Читаем без скачивания «Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

Поселившись на лето в Кучине, я должен был ближе войти в жизнь института и вместе с тем дать себе отдых от факультетских дел. Стратонов уехал на юг, и факультет выбрал нам временного заместителя – профессора технической химии Настюкова. Мне все-таки приходилось очень часто ездить из Кучина в Москву и заниматься всевозможными, в том числе и факультетскими, делами. Это не всегда бывало легко.

Так как Кучин и геофизики сыграли некоторую роль в нашем существовании, нужно несколько поговорить о них. Директором Кучинского института был Сергей Леонтьевич Бастамов – человек очень умный, способный и сложный. Имея, как и другие геофизики, очень слабую подготовку, он многое восполнил чтением и размышлением; в житейском смысле был очень гибок и совершенно аморален во всех отношениях. Магнитным отделом ведал Василий Иванович Пришлецов: о его безграмотности я уже говорил. Это был человек неплохой, но глупый и способный лезть на рожон, когда его к этому подстрекали другие, получавшие все выгоды, тогда как сам Василий Иванович получал только ушибы. Сейсмическим отделом ведал Вячеслав Францевич Бончковский – спортсмен, невежда, но, как и Бастамов, способный к самосовершенствованию; умом и изворотливостью он не походил на него.

Теоретическим отделом ведал Владимир Андреевич Ханевский: для меня – друг детства, но не друг вообще. Старше меня на два года, из очень бедной семьи, он давал уроки и, не переставая работать, ухитрился окончить гимназию. В университете Ханевский не блистал, но работал очень много: математических способностей у него не было никаких, и как специальность он выбрал метеорологию. Это было легче всего, и все неспособные студенты кончали как метеорологи. Темой для зачетного сочинения Лейст дал ему обработку температур за какой-то из годов по наблюдениям на Пресне. Он выполнил задание очень добросовестно, и я несколько помог ему, указав выводы, которые можно было сделать. К общему удивлению, Лейст оставил его при университете. Так, со ступеньки на ступеньку, к описываемому времени Ханевский оказался профессором Московского университета и заведующим теоретическим отделом в Кучине.

Аэродинамическим отделом ведал не университетский человек – инженер Сабинин, потомок Сусанина. Это был технически вполне подготовленный и добросовестный работник. Ветряковым отделом ведал инженер Красовский – фанатик этого дела, не способный говорить ни о чем, кроме ветряков и энергии, которую они могут дать народному хозяйству. В Кучине эти два отдела были учреждены Центральным аэрогидродинамическим институтом (ЦАГИ), принадлежавшим военному ведомству. За ними надзирал Сергей Алексеевич Чаплыгин и инженер Ветчинкин – чудаковатый, но очень знающий и способный человек. Хозяйством ведал бывший председатель Тверской губернской земской управы Цирг, когда-то – кадет, отставленный царским правительством после нашумевшей ревизии тверского земства.[423] Атмосферным электричеством занимался в принципе Сперанский, но его саботировали все остальные геофизики.

Помимо помещений и лабораторий, устроенных Рябушинским, уже после его отъезда был выстроен специальный павильон для магнитных наблюдений и достраивалась сейсмическая станция. Дом внизу у аэродинамической лаборатории был занят под общежитие технического персонала; в доме на холме («дворец» Рябушинского) помещалась библиотека и общежитие научного персонала. Кроме того, были флигели, в одном из которых помещались мы. Большой дом и флигели были окружены великолепным парком,[424] который переходил в лес. На озере, при впадении речки, находилась собственная электрическая станция, и при ней – мастерские. Персонал, очень хорошо подобранный, оставался еще со времен Рябушинского. Все это, вместе взятое, называлось первым имением.

Разница в климате (микроклимате) между парком и большим домом, с одной стороны, и низом с техническими службами, с другой, была весьма чувствительна. В то время, как внизу люди хворали, не переставая, болотной лихорадкой, наверху все были в добром здравии. Новые постройки находились в километре от первого имения – в так называемом втором имении. Еще дальше было третье имение, где все здания были разрушены и оставались только весьма солидные фундаменты.

Стройка проходила в очень трудных условиях, и, собственно, мы не имели права строить. Вся строительная деятельность по декрету была сосредоточена в Главном комитете государственных сооружений, во главе которого стоял бывший меньшевик Павлович, дядюшка профессора Сорбонны Эфрусси. Комитет составлял всероссийский план, и до составления этого плана всякая строительная деятельность была запрещена под страхом самых серьезных наказаний. Над комитетом и его толстым председателем все смеялись, но с запретом приходилось считаться, и сейсмическую станцию в Кучине строили на кредиты, которые отпускали под разными наименованиями: «установка приборов», «усовершенствование установки», «защита от непогоды» и т. д. Кредиты отпускались в падающих рублях, а каменщики желали иметь полное довольствие и полное удовольствие в натуре, а не в бумажках. Постоянно нужно было ухищряться.

Очень часто мне приходилось разговаривать с Иваном Ивановичем Гливенко, начальником Главнауки, следующим образом: «Иван Иванович, выручайте: каменщики прекращают работы и требуют полной уплаты». – «Что же, требование их справедливое». – «Конечно, справедливое, но вы знаете, что на средства, которые вы отпускаете нам, мы сделать ничего не можем». – «Нет, Владимир Александрович, каменщики – пролетариат, и их нужно удовлетворить». – «Я совершенно согласен с вами и уже дал им ваш адрес. Тут, в центре, будучи облечены всей полнотой власти, вы сумеете объяснить им необходимость жертв для государственного строительства. Вам поверят, а нам, саботажникам, не верят. И придут не с пустыми руками: чтобы показать вам кладку, которая требуется, они принесут по кирпичине». Иван Иванович хмурится и зовет «завфина»: «Товарищ Удовиченко, надо удовлетворить Владимира Александровича, а то нас тут забросают кирпичами», – и я получаю удовлетворение.

Конечно, Иван Иванович прекрасно понимал, что я не пошлю к нему каменщиков и что надо помочь. Истинным облегчением для нас было иметь его на этом посту. Крупный бюрократ (директор департамента в старом министерстве), очень умный, разумный и благожелательный человек, он делал все, чтобы помочь научным учреждениям. Иван Иванович обладал большой гибкостью (я всегда сравнивал его с Борисом Годуновым при Федоре Иоанновиче), но употреблял ее всегда на благо и очень умел сводить на нет глупейшие измышления М. Н. Покровского.

Кучинские дамы, жены геофизиков, встретили тебя любезно, но храня камешек за пазухой. В то время, как я был старше их мужей, ты оказалась моложе всех дам. Жена Пришлецова, врач, выказывала холодок, и это было лучше, чем скрытый яд жен Ханевского и Бастамова. Жена Бончковского, тоже – математичка по образованию, была очень занята своей внутренней драмой: она вступила в научную работу с большими надеждами, которые не оправдались, и теперь задумывалась над смыслом человеческой жизни. Жена Чаплыгина относилась к тебе определенно хорошо, но годилась тебе в бабушки и чувствовала себя генеральшей. Так и случилось, что приятных людей в разнообразном обществе для тебя не оказалось. За нами очень ухаживали, но цену этого мы оба прекрасно понимали. Ты и не стремилась к этому обществу. У нас всегда кто-нибудь гостил, и мы одни никогда не оставались.

Упомяну еще как курьез, что помимо Ханевского Бончковский, Виткевич и некоторые другие из сотрудников института (например, Баскаков, младший брат моего товарища по гимназии) были моими земляками.[425]

Я не помню точно, к какому моменту нужно отнести приезд с юга твоей сестры Лены с мужем Николаем Владимировичем, а также, несколько позже, твоей тетки Розалии Григорьевны. Это было в 1921 году, и мне смутно помнится, что была весна или лето, а для тетки Розы – лето или начало осени. Это не было и во время нашей отлучки из Москвы. Оба мы присутствовали. Был ли это май? Между 15 мая и нашей поездкой в Петроград и перед переездом в Кучин? Не знаю. Во всяком случае, они вернулись и заняли соседнюю комнату – ваш огромный салон, в котором перед ними перебывало несколько квартирантов: Зверевы, Диесперовы – все друзья Сидорова и Нины Георгиевны.

С возвращением Елены Ивановны начались семейные осложнения. Она уезжала, оставляя семью в богатстве, а когда вернулась, нашла отца разоренным, вещи распроданными. У нее не было твоей деликатности. Ты считала, что все имущество было приобретено трудом твоих родителей, что вы, дети, пользовались этим, но в приобретении не участвовали, и что если после смерти матери вы являетесь юридически ее наследниками, то, действительно, право на все имущество принадлежит отцу и только отцу. Поэтому, когда отец продавал дом, формально принадлежащий детям, ты дала ему доверенность, но не предъявила никаких требований и ничего не получила, и я, твой жених в то время, вполне одобрил это.