Читаем без скачивания Двести лет вместе (1795 – 1995) - Александр Солженицын

В Двадцатые годы, по словам А. Воронеля: «евреи восприняли как благоприятную ситуацию, трагическую для русского народа»[259].

Правда, ещё благоприятнее её восприняли левые западные интеллектуалы: их обворожение было не национальное, разумеется, а социалистическое. Кто помнит, в сентябре 1930, молниеносный расстрел сорока восьми специалистов-пищевиков – «организаторов голода» (то есть вместо Сталина), «вредителей» в мясном, рыбном, консервном, овощном делах? Среди этих несчастных – и евреев не меньше десяти[260]. Но как же нарушить всемирное восхищение советской властью? Дора Штурман внимательно прослеживает, как Б. Бруцкус в Европе тщетно пытался поднять голоса протеста западных интеллектуалов. И нашёл таких, но кого? – немцев и «правых». Сгоряча подписал и Альберт Эйнштейн – но и, не покраснев, снял свою подпись – ибо: «Советский Союз добился величайших достижений» и «Западная Европа… скоро будет вам завидовать», а этакий расстрел – всего лишь «единичный случай», и «отсюда нельзя считать возможность вины [пищевиков] полностью исключённой». Ромен Роллан – «благородно» смолчал. Арнольд Цвейг – еле устоял против коммунистического гнева, подписи не снял, но оговорился, что эта расправа – есть «древнерусский метод». И что тогда спрашивать с академика Иоффе внутри страны, толкавшего Эйнштейна снять подпись?[261]

Нет, не стала Западная Европа нам завидовать. А от таких расстрельных «единичных случаев» погибли миллионы невинных. Не станем доискиваться, почему мировым общественным мнением те злодеяния были забыты. Не слишком охотно вспоминаются они и сегодня.

Ныне строится обратным движением в прошлое миф: что при советской власти евреи в целом всегда были гражданами второго сорта. Или о раннесоветских годах выражаются в такой форме: «тогда ещё не было таких притеснений, которые произошли позже»[262].

И вовсе редкость – такое, например, признание не участия только, но и некой лихости еврейской в ведении дел того молодого варварского государства: «Смесь невежества и дерзости, которую Ханна Арендт называет типичной чертой еврейских парвеню, была присуща первой социалистической, политической и культурной элите. Дерзость и пыл, с которыми проводились большевицкие мероприятия, будь то конфискация церковных сокровищ или травля "буржуазных интеллигентов", действительно придавали большевицкой власти в 20-е годы определённые еврейские черты»[263].

И в 90-е же годы другой публицист-еврей написал о 20-х годах: «В студенческих аудиториях тон часто задавали евреи, не замечавшие, что их интеллектуальное пиршество идёт на фоне опустошений в стане основного народа страны». А потом «на протяжении десятилетий евреи гордились теми своими соплеменниками, кто в революцию сделал блестящую карьеру, и не очень-то задумывались над тем, как эта карьера связана с реальными страданиями русского народа». И сегодня – «поразительно единодушие, с каким мои соплеменники отрицают какую-либо свою провинность в русской истории XX века»[264].

Ах, как целительно звучали бы для обоих наших народов такие голоса, если б не были утопающе-единичны… Ибо это правда, что в Двадцатые годы евреи во множестве Устремились на службу к большевицкому Молоху – не думая об этой несчастной подопытной земле, но никак не предвидя последствий и для себя. И многие из верхушечных советских евреев при этом потеряли чувство меры: ощущение, где надо остановиться.

Глава 19 – В ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ

Тридцатые годы в СССР были годами напряжённого индустриального рывка, в котором перемолоты были крестьянские массы и жизнь всего населения приобрела новые непривычные формы, требующие непривычных же навыков приспособления к ним. Через непосильные жертвы и несмотря на многие несуразности советской организационной системы – вся жестокая эпопея привела-таки к созданию индустриальной державы.

Но не на чуде самозародном выросли и совершились сталинские Первая да и Вторая пятилетки и не на одном насильственном сгоне голой массы работяг. Потребно было обильное техническое снабжение, передовое оборудование, сотрудничество опытных в этой технике специалистов – и всё это широко притекало от западного капитализма, и более всего из Соединённых Штатов. Не в виде дара, конечно, не в виде щедрой помощи, – за всё это советские коммунисты обильно расплачивались российскими недрами и лесами, рынками сырья и обещаемыми Западу рынками сбыта, и награбленным добром царской Империи. Такие сделки потекли при содействии и одобрении интернациональных финансовых магнатов, и прежде всего Уолл-стрита, – в устойчивое продолжение тех первых коммерческих связей, которые советские коммунисты сумели завязать на американских биржах ещё в ходе нашей Гражданской войны и укрепляли их целыми кораблями царского золота и сокровищ Эрмитажа.

Но позвольте! но мы же обстоятельно учены Марксом, что капиталисты – лютые враги пролетарского социализма и не помощь от них прикатит, а уничтожительная кровавая война? Э, как бы не так; несмотря на официальное дипломатическое непризнание, вполне было на виду, и даже печаталось в «Известиях»: «американские торговцы заинтересованы в расширении экономических связей с Советским Союзом»[1]. – Против такого расширения выступали американские профсоюзы (защищая свой рынок от продукции дешёвого – рабского – советского труда). А созданная к тому времени «Русско-Американская торговая палата» и слышать не хотела о каком-то политическом противостоянии коммунизму, «вмешивать политику в деловые отношения»[2].

По вскрытым ныне дипломатическим и финансовым архивам Э. Саттон, уже упоминавшийся современный американский исследователь, проследил связи Уолл-Стрита с большевиками и указал на их аморальную логичность и последовательность на протяжении многих лет, ещё и от плана «Марбург» в начале века, на фундаменте обширного капитала Карнеги: усилить власть международных финансистов через «социализацию» стран Земли «для контроля… и принудительного установления мира». И пригнёл к выводу: «Международные финансы предпочитают иметь дело с централизованными правительствами. Банковское сообщество меньше всего хочет свободной экономики и децентрализованной власти», как раз напротив. «Революция и международные финансы не так уж противоречат друг другу, если в результате революции должна установиться более централизованная власть» – и тем самым рынки этих стран становятся управляемыми. И – вторая линия согласия: «У большевиков и банкиров была эта существенная общая платформа – интернационализм»[3].

На такой-то почве не удивительна вся последующая поддержка «Морганом-Рокфеллером коллективистских предприятий и массового уничтожения индивидуальных прав». И в оправдание этой поддержки звучало на сенатских слушаниях: «Почему великая индустриальная страна, наподобие Америки, должна желать создания и последующей конкуренции другого великого промышленного соперника?»[4]. А с заведомо неконкурентоспособным, централизовавшим свою экономику тоталитарным режимом – враждовать не надо. – Другое дело, что Уолл-стрит не рассчитал дальнейшего развития большевицкого строя и его сверхожидаемой возможности управлять людьми, использовать их до самого дна – и создать свою, хоть и уродливую, но мощную, индустрию.

Однако в чём же тут связь с нашей основной темой? А пожалуй, в том, что, как мы видели, американские финансисты напрочь отказывали в займах дореволюционной России – по причине ущемления в ней прав евреев, – хотя Россия всегда была перспективна для финансовой выгоды. И ясно, что если тогда они готовы были пожертвовать прибылью, то и теперь, при всех экономических расчётах на советский рынок, – не стала бы «империя Моргана-Рокфеллера» пособлять большевикам, если бы в СССР к началу 30-х годов прорисовалось бы притеснение евреев.

Но в том-то и дело, что для Запада уже описанные нами советские притеснения традиционной еврейской культуры или сионистов легко исчезали под общим на тот день впечатлением, что советская власть евреев не угнетёт, и даже, наоборот, сохранит многих у рычагов власти.

Картины прошлого обладают способностью удобно переворачиваться в нашем сознании – так, чтобы приуспокоить его. И сегодня нарастает такое представление, что в 30-е годы евреи были уже вытеснены из советского руководства, уже никак не касались управления страной. – Встретим мы (в 80-е годы) и такие утверждения: что в советские годы евреи в СССР были «практически уничтожены как народ, они превратились в социальную группу, расселенную в больших городах, "прослойку, обслуживающую господствующий класс"»[5].