Читаем без скачивания «Варяг» - победитель - Глеб Дойников

На «Богатыре» взрывом снаряда весом в пяток сотен килограмм сорвало и подбросило вверх многотонную стрелу и сбило стеньгу грот-мачты. Если стрела, медленно и величественно кувыркнувшись под оторопелыми взглядами русских моряков, безвредно упала за борт, то десятиметровая стеньга рухнула поперек палубы, попутно придавив 75-миллиметровое орудие, к счастью, без расчета. Стальной дождь прошелся по всей корме крейсера, проредил расчет правого шестидюймового орудия, стоящего на верней палубе и изрядно изрешетил последнюю трубу. Весь крейсер водоизмещением в 6000 тонн содрогнулся, находившимся во внутренних отсеках показалось, что исполинская рука схватила его за мачту и как следует встряхнула. Через десяток секунд 120-мм снаряд разорвался на мостике «Богатыря», окатив боевую рубку градом мелких осколков. Не будь амбразура рубки, исходя из печального опыта «Варяга», заужена до трех дюймов, внутри нее сейчас перебило бы половину личного состава, что неоднократно случалось в ту войну. Но и более узкой амбразуры хватило, чтобы в рубке рулевой упал с пробитой грудью, а штурман схватился за левую руку. В полосе котельного железа, которым за неимением тонкой брони заблиндировали амбразуру, позже нашли два десятка застрявших осколков. После отправки отчета об этом инциденте в Петербург появился шанс, что и рубки на всех остальных кораблях русского флота тоже будут доработаны подобным образом.

Поведение Руднева и Стеммана сейчас было диаметрально противоположенным — если Руднев рычал и матерился, то Стемман был абсолютно невозмутим и спокоен. Позже, во Владивостоке, младший штурман «Богатыря» Бутаков долго пытался доказать в компании офицеров, что явственно слышал, будто Руднев кричал что-то про «котенка, к которому приходит песец»… Естественно, что ему никто не поверил, и господа офицеры, сами не дураки поругаться, дружно высмеяли эту «прикладную зоологию».

Руднев успел набрать воздух, чтобы проорать приказ «затоптать эту гадскую груду японского допотопного металлолома в воду по самый клотик», но Стемман успел первым.

— Всеволод Федорович, пожалуй, вы были абсолютно правы, — спокойно и невозмутимо, даже как-то с ленцой произнес Стемман, как-будто вокруг него не разрывались снаряды, а на рострах не разгорался пожар, вызванный очередным попаданием невесть как прилетевшего с «Хасидате» снаряда, — утопление этого антиквариата не стоит риска повреждения «Богатыря». К тому же я думаю, что головной получил достаточно, чтобы больше беспокоиться о своем выживании, чем о преследовании нашего транспорта. Прикажете снова разорвать дистанцию до пятидесяти кабельтовых?

Руднев медленно выдохнул, вдохнул снова и, слегка успокоившись, произнес:

— Да. Отрывайтесь, и давайте спокойно, без лишнего азарта, с дальней дистанции попробуем еще раз объяснить нашим японским коллегам, что вдвоем им лучше не пытаться нас преследовать. Если опять полезут — тогда еще раз пойдем им навстречу, но терпеть их огонь сейчас, когда поотставшая пара вышла из тени флагмана, нам и правда ни к чему. К повороту. И, Александр Федорович — спасибо, что не дали мне поддаться азарту.

— «Лена» поворачивает на нас! — Неожиданно донесся тихий крик сигнальщика, который, как-то кривовато привалившись к броне, продолжал наблюдать за горизонтом в бинокль через щели рубки. После боя он доплелся в лазарет, зажимая проникающую рану в боку и шатаясь от изрядной кровопотери. На вопрос лекаря: «Голубчик, что же ты раньше не пришел-то?» почти теряющий сознание матрос ответил: «Да неудобно было оставить пост во время боя».

Позже, во Владивостоке, при разборе выхода в море командир «Лены» лейтенант Рейн пытался убедить Руднева, что он близко к сердцу принял впечатляющий взрыв, имевший быть место, как ему показалось, на корме «Богатыря» и последовавший за этим пожар. Но Руднев, безжалостно разложив по косточкам его поведение, показал, что на самом деле лейтенанту наскучило просто конвоировать пленный транспорт. Он пошел на прямое нарушение приказа «в бой не ввязываться», предпочел «не разглядеть за дымом» поднятый на фок-мачте «Богатыря» приказ «вернуться к охраняемому транспорту», и нагло пристроившись в кильватер крейсеру, открыл огонь из своих 120-миллиметровок с предельной для тех дистанции. Действия «Лены» окончательно утвердили Катаоку в мнении, что после того, как соотношение сил изменилась с «три к одному» на «два на два», преследование лучше прекратить до подхода поотставшего «Чиен-Иена». В результате командир «Лены» был жестоко наказан — его перевели из временных командиров «Лены» в постоянные. Кроме того, Руднев отправил в Петербург представление на повышение этого, по его выражению, «долбаного Нельсона»[63] в чине до капитана второго ранга. Позже в кругу офицеров Владивостока стало ходить высказывание контр-адмирала по этому поводу — «любой, выполнивший мой приказ и уклонившийся от боя заслуживает меньше моего уважения и поддержки, чем тот, кто, нарушив таковой, в бой ввязался и победил».

«Чиен-Иен» до заката не успел приблизиться на расстояние ведения огня, а в темноте Катаока предпочел отвернуть и сопроводить в Сасебо искалеченную «Ицукусиму» всем отрядом. Ночной бой — это лотерея. Более быстрые и маневренные «Богатырь» и даже «Лена» имели больше шансов всадить мину в видимый на закатной стороне «Чиен-Иен», чем получить от него двенадцатидюймовый снаряд, оставаясь на фоне темного неба восточной части горизонта. По прибытию в Сасебо «Ицукусима» заняла док на полтора месяца. «Богатырю» потребовался недельный ремонт с заменой стеньги мачты, одного шестидюймового орудия и восстановлением палубного настила, проломленного упавшим рангоутом. Заодно шесть 75-миллиметровых пушек были заменены на пару шестидюймовок, что довело бортовой залп до девяти стволов.

Дальнейшее возвращение во Владивосток прошло без ярких событий, если не считать таковым встречу с «Громобоем» на рассвете. А по возвращению Руднева ждали плохие новости — встречавший его на пирсе Гаупт после поздравлений с удачным походом огорошил новостью.

— Всеволод Федорович, ваши варяжцы совсем распоясались от безделья — лейтенант Балк, так тот вообще чиновника железнодорожного ведомства коллежского секретаря Петухова застрелил. Сейчас под стражей в гостинице.

Глава 12

Ответный ход

Дверь комфортабельного номера «Астории», что на Светланской, превращенной в офицерскую гауптвахту, со скрипом распахнулась, и обернувшийся на звук Балк увидел в дверном проеме до боли знакомую фигуру с контр-адмиральскими погонами и тросточкой в правой руке.

— Ну-с, господин главный хулиган с «Варяга», рассказывай, как дошел до жизни такой. На три дня тебя, Вася, без присмотра оставить нельзя. Ну зачем, зачем ты этого чинушу-то пристрелил?

— Как пристрелил? С каких это пор без уха умирать начали? Ты лучше расскажи, как сходили?

— Расскажу, как из кутузки выйдешь. ЕСЛИ выйдешь. Родной, ты чего в городе учудил? Я только и успел из порта до губы доехать, так мне уже в два уха напели, что ты каждый вечер пьянствуешь в компании армейцев в «Ласточке», что ты сманил половину казаков в городе к себе на какой-то там поезд. Что ты, наконец, застращал все чиновничество города, таскал по главной площади умирающего Петухова и не подпускал к себе патруль, отстреливаясь из револьвера. И это максимум за неделю, что мне не до тебя было. Ну как я тебя одного отпущу на бронепоезде в Манчжурию? Ты же его пропьешь или в карты проиграешь!

— ОК. Давай по пунктам. В «Ласточке» я с армейцами не пьянствую, вернее, не только и не столько пьянствую, а скорее отбираю себе офицеров в первый батальон морской пехоты и на бронепоезд. Ну и заодно просвещаю местное дремучее офицерство по поводу организации обороны, действий малых групп и прочих премудростей, до которых им как до Парижу раком. Казаков сманил, говоришь? А как мне еще обеспечивать дозоры вокруг бронепоезда на стоянке и при ремонте пути? Конечно, я со знакомым хорунжим отобрал лучшее, что есть во Владивостоке и его окрестностях. Что это не понравилось их начальству — не удивлен, но против царского указа не попрешь…

— Погоди, какого такого указа? Ты что, царские указы стал подделывать?

— Зачем подделывать-то? Я не знаю, что именно там Вадик с Николашкой сделал, но тот указ, что я у него просил, получил обратно за подписью императора через неделю. Право на отбор в «экспериментальный бронедивизион русского флота „Варяг“ под командованием лейтенанта флота Балка любого личного состава». Ну и там еще кое-что о недопустимости чинения препятствий вышеупомянутому лейтенанту…

— Ты не задавайся, рановато пока. Ты еще про пристреленного чинушу мне не рассказал. Что за препятствия такие он «чинил вышеупомянутому Балку», что его пришлось мочить?