Читаем без скачивания Чертовар - Евгений Витковский

— Я икру не смогу, — грустно сказал черт, — я ж настоящий…

Давыдку прихватил приступ отчаяния. Он взлетел на верхнюю площадку лестницы. Он-то знал, куда и как жаловаться, кому челом бить. Он решил твердо: может он, Давыдка, и Козел Допущенный, может, и не знает столько слов, сколько индийский скворец — но такого, чтобы истинный почитатель таланта Великого Мастера Богдана пошел на мыло, допустить не имеет права.

Мобильного телефона Давыдке по чину не полагалось, но таковой имелся в моторизованной кибитке Матроны Дегтябристовны, которая стояла в лесу сразу за Безымянным ручьем, — в общем, совсем близко. Туда Давыдка и рванул, причем преступным образом забыл закрыть надломленную дверь чертога.

Утро между тем вступало в свои права, Богдан на веранде проснулся, втянул воздух, помянул всех раздолбаев-работников и задушевно и матерне, накинул рабочую куртку и пошел трудиться.

Увидев сломанный косяк двери в чертог и саму дверь, повисшую на одной петле, чертовар пришел в ярость. Поддерживать порядок в чертоге после обстрела крылатыми ракетами было и без того трудно, а работать нормально — почти невозможно. Жизнь в деревне всегда немного затруднительна: хоть в любом сельпо и лежит сорок сортов колбасы, однако же за каждым стержнем для реактора приходится мотаться в Москву. Монокристаллические перчатки тоже на костопальне не произведешь. Чинить же косяк с помощью пасынка Савелия — себе дороже будет. Ну, и тому подобное, мелочь на мелочи — и нарастает снежный ком, готовый тебя убить. Бороться с таким делом можно деньгами, но только весьма большими, увы. Обычно у Богдана деньги были, только очень уж поиздержался чертовар на несостоявшуюся китайскую войну, а удар крылатыми ракетами по унитазному пентаэдру свел на нет всю тещину материальную поддержку. Неполадки, неустройства, неудобства были для Богдана вроде шила в некотором месте; перенести такой жизни чертовар не мог, и ходил целые дни раздраженный — не подступишься.

Однако краем глаза Богдан заметил: плесень в пентаэдре уже заготовлена, хотя сортность с первого взгляда не определишь — но видно, что хоть крупная плесень. Фортунат оставил?.. Наверное. Другого объяснения Богдан даже искать не стал. Ему как-то по барабану было — с чего шкуру сдирать, на что натягивать. А хоть бы и на барабан. Но косяк-то поломан!.. Впервые в жизни ощутил Богдан неуют от нехватки рабочей силы. Прикинул в уме — кого лучше будет попросить доброхотно помочь. Нет, не Амфилохия — тот уже платил в этом году дважды. Не Петровку — с той расчет другом детства, Кавелем, аж по конец декабря вышел. Не тёщу — она и без того на приданое выложилась. Неужели безоар продать придется? У Богдана насчитывалось их теперь тринадцать, но расставаться даже с одним было непомерно жалко.

Богдан удивился отсутствию Давыдки и пошел на веранду, где забыл мобильник. Сел к столу, набрал номер, попросил жену приехать вместе с парой наиболее мастерущих мужиков, кто в санатории есть, — можно, к примеру, на починке дверей еврейского акробата испытать, — заодно пусть Кашу привезет, пусть еще разок на работу посмотрит, раз ему это интересно, а заодно… Богдана осенило. Быстро свернув разговор с Шейлой, он позвонил Верховному Кочевнику: если уж и продавать безоар кому, то царю. А владыка Орды — все-таки как бы заместитель царя по кочевой части, как бы унтер-царь, если выражаться поточнее. Ответил по мобильнику, конечно, слуга-боливиец, но Богдан был не гордый и согласился поверить, что все передаст верный Хосе своему таинственному господину.

Давыдка, рыдая, вполз на веранду. Ничего понять в его речи было нельзя, кроме того, что ему кого-то жалко. Не иначе как опять плесень просит пожалеть. Ну когда у дурня дурь пройдет? Богдан плохо знал «Протоколы мудрецов школы Пунь» и лишь подсознательно мог нащупать смысл таких истин, как, например, «Истинный лжец должен следить за тем, чтобы его вранье содержало возможно меньше брехни». Однако давно понял Богдан, что Давыдка есть орган дури, а дурь есть функция Давыдки. Ну, пусть болтает с плесенью. Знай Богдан, что нынешняя плесень до того пленила Давыдкино сердце, что Мордовкин уже и у Шейлы Егоровны в ногах поваляться успел, и у Матроны Дегтябристовны, никакого спокойствия чертовар бы сейчас не испытывал. Никогда не поверил бы он, что плесень может обладать каким-то пониманием чего-то; так обычному человеку немыслимо представить, к примеру, равноправный теологический диспут с котлетой за семь копеек — с той самой, которую в народе еще в предимперские времена называли «микояновской». Сравнение-то довольно точное — котлету, чай, при советской власти тоже из плесени делали, пусть из совсем другой, обычной, но страну эта плесень все-таки от голодной смерти спасала, даром что рецепт ее, невкусной и нездоровой, нынче утрачен. Не зря она молчала, может, она была секретный двадцать седьмой бакинский комиссар и двадцать девятый герой панфиловец, а все-таки не выпячивалась!..

Однако покуда сын непальского воина и советской медсестры печально размышлял о ветхости всех земных косяков, оный окрестный мир стал переполняться шумом и жалобами. Просто встать на рабочее место да и заняться спокойно своим привычным делом сейчас чертовару не удалось бы никак. Ибо воздух близ чертога постепенно начинал дрожать, терзаемый разными лишними звуками: громовым блеянием Белых Зверей, истерическим лаем Черных, — они проснулись, почуяв бегающее Нечто, — кукареканьем обезумевшего Астрономического петуха, равно как и хрюканьем, лязганьем, скрежетом зубовным, щелканьем, цыканьем, хрипением, а еще к тому же и тысячами звуков, которым нет названия в русском языке, — причем откроем читателю тайну, что для двух или трех из этих звуков нет названия и в старокиммерийском наречии. Незримые до времени преследователи не желали так вот за здорово живешь отдавать Богдану его законную чертоварскую долю. Богдан хотел замкнуть пентаэдр и пойти навести порядок — но это оказалось уже сделано изнутри. Прежде, чем заснуть, клювастый однорогий аккуратно запечатал себя в герметическом пространстве, куда имел доступ лишь сам Богдан да в лучшие часы своей мойвенной злобы — Фортунат. Богдан зло махнул рукой, отчего пентаэдр перевернулся, но черт этого не заметил, наставил единственный рог в точности по направлению к центру Земли, продолжая богатырски храпеть, — и вышел наверх. За ним, удивленно хлопая глазами и все время оглядываясь вниз, рванул и Давыдка.

С севера, со стороны бескрайних Мхов, Болот и Хреней на поляну перед чертогом надвигалось плохо зримое простому глазу войско «плесени», — десятка три-четыре разнокалиберных особей, как с удовлетворением отметил Богдан. Он вскинул обе руки; привычно полыхнуло желтое пламя, и непрошеные гости все до единого оказались гостями дорогими и желанными, ибо трюк с превращением гусеницы в куколку с годами удавался Богдану все лучше, в неустанных тренировках росла его каталитическая сила. Завываний и прочих звуков в воздухе поубавилось, но не слишком. Богдан щелчком пальца отогнал яков, змеиным шипением успокоил собак, мысленным приказом выключил петуха, но этого оказалось мало. Родную, венчанную и законную жену Богдан так просто успокоить не мог. А она стояла сейчас на капоте выехавшего из лесной чащи темно-серого мерседеса — и орала на Богдана. Орала она всего одну короткую фразу, но повторяла ее до бесконечности. Кроме этого над поляной десятками кружили деревянные журавли. Над ними, как и над женой, Богдан власти не имел.