них на руках, но чем помочь, не знали.

Три незнакомых женщины сидели на земле, отдыхая среди охапок порез-травы. Две были тоже средних лет, одна – старуха в черной поневе в крупную клетку. Белые соцветия источали резкий запах, заполнивший всю поляну. Свою добычу травницы заворачивали в полотно, точно так же, как это делали ладожские женщины.

– А эти… из Плескова, – сбивчиво ответила Дивляна, не зная, что говорить. – Это жениха моего товарищи… А сам он в Словенск поехал, к сестре…

– Чего же тебя с собой не взял? – Добролюта смекнула, что парень и девушка из разных родов, которые путешествуют вместе в недолгом времени после Купалы, могут быть только беглецами, решившими жениться «украдом». – Или боится родичам на глаза показаться?

– Ну… – Дивляна опустила веки и замерла.

Голова была очень тяжелой, разговор давался с трудом.

– Вот что! – Добролюта решительно встала. – Вы, ребята, поднимайте девушку, а ты, Тишанка, приведи-ка челн сюда поближе. Заберем ее к себе. И родню мою не годится в лесу бросать, да и лечить ее надо. Тут пропадет.

Невер с Загором переглянулись, но возражать не стали. Дивляна очень нуждалась в помощи и лечении. Загор, как более сильный, поднял девушку на руки и вслед за женщинами пошел к берегу. Там неподалеку стояли три челна, на которых те приплыли, и в один из них, самый большой, Добролюта велела положить Дивляну. Не забыв и собранные травы, все разместились и поплыли вдоль берега к устью Волхова, вытекавшего из Ильмерь-озера неподалеку отсюда.

Не доезжая до устья совсем немного, меньше версты, увидели Словенск – обширное поселение, вытянувшееся вдоль мелкой речки Прость. Остатков сознания Дивляны еще хватило, чтобы обеспокоиться: не стоило бы ей показываться в такой близи от Вышеславовых владений! Здесь ее видели и могут узнать! Но она была слишком слаба, чтобы возражать. Помощь и уход ей жизненно необходимы, она лежит на дне челнока, может, никто ее и не заметит.

Но челны прошли мимо Словенска и пристали в полутысяче шагов от него – возле святилища Перынь.

В святилище Перыни Дивляна была один раз, во время той самой свадьбы. Тогда здесь на всех жертвенниках и во рву пылали огни, толпилось множество народа, жрицы ходили в нарядных срядах, одна, помнится, даже с медвежьей личиной и в медвежьей шкуре… Но никого из служительниц Перыни Дивляна не запомнила – уже тогда она больше оглядывалась на Вольгу. Если бы ее мысли не были заняты им, она непременно обратила бы внимание на этих женщин, тем более что они в родстве. Но отношения между словенскими и ладожскими потомками старого князя Гостивита, с равными правами претендующими на его наследие, были прохладными, и до той свадьбы Дивляна никого из Вышеславовой семьи даже в лицо не знала. Но и сейчас она не могла как следует разглядеть Добролюту, приходившуюся ей на самом деле не троюродной сестрой, а троюродной теткой, – голова болела, веки были тяжелыми, свет резал глаза. Часто нападали приступы кашля, от которого болело в груди и сердце колотилось так, будто сейчас лопнет. Добролюта, сама орудующая веслом, посматривала на нее с тревогой.

В челне Дивляна не то заснула, не то впала в забытье и теперь не знала даже, долго ли плыли. Загор, снова подняв больную, понес ее куда-то. Очнулась она уже у него на руках. Довольно быстро принесли в какую-то избу и уложили на лавку. Это было жилище перынских жриц: несколько избушек у подножия холма.

По преданиям, еще до прихода на Ильмерь Словена с его родом здесь поклонялись богам чудины. Холм, который во время половодья превращался в остров, находилось на перекрестке трех стихий: земли, воды и воздуха, – и, не принадлежа ни одному из миров, тем самым могло служить местом их встречи. Вслед за чудинами словены почитали Волхов-батюшку, который являлся им в образе огромного ящера. Но Ящеру-Волхову святилищ не ставили и идолов в его честь не вырезали – зачем, когда сам он, большая могучая река, находился здесь же, был доступен для взоров, принимал жертвы и одаривал в ответ? В святилище служили богам земли – самой Матери Сырой Земле, которую здесь называли именем Перынь и считали матерью Перуна. Идол Перыни стоял посередине площадки главного святилища, располагавшегося на вершине холма. Его окружал широкий ров, в котором было сделано восемь углублений, похожих на лепестки. Вместе они образовывали восьмиконечный крест-цветок – древний знак единения двух начал, мужского и женского, земли и воды, а еще плода-зародыша. В углублениях лепестков во время праздников зажигали священные огни, призванные очистить место принесения жертв и отделить небесное пространство от земного, и эти огни были хорошо видны и с Волхова, и с Ильмеря. С той стороны, что смотрела на Волхов, священный огонь поддерживался всегда. Перед идолом был округлый жертвенник, сложенный из камней, а по сторонам от главного жертвенника располагались жертвенники Лады и Лели.