Читаем без скачивания Взгляд василиска - Макс Мах

Ну, что сказать? Судя по всему, у Пауля Леонардовича аналитические и дедуктивные способности были ничуть не хуже, чем у Джозефа Белла,[69] и Реутов об этом отнюдь не жалел.

– Не совпадение, – сказал он вслух. – Но мне бы не хотелось впутывать вас в мои нынешние неприятности.

– Спецслужбы?

– И да, и нет, – Реутов решил все же чуть-чуть приоткрыть перед Эккертом запертую дверь. – Похоже на спецслужбы, но не понятно, кто за этим делом стоит конкретно. И при всем том, действуют они как бы неофициально, и не ясно, чего они добиваются. Но по ощущениям… По моим ощущения, – поправился Вадим. – Это как-то связано со всей этой историей, – и он кивнул на лежащие на столешнице бумаги.

– За кого вы больше опасаетесь? – Спросил Эккерт. – За себя, за нее, – посмотрел он на Полину. – Или за меня?

– За вас.

– Тогда, рассказывайте ab ovo,[70] я свое давно уже отбоялся.

– Любопытно, – сказал Эккерт, когда Реутов закончил рассказ. – Весьма любопытно.

– Да, уж… – Невесело протянул Вадим.

– Не обижайтесь, – Эккерт чуть приподнял руку, как будто хотел успокоить собеседника. – Я понимаю, вам сейчас несладко приходится. Но вы же пришли ко мне не сочувствия искать, а за помощью, не так ли?

– Так, – согласился Реутов.

– Ну, вот и давайте думать, чем вам можно помочь.

– Давайте.

– Итак, начнем с феноменов памяти. Да, курите уж, курите, что с вами поделаешь! Я когда-то, признаться, тоже… Впрочем, не важно. Важно другое. Вы, я думаю, правы. Амнезия ваша какая-то, скажем так, не натуральная. И этот неглект[71] интеллектуальный… Очень странное впечатление производит. Напрашивается мысль, что феномен этот искусственного происхождения, да вот беда, делать такое, насколько мне известно, никто пока не умеет. А уж тридцать лет назад… Однако – inter nos[72] – опыты такие проводились. С конца тридцатых годов, над этим работал академик Суварин. Но Николай Константинович пытался таким образом решить проблему стресса, если говорить современным языком. Его интересовали острые состояния психологического конфликта и, разумеется, все его исследования были открытыми.

– Я читал работы Суварина, но ведь у него так ничего и не вышло, – возразил Реутов, который и сам уже вспоминал Суварина, Киршенбаума и Айрапетяна, Лефевра, Кона, Ширяева и Костаса, и, разумеется, других, рангом пониже, но знал он и то, что никто из них так и не смог получить власть над памятью.

– Вы правы, Вадим Борисович, у Суварина не получилось, хотя как посмотреть. Вы знаете, например, что результаты последних работ Николая Константиновича так и не были опубликованы? Их потом, в семидесятые, искала его дочь. Но Лидия Николаевна так ничего и не нашла. Абсолютно ничего. Вы понимаете? Конечно, через Львов прошла война. Немировский, правая рука академика, погиб во время бомбардировки Львова осенью пятьдесят восьмого. Лазарчук умер еще раньше, а Вострецов погиб на фронте. Ни бумаг, ни людей. Но вот какое дело. Среди учеников Суварина был некто Елисеев. Он даже докторской, вроде бы, никогда не защищал, хотя и был очень близок к академику и считался весьма перспективным ученым.

Впрочем, здесь требуется некоторое отступление. Конечно, как говорили древние, de mortuis aut bene, aut nihil.[73] Однако следует заметить, что Николай Константинович, absit invidia verbo,[74] был не только гениальным ученым, но человеком крайне увлекающимся, что, скорее всего, являлось частью его гения. И, увлекшись, он, как бы это сказать, переставал ощущать границы дозволенного. Надеюсь, вы меня понимаете. Sapienti sat,[75] так сказать.

Реутов понял. Он и сам слышал, еще когда учился в университете, что академик Суварин слыл человеком одержимым и, когда его интересы вступали в противоречие с законами государства или этическими принципами, легко переступал и через те, и через другие. Передавали – разумеется, шепотом – и слухи о скандале, вспыхнувшем на конференции в Казани, когда Киршенбаум обвинил Суварина в том, что тот своими опытами довел до самоубийства женщину, ставшую жертвой изнасилования, с которой работал. Так что осторожные слова Эккерта его не удивили. Удивило другое. Как мог серьезный ученый, а Реутов полагал Эккерта именно таким, не знать, что такого уровня открытие невозможно скрыть на такой длительный срок. И более того, думать, что за прошедшие сорок лет никто его не повторит.

– Полагаете, что открытие, сделанное однажды, будет обязательно повторено кем-то другим? – Вряд ли Эккерт читал его мысли, он просто умел смотреть. И думать умел тоже.

– Обычно так и происходит, – пожал плечами Вадим.

– Обычно, но не всегда, – усмехнулся в ответ Старик. – Ad exemplum,[76] Турчанинов совершенно определенно вылечил кагана Гавриила Третьего от рака предстательной железы. Как? А ведь это было в начале девятнадцатого века. Вот и говорите после этого о невозможности индивидуальных прорывов.

– Допустим, – снова согласился Реутов, сетуя на себя, что перебил старого профессора. – Так что там с этим Елисеевым?

– Говорят, Елисеев был не просто учеником и помощником Суварина. Он был человеком, допущенным в святая святых, туда, куда академик опасался пускать людей более щепетильных. Однако в 1948 между ними произошел конфликт, и Елисеев ушел из университета и вообще из науки. Во всяком случае, так считали сотрудники Суварина. Впрочем, хотя они и были отчасти правы, де-факто ониошибались. Я ведь Суварина знал лично, мы с ним оба из Гельсинфорса, в гимназии вместе учились. Так вот, в пятьдесят первом, институт медико-биологических исследований, ИМБИ-3, заказал мне обзор литературы по вопросам, касающимся модификации поведения. И заказчиком являлся совершенно неизвестный мне профессор Нестеров. Я с ним не встречался, но два раза говорил по телефону, и вот, хотите, верьте, Вадим Борисович, хотите – нет, но я уверен, что Нестеров и Елисеев один и тот же человек, хотя мне он в этом и не признался. И смотрите, как все сходится в одну точку. При вашем, так сказать, изъятии присутствуют генерал-полковник Уваров, носивший лейб-гвардейские аксельбанты и некто, кого профессор Стеймацкий считает Людовым из 3-го Главного Управления Императорской Канцелярии, и ИМБИ-3 принадлежит этой же канцелярии, и в нем работает ученик академика Суварина, в свою очередь, интересовавшегося вопросами памяти. А к стати! – Эккерт вдруг поднялся из кресла и, со словами "мы же можем это проверить", подошел к одному из книжных шкафов.

– Нуте-с, и что же они пишут? – Сказал он, доставая с полки тяжелый том в кожаном переплете.

Эккерт вернулся к креслу, сел, положив книгу себе на колени, открыл ее в самом конце, и, перелистнув несколько плотных глянцевых страниц, нашел именной указатель.

– Уваров, страница 527. – Он перевернул еще несколько страниц и, наконец, нашел, по-видимому, то, что искал. – Уваров, Андрей Петрович, 1896 года рождения, дворянин… Ну, это мы можем пропустить. Флигель-адъютант… для особых поручений… Вот. С 1953 по 1964 год первый заместитель начальника 3-го Главного Управления Императорской Канцелярии. Генерал-полковник? А кто же, тогда, был начальником? Минуту, господа, одну минуту… Так, генерал-майор Драгунов, Иосиф Матвеевич… Ну, это до пятьдесят девятого года, а затем Комков Еремей Калинович, и тоже, представьте себе, всего лишь генерал-майор. Каково?

– А что потом стало с этой "шарашкой"? – Спросил Реутов.

– А ее закрыли в шестьдесят восьмом по решению комиссии Ширван-Заде, – ответил Эккерт, закрывая книгу, но, увидев, что ни Вадим, ни Полина его не поняли, объяснил. – Это была сенатская комиссия под председательством князя Ширван-Заде, созданная для расследования деятельности Военного Министерства и прочих милитаризованных учреждений и ведомств империи в ходе Второй Отечественной Войны. Вы же воевали, Вадим Борисович, и, следовательно, должны знать, сколько глупостей и откровенных подлостей творилось тогда на фронте. Но это, вы уж поверьте старику, капля в море по сравнению с теми безобразиями, что имели место в тылу. Впрочем, война это всегда не только кровь, но и деньги. Semper idem,[77] так сказать.Сенатская комиссия заседала два года, и, ad vocem,[78] процентов семьдесят, если не больше, ее материалов засекречены до сих пор.

– И никто не знает, чем они там занимались, в этом институте? – Спросил Реутов, закуривая очередную папиросу.

– Ну, почему же, – Эккерт встал и понес книгу обратно. По-видимому, привычка к порядку была даже не второй, а первой натурой старого профессора. – Кое-что и раньше было известно, например, об исследованиях в области радиационного поражения, биозащиты, физиологии обморожения, а другое всплыло, после того как по истечении сроков давности заговорили работавшие там ученые. Воздействие органических токсинов на нервную систему, физиология химических поражений, пластическая хирургия… Но, полагаю, заговорили не все, а только те, кому разрешили. Сами понимаете, есть секреты, для которых срок давности еще не наступил, да и наступит ли?