Читаем без скачивания Полуденные экспедиции: Наброски и очерки Ахал-Текинской экспедиции 1880-1881 гг.: Из воспоминаний раненого. Русские над Индией: Очерки и рассказы из боевой жизни на Памире - Борис Тагеев

Осмелюсь доложить!

— Что такое? — спросил я просунувшего голову в палатку унтер-офицера Белова.

— Тилля умирает, пожалуйте в лазарет, доктор просит!

Я вскочил и бегом пустился к лазаретной юрте. Я был дежурным по батальону, а потому меня и позвал доктор. Тилля был довольно замечательная личность. Он был простым сартом и когда-то служил у меня малайкой (лакеем), всегда отличался влечением ко всему русскому и даже охотно носил русский костюм. Это был рослый, здоровый сартенок, с сильной мускулатурой, весьма неглупый и расторопный. Когда был объявлен Памирский поход, ему во что бы то ни стало захотелось поступить солдатом в отправляющийся на Памиры отряд. Недолго думая, он явился к командиру батальона и изложил ему свою просьбу; но так как до сих пор ни один сарт в военную службу не принимался и законоположений на случай поступления узбеков добровольцами в русскую армию не было, то командир отказал Тилле в принятии его добровольцем. Однако сартенок не потерял энергии и явился с той же просьбой к начальнику отряда Ионову, который прямо ответил ему, что сартов в военную службу не принимают. Потерпев и здесь неудачу, Тилля отправился к губернаторскому дому и, дождавшись, когда командующий войсками выходил, чтобы сесть в коляску, подал генералу прошение и еще раз изложил лично свою просьбу. После этого через несколько дней состоялся приказ о зачислении Тилли рядовым во 2-й Туркестанский линейный батальон. Очень скоро усвоил молодой солдат все, что требуется от рядового, и выступил в поход уже совершенно готовым солдатом, ничем не уступавшим старослужащим. Службу Тилля нес исправно, поручения исполнял точно и сразу попал на хороший счет у ротного командира.

Первое время, когда, бывало, он сильно уставал во время тяжелых переходов, солдаты посмеивались над ним.

— Что, сарт, ноги не идут! — говорили они.

— Ничего, пойдут! — отшучивался Тилля и догонял товарищей.

Только при подъеме на перевал Кизиль-Арт с ним случилось странное явление. До самой вышки он бодро шел, много шутил и дышал почти свободно, когда прочие солдаты задыхались.

— Ишт сарту духу хватает! — ворчали они.

Но только поднялся Тилля на перевал, как кровь хлынула у него из горла, он лишился чувств и с полчаса пролежал в бессознательном состоянии. Фельдшер кое-как помог несчастному добровольцу, и он, придя в себя, как ни в чем не бывало, отправился дальше, так что даже и в околоток не явился. Только вдруг, придя на южный берег озера Кара-куль, где все жаловались на сильное удушье благодаря высоте 13 000 футов, Тилля начал задыхаться, и с ним случился второй припадок, заставивший солдат внести его в лазарет.

Теперь он умирал. Когда я вошел в лазаретную юрту, то увидел перед собою полунагого человека. Я узнал сейчас же Тиллю, хотя он сильно изменился. Лицо его было сине-багрового цвета, глаза как-то странно вытаращены, изо рта текла пена, а руки были согнуты кулаками к груди. Он сильно хрипел и конвульсивно дрожал всем телом.

— Что с ним? — спросил я доктора.

— Сейчас будет готов, — сказал он мне, — доложите начальнику отряда — паралич легких. И чего было брать его в поход, жил бы себе в малайках, а тут вот… — покачал он головою.

— Высоты не вынес? — спросил я.

— Да, конечно, шутка ли такие переходы, на 14 000 футах, погодите, это еще цветочки, — указал он на умирающего, — ягодки еще впереди, много будет таких…

Вдруг умирающий как-будто немного приподнялся и, издав страшный крик, как-то сильно захрипел и опрокинулся на подушку; руки его повисли, и одна спустилась на землю; он сразу осунулся и сделался каким-то особенно маленьким, как-будто провалился в кровать.

— Готов, — сказал доктор, взяв руку несчастного охотника, и прибавил, обращаясь ко мне: — Идите докладывайте.

Я вышел из юрты и направился к дежурному по отряду.

Похоронили мы Тиллю с воинскими почестями. Мулла из ближайшего аула отчитал умершего; над могилой его киргизы поставили памятник, сложенный из каменьев, и завалили его архарьими рогами.

«Да, едва вошел отряд в область Памира, а жертва уже есть», — подумал я, направляясь после похорон Тилли в свою палатку, а с бивуака доносилась солдатская песня; и где-то гремела гармоника, неизбежная спутница русского воина. Иной раз каждая пуговица кажется тяжелее чугунной гири, и солдат со злобой срывает ее прочь, а гармоника неизменно треплется за его спиною, и лишь только придет измученный солдат на бивуак, поставит палатку и не успеет еще отдохнуть, а уж гармоника заливается, наигрывая неизбежную «Матаню».

Кара-куль лежит на высоте 13 000 футов; это большое озеро с горько-соленою водою и мертвыми солонцеватыми берегами, окаймлено кольцом снеговых гор. Среди озера, ближе к северным берегам его, тянется довольно большой, скалистый остров, с такою же мертвою природою, как и берега самого озера. Мне захотелось пробраться на этот остров, тем более что местные киргизы уверяли, что еще ни один европеец не проникал туда.

Приказав сложить парусинную лодку, я взял двух рядовых охотничьей команды, и мы поплыли по озеру.

Воды его, казалось, впервые носили на поверхности своей судно и словно сердито морщились, уступая человеческой силе. На зеркальных водах озера плавало множество водяной птицы, которая близко подплывала к лодке, с удивлением поглядывая на нас. Стайка гусей подплыла почти на восемь шагов, и я, схватив ружье, приложился и выстрелил. Гром выстрела глухо пронесся над водою и замер, подхваченный эхом в ущельях окружных гор. Один гусь был убит, и тело его мерно колыхалось на поверхности озера; прочие, поднявшись, отлетели немного в сторону и спустились на воду. Настреляв множество дичи, мы пристали к острову, и я принялся за съемку его. Это был голый, скалистый остров, сплошь усеянный утиными гнездами, в которых находились еще неоперившиеся птенчики. Нанеся остров на планшет, я с богатой добычей вернулся в отряд, где вечером все с аппетитом ели вкусную, жареную птицу.

Позднее, в 1894 году, шведский путешественник Свен-Хеддин пробрался на этот остров по льду зимою и произвел его промеры.

По берегам озера в обильном количестве растет небольшими кусточками терескен. Это растение представляет собою великолепное и единственное топливо в Памире, оно одинаково хорошо горит как в сыром, так и в сухом виде, а также иногда, за неимением подножного корма, служило пищею для отрядных лошадей. Терескен представляет собою небольшой колючий кустик с зеленооранжевыми мясистыми листочками, имеющими большое сходство с листьями барбариса, и с толстым, коротким корневищем, неглубоко сидящим в рыхлой, солонцеватой почве. На Памирах его такое множество, что некоторые долины на протяжении многих десятков верст сплошь покрыты этим растением, без которого жутко пришлось бы отряду среди снегов и буранов Памира.

— Господа, — сказал нам за ужином П., — доставайте-ка на завтрашний день потеплее одежду, на такое местечко придем, просто беда!

— А в чем дело? — спросил я.

— Да на Музкуль, где Бржезицкий китайцев порол; там ужасные морозы.

И действительно, капитан был прав. Лишь только мы спустились в долину ледяного озера, как на нас повеял холодный ветер, и вскоре мороз защипал нос и уши. Дневка была необходима, так как впереди предстоял перевал Ак-Байтал в 15 700 футов, но на Муз-куле оставаться было немыслимо. Июньская зима давала себя чувствовать, мороз становился все сильнее, а ветер усиливался до того, что отряд, несмотря на сорокапятиверстный переход, отодвинулся еще на 10 верст и стал бивуаком под перевалом на берегу речки Чон-су. Тут с памирским отрядом случилась большая неприятность: он потерял много лошадей, которые моментально издыхали без видимой тому причины.

Мы просто недоумевали, отчего появилась такая смертность на лошадей. Дохли преимущественно сартовские и русские лошади, киргизские же мастачки оставались невредимыми.

Совершенно случайно вопрос этот разрешился. Проезжал мимо отряда киргиз из ближайшей кочевки и, увидя дохлых лошадей, сказал керекешам, в чем дело. Оказалось, что под перевалом Ак-Тайтал растет трава ат-улды (то есть лошадиная смерть); достаточно, чтобы лошадь съела самое небольшое ее количество, как она моментально околеет, между тем киргизская лошадь никогда не будет есть этой травы. Киргиз указал еще несколько таких же, гибельных для лошадей, мест, лежавших на пути следования отряда, и там отрядные лошади не пускались на подножный корм, а кормились ячменем из запасов, заготовленных интендантством.

Перевал Ак-Байтал (15 700 ф.) доставил немало затруднений отряду. Подъем его со стороны Муз-куля чрезвычайно крут, хотя и не очень продолжителен, затем переходит в небольшой отлогий спуск по гребню и, образуя седловину, сразу опять поднимается на 2000 футов, а с этого места начинается крутой и неудобный спуск к реке Ак-Байтал. Здесь особенно давал себя чувствовать разреженный воздух, и только некоторая привычка, уже приобретенная людьми, способствовала отряду к более или менее успешному преодолению этой заоблачной преграды, но зато тяжело навьюченные верблюды и лошади сильно страдали, ежеминутно развьючивались и падали. Солдаты положительно изнемогали от ежеминутной вьючки. Они в полном бессилии садились на камни, ноги отказывались служить им, а по черным, обветренным лицам катились целые ручьи пота, несмотря на страшный холод, царивший над перевалом.