Читаем без скачивания Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды - Владимир Короткевич

— Это ж как, жена?!

— Хри-Хри-Христос! — сморкалась и рыдала она.

— Знаю, что всё от Бога. — Нагайка в руках мужа вздрагивала.

— З-ло-о в доме Христа с апостолами чествовала, за то Он на наш дом отмщение посла-а-л...

— Какого Христа, бревно ты?!

— Полотна святи-и-ли. Кла-а-ала в сундук. — Морда у каменной бабы была красной, и не плыло разве что из ушей. — От того полотна сундук, а от сундука дом, занявшись, сгоре-е-л... Прокляли-и... Словно жар с огнём то проклятие-е! У-ы-ы-ы!

Муж начинал что-то понимать.

— Говорили, за доброту к ним, к ходо-досо-ов-цам! А тут пораньше за коровами пошла да и увидела дом сожжённый.

— Так чего же ты, холера тебе в живот, за коровами пораньше пошла?

— Хри-Христа хотела выжи-и-ть.

— Дура! Колода! — в гневе бросил он. — Ради Бога... Жулики какие-то, злодеи, а не Христос был. — И в гневе, понимая, что дом сгорел и никуда теперь не денешься, огрел жену нагайкой. — Чтоб ты издохла, в Бога... душу... святителя... — Обернулся к племяннику: — Беги, зови соседей. Чёрта догоним, так хоть напьёмся, хоть пику, рыло это свиное ночь видеть не буду.

Племянник бросился на соседний двор. Потом издали донеслось:

— Соседи! Со-се-е-ди!

Через некоторое время вереница всадников, числом сорок, во главе с разгневанным мужем, помчалась в ночь.

В корчме было дымновато и темно. Столы — вековщина — уставлены едой и питьём. Лавы у стен. Стены на одном уровне вытерты спинами до блеска.

Шайка прибрела поздно. Все боковушки, все конюшни и сараи были уже заняты. Пришлось ночевать в общей комнате, головой на краешке стола. На последний Иудин золотой зажарили трёх баранов, попросили лука, чеснока и репы, чёрного хлеба, двух цыплят для Магдалины, немного вина и три бутыля водки и мёда. Остальное корчмарь им сразу же не отдал.

— И что паны будут есть где-то у какого-то там новогрудского Шабса? Это же, видит Бог, и не иудей. Это же чёрт знает что такое! Белоногая падла и носится со своим... как... Ну, я не буду ругаться. Но у него же не куры, а тихие по старости покойники! И разве у него водка? Боже мой! Ваш Люцифер мыл ноги — и то там вода крепче была. А завтра паны будут иметь почти то же, что и сегодня, и за те же самые гроши. А я вам ещё сена на пол...

Посмеялись да согласились. Куда спешить?

И вот сидели и ели. Иаков один приканчивал половину барана. Остальные, уже насытясь, смотрели на людей.

Пылал большой очаг. Крутились в нём на вертелах, шипели, роняя в огонь капли жира, куры. Корчмарь стоял за загородкой в окружении кружек, мерок, бочек; наливал, мерил, бросал на глиняные миски. Придерживая платочком, отрезал от висящей тушки. Любо-дорого было смотреть — кажется, вдесятером не управились бы за одного.

Людей набиралось уже не так и много. Поздно было.

Иоанн, приоткрыв по-юродски рот, рассматривал на полочках, тянущихся по всем стенам, для красоты поставленные оловянные и глиняные расписные миски. Иуда писал что-то на краешке стола.

— Ты... эва... что это? — спросил Филипп.

— А Евангелие про нас. Надо же кому-то.

— Хорошо тебе, грамотный.

Всем было хорошо. В голове приятный туман. Шум.

Сидит со шлюхой монах-доминиканец. Смеются чему-то. А вон в углу пьёт компания шляхтичей. Один уже лежит головой в миске... Самый пожилой из них, с иссеченным лицом и уродливыми седыми усами, бурчит:

— Нет, не то уже, что было. Чёрт его знает, куда катится мир! А бывало... Ой, бывало!.. Бывало, еда была лёгкая. Поел — через час снова есть хочется... А женщины какие были! Двадцать женщин подряд целовал бы! А теперь? И на одну не глядел бы... Все вы тут щенки. Бывало, вино, так это вино — все бы, как вот он, лежали бы... И вечная слава у людей тяну-у-лась, тяну-у-лась. А сегодня только объявили вечную славу — бац, помер; бац, завтра никто ни хрена его не помнит.

Постепенно, однако, корчма опустела, и они остались одни. Даже корчмарь пошёл к себе. Кое-кто уже дремал, уронив голову на стол, или на полу, на сене. Не спали только Христос и Пётр. Было душно, и Юрась отворил окно. И вот тогда, отворив, ещё загодя услышал он в предрассветной тишине приглушённый расстоянием топот многочисленных копыт.

— Кажется, догнали, — сказал он. — Ну вот видишь, Пётр.

Появились огни факелов.

— Хлопцы, погоня!!! — крикнул Христос.

Все заметались по корчме. Только один Иуда, кажется, никуда не торопился. Некоторые выскочили за дверь. Андрей начал лихорадочно втискиваться в подпечье.

...Ильяш, выскочив, побежал огородом, капустными грядками, путаясь в тыквенной ботве, ловившей, казалось, его за ноги.

...Христос воздел руки:

— Пётр, Пётр, приближается уже ко мне чаша моя. Из-за тебя вынужден я её испить, — и вдруг выставил окно, сообразив: — Разве что в окно от муки бежать?

Пётр бросился за Братчиком, уже протискивавшимся в окно:

— И я, Господи, по силе моей не оставлю Тебя. Где Ты будешь, и я за Тобой пойду. Куда Ты, Боже, туда и я.

Они выскочили в окно и побежали огородами. И тут за их спинами раздался звон стекла и крики — всадники ворвались в корчму.

За стойкой гостеприимно стоял Раввуни:

— Может, ясновельможные паны выпили бы? Таких каплунов, такого мёда!

— Где жулики, корчмарь? — взревел муж.

— Какие жулики? Э-э... Ну... тут, понимаете, я, а в боковушке — жена, а в подпечке, понимаете, куры.

— К-куры?

— Я ж не говорю, что львы.

Андрей в подпечке начал кудахтать, раздувая толстую морду. Грёб солому и квохтал, будто яйцо снёс. Очень натурально.

— На двор, — рявкнул муж. — Там они. Н-ну, мы им!

Магдалина поднялась от печки и вышла за ними в сенцы.

— Слушай, — сказала она мужу. — Ты знаешь, что на этих людях?

— Сдохнуть, что бы ещё не знать?.. Убью падлов!

— На этих людях дело и дыба самого кардинала. Их вот-вот должны взять. Уяснил?

Шляхтич оторопел.

— Л-ладно, — наконец вымолвил он. — Убивать не буду. Но уж дам-дам! За мной, хлопцы!

...Апостолы убегали, как могли. А за ними отовсюду, догоняя, валили конные и пешие с палочными кропилами.

Ильяш-Симон, к счастью, успел спрятаться в воде у бобрового дома и сидел там, пуская бульбы.

Всадники гнались за Тумашом. Он крутился с саблей, отгоняя всех, хекал, а после с кошачьей ловкостью почти взбежал на берёзу. Берёзу начали трясти.

— Я дворянин! — кричал он сверху.

Остальные же сполна испили чашу свою. За ними гнались до самой дороги и ещё дальше и, избивая, спрашивали:

— Пророки, прорекайте, в каком лесу эти палки росли?

Они, ничего не отвечая, изо всех сил бежали от опасности.

...Покуда живота своего поправили, повторяли часто те слова: тяжко нам муку панскую и апостольские вериги на теле своём носить. Волим так в своей шкуре ходить, просто жить на свете без вымыслов плутовских, ибо это нам первый раз заплатили, ибо нам вовсе не хочется другой раз пророчествовать. И так жили в покое.