Читаем без скачивания Сибирская жуть-3 - Андрей Буровский

Но вот у вас заболело горло, и вам надо не пойти на работу… В этом случае важно даже не то, насколько вы больны, вовсе не это! Важно, насколько вам не хочется идти на работу… И вы, конечно же, не можете договориться полюбовно с коллегами и с начальником: они бы и рады, но если они договорятся, а у вас не будет бумажки, то у начальства могут быть неприятности. И потому начальник вас никуда без больничного листка не отпустит, и вы без десяти восемь начнете звонить в поликлинику… Причем если вы и впрямь сильно больны, все равно будете звонить, чтобы вызвать врача на дом, а телефон все не будет отвечать, потому что много вас таких. И вы в конце концов плюнете на телефон и побежите в поликлинику. Побежите, потому что к половине девятого талонов к врачам вполне может уже и не быть. Другой вопрос, что, отстояв очередь, вы в двадцать минут девятого вполне можете получить талончик на половину первого или на семь часов вечера.

И вы второй раз пойдете в поликлинику, и сядете в длиннющую очередь, и проведете не меньше часа в длинном, унылом коридоре, заполненном чихающими, кашляющими, сварливо выясняющими, проходят в кабинет по талонам или в порядке живой очереди. Пока вы сидите, здоровые заразятся от больных, а больных пора будет везти на кладбище, и в конце попадете к врачу, весь вид которого ясно показывает, что вас много, а он один, и что клятва Гиппократа не имеет никакого отношения к бесплатной советской медицине…

Трудно вообразить себе, что в таком месте может появиться привидение или вообще хоть что-то сколько-нибудь интересное. А вот появлялось… Был в красноярской городской поликлинике № 15, по улице Мира, 46, один закуток, где иногда происходило нечто странное. На пустой голой стене вдруг возникало слабое, пульсирующее мерцание, овальное по форме, и некоторое время можно было видеть портрет неприятного и странного человека. Виден был бледный, нечеткий портрет плохо, как будто это не до конца проявленный фотонегатив. Но и на таком, очень неясном портрете заметна была некоторая растерянность изображенного. Словно его вдруг схватили, совершенно неожиданно для него самого, силой усадили на стул и заставили служить моделью.

Видели эту странность многие, хотя держалось изображение недолго, каждый раз всего по несколько минут, и, насколько я могу судить, совершенно без всякой системы. Если бы не часовые очереди, постоянно торчащие возле пятна, то и заметить его, пожалуй, было бы некому и некогда. А так многие бабки в очереди орали, что вот опять «дохтура рентгенами фулюганют». Видимо, это фосфоресцирующее пятно ассоциировалось у них с просвечиванием, с рентгеном — как бы просвечивание стены.

Интересно, что если на стене висела наглядная агитация — то ли призывы не заниматься самолечением, то ли портреты передовиков, то портрет все равно был виден, просвечивая и пульсируя как бы поверх всех этих бумажек.

Рассказывали и о том, как по лестнице проходил тот, чей портрет на стене, но эти рассказы уже не особенно достоверны, потому что я слышал их от одного разнорабочего, Вовки, который сколачивал в поликлинике деревянные козлы для монтеров. Дело в том, что потолки в поликлинике, в здании дореволюционной постройки, были высокие, монтерам не хватало лесенок, рассчитанных на стандартную советскую высоту потолка, и Вовка сколачивал столь необходимые козлы и деревянные лесенки. Делал он это вечером, и удары молотка гулко разносились по всему зданию. А у меня талончик попался на 19 часов, да еще врач выбежал из кабинета, сказал, чтобы мы подождали, он на минуточку… и исчез надолго.

Собственно, я и пришел на удары молотка и на бодрое пение Вовки. Песня его мне так понравилась, что я ее запомнил наизусть, но только вот жаль, без последнего куплета:

Сегодня тринадцатое сентября,Мне снились кошмары всю ночьТо черти носились, убором звеня,Грозились в муку истолочь.

То Пушкин и Лермонтов, пьяные в дым,Грозились мне рифмой помочьПотом Пугачев предлагал мне калым,А с ним — капитанскую дочь. 

Потом приходил Емельян Пугачев,До вторника трешку просил,И, глядя на мой пролетарский карман,Ругался и в грудь себя бил. 

Потом меня посетил гробовщик,Осиновый гроб преподнес.И только ушел он, как кто-то в гробуЗавыл, как некормленый пес.

Дальше в песне шла речь о том, что пришел сосед, принес портвейн, и всякие кошмары исчезли. Но точно, в рифму, я этого текста не помню.

Для советских нравов характерно, что раза два появлялась толстая тетка в белом халате и визгливо орала на Вовку, чего это он тут распелся:

— Больные тут, а он орет, рожа бессовестная!

А вот дикий стук молотка — это все в порядке, это можно! Производство — священно, а попытки общаться, развлекаться, вообще делать что-то неофициальное — глубоко подозрительны.

У Вовки оказался портвейн и пирожки «собачья радость» с ливером и с «повидлой» (так почему-то всегда полагалось писать на этикетках), а у меня были бесконечные таежные истории, и вот после второго стакана портвешка Вовка и рассказал, что раза два видел тут «прозрачного такого мужика», который проходит по лестнице и «шасть вон туда!» — причем очень точно показал место, куда шастает прозрачный мужик. Это было как раз место, где появлялся портрет, но вот портрета Вовка почему-то никогда не видел, а я ему не стал рассказывать.

Вечер закончился «правильно» — появился врач, мы с Вовкой закончили перерыв, и он продолжал сколачивать свои деревянные конструкции, а я побежал на прием. Врач «не заметил», что от меня пахнет портвейном, а я «не обратил внимания» на густой аромат скверной водки, волной расходящийся от эскулапа. Он продлил мне больничный лист, и мы еще посидели с Вовкой…

Больше я Вовку никогда в жизни не видел, и в какой степени правда все, что он наблюдал, мне судить трудно. Но вот что дает основания принимать эти истории всерьез: то, что до «эпохи исторического материализма» здание поликлиники использовалось, как здание благородного собрания. Со зданием же связана история, имеющая прямое отношение к портрету и, очень может быть, к «прозрачному мужику» на лестнице.

4 апреля 1866 года состоялось очередное неудачное покушение на Александра II: у ворот Летнего сада в него стрелял некий Дмитрий Владимирович Каракозов, родом из дворян, студент Казанского, а затем Московского университетов. Потом уже стало известно, что этого самого Каракозова вовлек в боевую организацию его двоюродный брат Н.А.Ишутин, и что Каракозов уже распространял листовку «Друзьям-рабочим», в которой агитировал рабочих на восстание, но неудачно — устраивать революцию никому и ни для чего не было нужно. И тогда Каракозов купил револьвер, взял несколько уроков стрельбы и отправился в Петербург — убивать…