Читаем без скачивания Честь и бесчестье нации - Владимир Бушин

Продолжает свой шмон и профессор Волкогонов. Он одержим идеей выявить еще и то, как это Ленин мог благоденствовать, "официально проработав за свою жизнь менее двух лет". Он-то, генерал-философ, официально проработал сорок четыре года! В двадцать два раза больше! А ему ни одного памятника. Тут мы вынуждены сказать кое-что о том, как всю жизнь официально и неофициально работал сам Волкогонов, каковы плоды его трудов.

Почти всю свою сознательную жизнь, во всяком случае лучшие годы, Дмитрий Антонович протрубил в армейских политорганах. Поднимаясь со ступеньки на ступеньку, а иногда и перепрыгивая их, обливаясь потом, добрался до самой вершины Лысой горы. Шутка сказать, стал первым заместителем начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота генерала армии А. А. Епишева. Одновременно без конца писал книги. Сочинил около тридцати фолиантов. Главный среди них — четырехтомник "Триумф и трагедия". Над заглавием профессор долго не мудрил. У Черчилля есть книга "Трагедия и триумф", он вывернул это эффектное заглавие наизнанку, получилось не менее эффектно. У него на сей счет всегда просто. Берет, допустим, воспоминания Г. К. Жукова, с помощью целенаправленных вставочек и поправочек опять же выворачивает их наизнанку и вставляет в свою книгу. Прекрасно!

Однако что же представляет собой ученая тетралогия в целом? По определению самого автора, это "политический портрет И. В. Сталина". Здесь обратим внимание лишь на одну интересную особенность большого труда, ограничив себя к тому же главами о Великой Отечественной войне, поскольку перед нами труд ведь не кого-нибудь, а генерала.

Есть авторы, которые, создавая тот или иной образ, вкладывают в него так много души, что в итоге создают скорее свой портрет, чем задуманный. Кто не помнит восклицание Флобера: "Эмма Бовари это я!" А ныне уже было сказано, что солженицынский Ленин это больше сам Александр Исаевич, чем Владимир Ильич. На наш взгляд, перед таким фактом мы стоим и теперь: генерал-полковник Волкогонов отдал созданию портрета генералиссимуса Сталина столько жара своего неуемного сердца, что в результате мы видим все-таки скорее генерала, чем генералиссимуса.

Например, автор часто говорит об отсутствии у своего героя "прогностического дара", "провидческого таланта". Что ж, может быть. Нельзя, однако, не вспомнить о том, например, что в известной речи 3 июля 1941 года герой книги сказал: "Наше дело правое, враг будет разбит, мы должны победить". И что же? Через четыре года все сбылось. Как видим, тут "прогностического дара" вполне хватило. А дело-то было не пустячное. Но сам коммунист Волкогонов четыре года назад уж наверняка не мог спрогнозировать, что с 1989 года у него одна за другой выйдут вполне троцкистские книги о Сталине, Троцком и Ленине. Выходит, "прогностического дара" нет как раз у него.

Генерал пишет о генералиссимусе и такое: "У этого человека никогда не было подлинных социалистических убеждений". Что ж, думайте себе так на здоровье. А разве у самого генерала хоть какие-нибудь убеждения хоть когда-нибудь были?

Наконец, еще один штришок. Рассказывая о начальной поре войны, автор твердит старую байку о том, что Сталин "в течение нескольких дней был подавлен и потрясен, находился в глубоком психологическом шоке, почти параличе, но никаких доказательств этого опять привести не может. Да и где их взять, если с самого начала Сталин все время находился на посту, и, как стало известно теперь, после опубликования в "Известиях ЦК КПСС" № 6 за 1990 год "Дежурного журнала" его приемной, документально, каждый день встречался с десятками людей; если не сложив ни одной из прежних высоких обязанностей (Генерального секретаря ЦК ВКП(б), председателя СНК), именно в эти первые самые страшные дни войны берет на себя новые ответственнейшие обязанности председателя ГКО, члена, затем председателя Ставки, народного комиссара обороны и Верховного Главнокомандующего; если проводит множество заседаний и совещаний, принимает важнейшие решения, отдает один за одним распоряжения и приказы; наконец, если произносит мужественную, исполненную веры в победу речь. Если все это шок и паралич, то что же такое твердость, энергия и мужество? Нет, впечатление такое, что не герой книги был в параличе, а сам автор писал ее именно в этом состоянии. Доказательства тут бесчисленны. И этот-то человек теперь учиняет допрос Ленину: на что жил?..

Кто не знает песню Владимира Высоцкого "Охота на волков"! А у Владимира Солоухина есть стихотворение "Волки", написанное от первого лица:

Мы — волки.И нас, в сравненье с собаками, мало.Под грохот двустволкиГод от году нас убывало.

Полюбуйтесь на этого волка с его орденами-премиями, квартирами-дачами, изданиями-переизданиями и партбилетом под шкурой. Прислушайтесь к грохоту не метафорической двустволки, а настоящей стрельбы: обливаясь кровью, ныне замертво падают не антисоветчики и ленинофобы вроде Солоухина и Волкогонова, а такие, как коммунист Иван Фомин, как беспартийный Дима Холодов. Они-то и есть ныне волки, на которых идет охота. Но поэт все гнет свое:

Мы — волки, нас мало.Нас, можно сказать, единицы.Мы те же собаки,Но мы не хотели смириться.

Один не хотел смириться и уезжал то во Францию, то в США, то в Италию… Другой, став первым заместителем начальника ПУРа, не мог смириться с тем, что его не назначают самим начальником, и вдарился в сочинение доходных книг о Сталине, Троцком и Ленине.

Вы серыми были,Вы смелыми были вначале.Но вас прикормили,И вы в сторожей измельчали.

Нет, это вы с вашей ненавистью к нашему прошлому, с ложью о нем и есть самые верные сторожа нынешнего режима. И вовсе не мало вас ныне, а стаи, орды, оравы. И не русские волки вы, а собаки, смешавшиеся с американскими койотами и вместе с ними рвущие тело родины, поверженной предательским ударом.

Дрожите в подклети,Когда на охоту мы выйдем.Всех больше на светеМы, волки, собак ненавидим.

1993 г. Омское время. 1994. № 9/86. Март

Театр одного павлина

"Предсказание русской литературы о грядущем хаме стало явью".

Когда в октябре прошлого года я смотрел по первой программе телевидения сделанную в жанре "театра одного актера" передачу Эдварда Радзинского "Загадка Сталина. Версии биографии", а недавно, в марте — его же "Предсказания Сталина" (каждая передача — четыре лучших часа вечером и повторение утром), — меня терзало множество самых разных чувств, и первое среди них — изумление. Оно еще больше возросло, когда позже я взял в руки его книгу "Сталин". И то сказать, автор приобрел в свое время грандиозную популярность как величайший знаток женского сердца и амурно-матримониальных проблем. Кто не помнит хотя бы его эпохальное сочинение "О женщине". Все о женщине! А потом как бы частный случай бессмертной темы — "Приятная женщина с цветком…" А какой мощной кистью были написаны "104 страницы", где все до единой — "про любовь". Эти "Страницы" автор перелопатил в сценарий фильма, который конечно же назвал "Еще раз про любовь". И неужто вы, читатель, не платили бешеные деньги за билет на спектакль по его пьесе "А существует ли любовь?.." Я уверен, что вы еще и рыдали над страницами жуткого шедевра "Она в присутствии любви и смерти". А кто из вас, отходя ко сну, не прятал под подушку его "Монолог о браке", чтобы при первом луче солнца продолжить сладостное чтение… Словом, человек был едва ли не полным монополистом в этом круге тем, и соперничать с ним здесь мог разве что один Андрей Нуйкин, автор, может быть, не менее гомерического шедевра "Ты, я и наше счастье". А кроме того, когда уставал от любовных тем, Радзинский в новых сочинениях беседовал с Сократом, общался с Сенекой и, кажется, с Пипином Коротким. Какой размах, какое высокое парение духа!..

И вот вдруг с Монблана своей ошеломительной славы человек бросается в политику! Сочиняет свои и пересказывает чужие "легенды", "версии" и побрехушки о Сталине. И когда! Уже после того, как покойника давно обглодали шакальи стаи шатровых, рыбаковых, адамовичей, антоновых-овсеенок, волкогоновых… Теперь одних из этой стаи Бог прибрал вместе с их сочинениями, другие, по данным словаря "Евреи в русской культуре" (М., 1996), рванули в Америку, третьи и вовсе умом тронулись… Нет, согласитесь, есть от чего изумленно разинуть рот при виде великого любознатца и собеседника Сократа в роли запоздалого сталинофоба.

Но еще больше, чем автор, меня удивили все, кто вместе с ним делали обе передачи, — от директора Владимира Пономарева и режиссера Алексея Муратова до художника-гримера Валентины Стародубцевой, которой приходилось прихорашивать красавца. Неужели никто из них — а там человек двадцать! — так и не поняли, что за гусь, что за павлин этот сочинитель, на которого они работали? Неужели ни у кого из вас, вольные дети эфира, не возникла потребность даже теперь, в марте, сказать красавцу павлину для начала хотя бы так: "Мусье, ну что у вас за манеры! Как держитесь в кадре! Вы столь безоглядно упиваетесь собой, что, видно, не замечаете, как ни к селу ни к городу в самых неподходящих местах вдруг хихикаете, похохатываете, ухмыляетесь, покряхтываете, щерите зубы, а то — словно на ложе пылкой любви — испускаете томные вздохи, постанываете. А сколько старческой неги в ваших жестах! Словно у куртизанки, вышедшей в тираж… Право, все это создает полное впечатление некоторой психической нестабильности на почве гипертрофированной славы. А ведь на вас смотрят миллионы, десятки миллионов. Вы — любимец всего прогрессивного человечества. Так возьмите же себя в руки! Перестаньте хотя бы скалить зубы и постанывать. Стыдно же, маэстро! Что сказала бы ваша беспорочная матушка?"