Читаем без скачивания Дорога неровная - Евгения Изюмова

Казалось, ничего уж и не осталось в ней от прежней той девчонки: косу отрезала, располнела, однако жива ещё в ней озорная Анютка-поперешница, как звала младшую сестру Валентина.

Павла написала Ивану письмо, совсем не надеясь на его приезд, и в то же время, страстно желая того. В голове у нее рисовались картины будущего: как они выучатся, поженятся, приедут к матери, начнут ей помогать, мать и перестанет сердиться. Она купит матери большую цветастую шаль, сёстрам по платью, брату — новые ботинки. О том, что могут быть собственные дети, и она, вероятно, не сможет помогать матери, Павла не думала. Она бродила в свободное время по городу, бормоча:

— О чем же шепчутся березы, осины, ольхи? Мне кажется, вместе со мною они сочиняют стихи…

Приезд Ивана был в будущем, в мечтах, а мечтать ей всегда нравилось, и когда Иван вдруг появился на пороге комнатки Анны, Павла тихо ахнула и опустилась на стул прямо с мокрой тряпкой в руках — она мыла полы. То, что Иван появился в, самый, что ни есть, прозаический момент, как-то немного принизило её мечту.

Их, конечно же, не зарегистрировали, несмотря на заступничество брата Клавдии, приятельницы Анны, тоже работавшей медсестрой: как Павле, так и её суженому не было восемнадцати. Тогда Анна бесшабашно махнула рукой: «Эх, ребята, не в бумажке счастье! Любили бы вы друг друга!» — и вздохнула о чём-то своем, видимо, утраченном.

Анна с помощью своей хозяйки нашла неподалеку недорогую квартиру и устроила что-то, похожее на свадьбу — веселый шумный вечер, где и пели, и танцевали, и «горько» кричали. Павла держалась не так, как положено невесте: не плакала, а веселилась больше всех, и это было несвойственно ей, серьёзной, часто печальной. На своей «свадьбе» она и пела громче всех, и в пляске выходила первой в круг, и всегда рядом с ней оказывался высокий цыганистый мужчина — брат Клавдии, он посверкивал соблазняюще глазами. А Иван весь вечер просидел за столом, чувствуя себя почему-то лишним в этом общем веселье, к которому и он имел отношение.

Анна помогла молодым устроиться и на работу в своей же больнице: Павле — санитаркой, Ивану — истопником, но летом топить нечего, и он помогал на кухне, и это было здорово, потому что приносил домой то котелок щей, то каши, то хлеба. И если учесть, что получали оба и небольшое жалованье, то жили они неплохо.

В сентябре приступили к занятиям на учительских курсах, но по-прежнему в свободное время работали в больнице. Трудно, и всё же можно трудности преодолеть — так считала Павла, но Иван, неохочий до учебы, постоянно жаловался на усталость, грозился бросить учебу.

Занятия на учительских курсах закончились в апреле следующего года, но работы в школе не нашлось. Иван заметно сник: Павла забеременела, и положение у них шаткое — ни дома своего, ни работы хорошей. К тому же Павла уже не могла работать в больнице: стало тяжело, да и сердце что-то пошаливало, видимо, сказывался ревматизм, перенесённый Павлой в детстве. А одного заработка Ивана явно не хватало. И вот в одну из ночей после долгих вздохов он вдруг признался:

— Пань, а Пань… Я место хорошее нашёл.

— Где же, Ваня?

— Хорошее место, денежное, — хвалился Иван.

— Ну и где же?

— Да, понимаешь, на Дальний Восток завербовался, — и начал с жаром доказывать, онемевшей от удивления Павле. — Представляешь, через год вернусь, деньжищ привезу, их там рыбаки лопатой гребут! Ох, и заживем! — он мечтательно вздохнул.

— А я? — привстала на локте Павла. — Я куда?

— Ну, ты… — Иван брякнулся с высоты своих мечтаний в реальную жизнь, в которой не находил себе места. — Ну, ты к Анне переберёшься или… это… к маме уедешь… — он не посмел признаться, что надоела ему до чёртиков семейная жизнь, он устал от непосильной ноши обязанностей главы семьи, а рождения ребёнка вообще боялся панически — сам был ещё как большой ребёнок. Да и тянуло его куда-то в неизвестную даль. Это было у него в крови, с самого детства, когда убегал из своей деревни в чужую: не сиделось ему на месте. Он и в Вятку приехал не столько из-за Павлы, сколько из-за того, что хотелось увидеть новый город. А теперь его опять куда-то тянуло, да и Павла пугала его своей серьёзностью, оказалось, она и стихи писала, и это было неожиданно и странно для него.

— Ты соображаешь? — возмутилась Павла. — Как я сяду к Анне на шею, у неё и так своя жизнь не устроена, а у мамы своих ртов трое, да я с четвёртым! Где я там работу найду? А тут обещают в будущем году дать начальный класс, я как раз и рожу, можно будет и на работу пойти, а ребёночка обещала бабушка Маруся понянчить.

Иван молчал, подавленный таким напором, а Павла всё больше и больше распалялась:

— … Да и ты — мой муж, отец моего ребёнка, ты думаешь, что будет с нами?

— А чо? — ухмыльнулся вдруг Иван. — Ты-то и сама, небось, неизвестно чём думала, когда со мной сходилась, а какой я тебе муж: мы ж не венчаны, не расписаны!

— Ах так?! — Павла вспылила. — Тогда хоть сейчас убирайся! — и резким толчком спихнула Ивана с кровати.

— Да вот ещё, Пань, ну чего ты сердишься? — забормотал Иван, поднимаясь с пола и прилаживаясь снова на краю постели.

А Павла отодвинулась к стене, отвернулась, а когда Иван хотел её обнять и поцеловать, сбросила с плеч его руку:

— Не лезь, — и застонала. — Ох, не могу я!..

До Тюмени они ехали вместе — Иван и Павла.

Анна, провожая, уговаривала:

— Может, осталась бы ты, Павлуша, у меня, ну куда ты такая? Родила бы здесь, ничего, вырастили бы ребёночка, пусть Иван уезжает.

Предлагала она это искренне, от души: успела привязаться к племяннице, даже испытывала к ней нечто материнской любви. Но Павла строго глянула на тётку и покачала головой: дескать, в Тюмени ей будет лучше, всё-таки родной край, правда, она была не уверена в том, что и в самом деле будет лучше. Ей хотелось остаться в Вятке, она полюбила тётю всей душой, но за Анной ухаживал доктор из её больницы, и Павла считала, что, оставшись, она будет мешать Анне устроить личную жизнь.

Павла крепко расцеловала плачущую Анну, у самой же глаза были сухие. Анна тому не удивилась: давно приметила, что племянница почти не плачет, всё переживает молча. А с Иваном Павла не разговаривала, смотрела на него словно на стену, и он, понурясь, стоял в сторонке возле чемоданов. Павла поднялась в вагон, Иван поплелся следом, кивнув прощально Анне, и та глубоко, сердобольно вздохнула: жалела, что «поженила» их. Она быстро поняла, что Павла «не по себе дерево срубила» — Иван её не стоит, но и не осуждала племянницу: и сама сколько раз бросалась в любовь, как в омут.

Поезд сначала резко дернулся, стукоток пробежался по сцепкам вагонов, потом плавно тронулся с места. Павла выглянула из окна. Слезы замутили белый свет, и она поспешно смахнула их рукой, помахала Анне рукой, не подозревая, что видит её в последний раз: спустя десять лет обрушится на страну смертный вихрь, закружит, завертит людей в огненном водовороте, сделает Ивана Копаева безногим инвалидом, унесет в небытие более двадцати миллионов жизней, и жизнь Анны — тоже.

Иван вздыхал виновато, но был доволен, что Павла молчит, не докучает упреками. А Павла ехала, как мать её двенадцать лет назад, в неведомое. Только тогда Павле шёл четвёртый год, она не знала забот, щебетала и пела, как пичужка. А сейчас за окном поезда осень тридцать второго года, в ней теплится ещё одна жизнь, и неизвестно, как сложится судьба её будущего ребенка, как встретит их мать…

Ефимовна, увидев на пороге дома старшую дочь, обмерла на месте, закрестилась и заплакала. Она обнимала дочь, зятя новоявленного и плакала, плакала.

Девчонки, которым уже исполнилось девять и пять лет, с любопытством смотрели на сестру, шепоточком оценивали располневшую фигуру, рассматривали нового родственника, удивляясь, что не погнала мать их со двора поганой метлой, как грозилась раньше, а вот плачет и целует свою «шаталу» — именно так она звала Павлу. Невдомек им было, что у матери, скорой на расправу, отходчивое от злобы сердце, да и стосковалась она по старшей дочери. Упряма, характеру твердого, а открытая и добрая по натуре, младшие — не такие, более хитрые и затаенные, словно и не родные дочери Егора Ермолаева.

Павла родила в декабре. Своего сына-первенца нарекла Виктором по своей давней мечтательной привычке придавать именам смысл. Виктор — победитель, вот пусть растет и впрямь будет победителем той скверной жизни, какой она жила до сих пор, пусть будет более удачливым и счастливым. Конечно, будущее малыша пока неясно, но рос мальчишка крепким и рано стал проявлять свой упрямый характер.

Это был год, когда газеты наперебой обсуждали речь Сталина о шести условиях победы. Тогда впервые прозвучало слово «перестройка», всплывшее в лексиконе россиян спустя полвека. И тогда, и потом под этим словом подразумевалась перестройка работы государственных учреждений, профсоюзных и партийных организаций. Подразумевалась. Но не состоялась.