Читаем без скачивания Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад - Арнольд Дж. Тойнби

В Китае и Индии иезуиты не повторили ошибкок, совершенных ими в Японии, когда на них пало подозрение, что проповедь христианства ведется в политических интересах агрессивных западных держав. Подход к пропаганде христианства в Китае был настолько оригинальным и многообещающим, настолько перспективным, по сути дела, и сегодня, что наше исследование столкновений азиатских народов с Западом будет неполным, если не принять во внимание те возможности, что иезуиты открыли в Китае и Индии. Вместо того чтобы пытаться отделить христианство от секулярной сути западной цивилизации, как мы все пытаемся делать с тех пор, иезуиты постарались очистить христианство от его нехристианских ингредиентов, характерных для западной цивилизации, и представить его китайцам и индусам не как локальную религию Запада, но как универсальную религию, несущую послание всему человечеству. Иезуиты отбросили все случайные и несущественные западные аксессуары и преподнесли китайцам и индусам самую суть христианства, в каждом случае облачая ее в интеллектуальные и литературные одеяния, характерные для данного народа и лишенные неуместных западных прикрас, коробивших азиатские души. Этот эксперимент в первой попытке провалился из-за внутренних усобиц в лоне самой римско-католической церкви того времени, усобиц, не имевших никакого отношения ни к христианству как таковому, ни к Китаю или Индии; однако, принимая во внимание, что и Индия, и Китай, и христианство и сегодня присутствуют на мировой арене, можно ждать и надеяться на новую попытку провести этот эксперимент. Недавняя победа коммунизма над западной цивилизацией (оторванной от христианства) в Китае еще не говорит о том, что для христианства там нет будущего в какой-либо отдаленной главе истории, еще скрытой от нас за горизонтом.

ПСИХОЛОГИЯ СТОЛКНОВЕНИЙ

В первых главах этой книги мы сделали обозрение четырех эпизодов истории, где западная цивилизация сталкивалась с каким-либо из современных ей незападных обществ. Перед нашим взором прошли встречи России, ислама, Индии и Дальнего Востока с западным миром. Наше исследование показало, что при всем различии опыта, в случаях когда общество испытывает удар со стороны чужой цивилизации, все четыре эпизода имеют ряд общих характеристик; поэтому целью настоящей главы является выбрать для дальнейшего изучения несколько факторов, которые представляются характерными не только для столкновений современного мира с Западом, но и для всех подобных столкновений между различными цивилизациями. Похоже, что существует некая общая психология столкновений, а это уже представляет практический интерес и значение сегодня, когда внезапное «сокращение расстояний» посредством использования достижений западной технологии столкнуло лицом к лицу, в упор десяток различных обществ, еще вчера живших своей жизнью почти так же независимо от других, как если бы каждое жило на отдельной планете, а не в гуще других представителей того же рода.

Можем начать с того, что вспомним одно общее явление, привлекшее наше внимание в последней главе, где мы рассматривали сравнительные характеристики двух последовательных нашествий западной цивилизации на Китай и Японию. Мы заметили, что в первом случае Запад пытался навязать дальневосточным народам западный образ жизни во всей его полноте, вместе с религией и технологией, и эта попытка успеха не имела. Затем, как мы видели, во втором акте драмы Запад предложил тем же народам секуляризованный вариант западной цивилизации, где религия отсутствовала как компонент, а главным элементом стала технология; и как мы узнали, этот технологический срез, отщепленный от религиозной сердцевины нашей цивилизации примерно в конце XVII века, действительно сумел проникнуть в жизнь дальневосточного общества, того самого, которое прежде отвергало попытку внедрить туда западный образ жизни единым блоком, вместе с религией, технологией и всем прочим.

Здесь мы имеем некое явление, по-видимому, часто встречающееся, когда культурный луч цивилизации, охватывающей своим излучением других, упирается в незнакомое социальное тело. Сопротивление этого чуждого тела расщепляет луч на составные части подобно световому лучу, расщепляющемуся при встрече с призмой. Из оптики мы знаем, что некоторые из линий спектра обладают большей проникающей способностью по сравнению с другими, и мы можем наблюдать подобное явление с компонентами расщепленного культурного луча.

Для иллюстрации возьмем примеры из физики и медицины. Научившись расщеплять атом, мы, на свою беду, узнали, что частицы, составляющие атом какого-нибудь совершенно безвредного элемента, перестают быть безобидными и превращаются в грозную и опасную силу, как только отделяются от стройной структуры, какую представляет собой атом в целом, и пускаются в самостоятельный путь. Мы узнали также — правда, уже не на свою беду, а на беду сообществ-отшельников, сумевших сохранить образ жизни первобытного человека, — что болезни, которые мы считаем незначительными, ибо за долгие века сосуществования с ними мы выработали против них стойкий иммунитет, могут оказаться смертельными для островных обитателей южных морей, впервые столкнувшихся с этими заболеваниями при появлении европейских вирусоносителей.

Свободный луч культурного излучения, как свободный электрон или вирус заразной болезни, может оказаться смертельным в случае, если будет сдвинут со своего места в строгой структуре, в которой он функционировал до того, и пущен на волю в совершенно новую для себя среду. В первоначальной, родной структуре этот культурный луч, бацилла или электрон не имели возможности сеять смуту, будучи жестко привязаны к остальным компонентам той структуры, где все части и функции их пребывали в равновесии. Теряя связь с первоначальной структурой, свободная частица, бацилла или культурный луч не изменяют своей природы, однако та же прежде безвредная природа вдруг обретает смертоносную силу, разорвав привычные связи. В этих обстоятельствах — где «усопшему мир», там «лекарю пир», иными словами, что одного лечит, то другого калечит.

В том комплексе столкновений между остальным миром и Западом, который мы рассматриваем в данной книге, имеется классический пример того, какой вред может нанести некий институт, вырванный из привычной социальной среды и силой перенесенный в другой мир. За последние полтора века, что нам легко проследить, мы, западный политический институт «национальных государств», прорвали границы своей первородины, Западной Европы, и проложили путь, усеянный шипами гонений, резни и лишений, в Восточную Европу, Юго-Восточную Азию и Индию, для которых институт «национального государства» не был исконной принадлежностью социальной системы, но был экзотической структурой, сознательно импортированной с Запада отнюдь не потому, что был опробован и сочтен приемлемым для местных условий этих незападных регионов, а просто оттого, что политическая мощь Запада придавала его политическим институтам иррациональную, но неотразимую привлекательность.

Смута и опустошение, вызванные в этих регионах установлением заимствованного западного института «национальных государств», намного масштабнее и глубже, нежели вред, нанесенный тем же институтом в Великобритании или Франции и других западноевропейских странах, где этот институт развивался спонтанно и постепенно, а не был искусственно пересажен извне.

Ясно, почему один и тот же институт вызывает столь поразительно различный эффект в двух различных социальных средах. В Западной Европе он не наносит особого вреда по той же причине, по которой, собственно, и возник там, а именно потому, что в Западной Европе он соответствует естественному распределению языков и политических границ. В Западной Европе люди, говорящие на одном языке, в большинстве случаев живут компактными сообществами на одной компактной же территории, где достаточно четкие лингвистические границы отделяют одно сообщество от другого; и там, где языковые границы образуют нечто вроде лоскутного одеяла, эта лингвистическая карта удобно соответствует политической, так что «национальные государства» появились как естественный продукт социальной среды. Большая часть исторической территории западноевропейских государств действительно примерно соответствует однородным кускам лингвистической карты; это соответствие, разумеется, получилось в основном непреднамеренно. Западноевропейские народы вряд ли сознавали, что процесс формирования их политических границ основывался на языковом базисе; поэтому и дух национализма в целом сложился в этих условиях легко и естественно. Те же языковые меньшинства, что оказались как бы не по ту сторону границы, по большей части выказывали свою лояльность и встречали понимание, ибо их давнее сосуществование как граждан единого сообщества с большинством, говорящим на «национальном языке», являлось историческим фактом, принимаемым как данность, ибо не было привнесено извне.