Читаем без скачивания Сорок пять - Александр Дюма

Легко понять, что с этого момента Шико перестал обращать внимание на человека, делавшего промеры, и уже не спускал глаз с обеих известных личностей.

Через мгновение за ними показалось бледное лицо Борроме, к которому Мейнвиль несколько раз обратился с каким-то вопросом.

«Дело ясное, – подумал он, – тут замешаны все решительно. Браво! Что же, будем заговорщиками, такова теперь мода. Однако, черт побери, уж не хочет ли герцогиня, чего доброго, переселиться к дому Модесту, когда у нее шагах в ста отсюда, в Бель-Эба, имеется свой дом?»

Но тут внимательно наблюдавший за всем Шико насторожился еще больше.

Пока герцогиня беседовала с Горанфло или, вернее, заставляла его болтать, г-н де Мейнвиль подал знак кому-то находившемуся снаружи.

Между тем Шико никого не видел, кроме человека, делавшего измерения на дороге.

И действительно, знак был подан именно ему, вследствие чего этот человек перестал заниматься своими промерами.

Он остановился перед балконом, так что лицо его и фасом и профилем было повернуто в сторону Парижа.

Горанфло продолжал расточать любезности даме, приехавшей на исповедь.

Господин де Мейнвиль что-то шепнул на ухо Борроме, и тот сейчас же принялся жестикулировать за спиной у настоятеля таким образом, что Шико ничего уразуметь не мог, но человек, делавший на дороге измерения, по-видимому, все отлично понял, ибо он отошел и остановился в другом месте, где, повинуясь новому жесту Борроме и Мейнвиля, застыл в неподвижности, словно статуя.

Постояв так в течение нескольких секунд, он по новому знаку брата Борроме занялся упражнениями, привлекавшими тем большее внимание Шико, что о цели их тому невозможно было догадаться.

С того места, на котором он стоял, человек, делавший измерения, побежал к воротам аббатства, в то время как г-н де Мейнвиль следил за ним с часами в руках.

– Черт возьми, черт возьми! – прошептал Шико, – все это довольно подозрительно. Задача поставлена нелегкая. Но как бы она ни была трудна, может быть, я все же разрешу ее, если увижу лицо человека, делавшего измерения!

И в это же мгновение, словно дух-покровитель Шико решил исполнить его желание, человек, делавший измерения, повернулся, и Шико признал в нем Никола Пулена, чиновника парижского городского суда, того самого, кому он накануне продал свои старые доспехи.

«Ну вот, – подумал он, – да здравствует Лига! Теперь я достаточно видел; немного пошевелив мозгами, догадаюсь и об остальном. Что ж, ладно, пошевелим».

Герцогиня в сопровождении своего берейтора вышла из аббатства и села в крытые носилки, поджидавшие у ворот.

Дом Модест, провожавший их к выходу, только и делал, что отвешивал поклоны.

Герцогиня, не спуская занавески на этих носилках, еще отвечала на излияния настоятеля, когда один монах ордена святого Иакова, выйдя из Парижа через Сент-Антуанские ворота, сперва поравнялся с лошадьми, осмотрев их с любопытством, а потом и с носилками, куда устремил внимательный взгляд.

В этом монахе Шико узнал маленького брата Жака, который торопливо шел из Лувра и теперь остановился, пораженный красотой г-жи де Монпансье.

«Ну, ну, – подумал Шико, – мне везет. Если бы Жак вернулся раньше, я не смог бы увидеть герцогиню, так как мне пришлось бы как можно скорее бежать к Фобенскому кресту, где назначено было свидание. А теперь госпожа де Монпансье на моих глазах уезжает, после своего маленького заговора. Наступает очередь мэтра Никола Пулена. С этим-то я покончу за десять минут».

И, действительно, герцогиня, проехав мимо не замеченного ею Шико, помчалась в Париж, и Никола Пулен уже намеревался последовать за нею.

Ему, как и герцогине, надо было пройти мимо рощицы, где притаился Шико.

Шико следил за ним, как за дичью охотник, намеревающийся выстрелить в самый подходящий момент.

Когда Пулен поравнялся с Шико, тот выстрелил.

– Эй, добрый человек, – подал он голос из своей норы, – загляните-ка, пожалуйста, сюда.

Пулен вздрогнул и повернул голову к канаве.

– Вы меня заметили, отлично! – продолжал Шико. – А теперь сделайте вид, будто ничего не видели, мэтр Никола… Пулен.

Судейский подскочил, словно лань, услышавшая ружейный выстрел.

– Кто вы такой? – спросил он. – И чего вы хотите?

– Кто я?

– Да.

– Я один из ваших друзей, недавний друг, но уже близкий. Чего я хочу? Ну, чтобы вам это растолковать, понадобится некоторое время.

– Но чего же вы желаете? Говорите.

– Я желаю, чтобы вы ко мне подошли.

– К вам?

– Да, ко мне, чтобы вы спустились в канаву.

– Для чего?

– Узнаете. Сперва спускайтесь.

– Но…

– И чтобы вы сели спиной к кустарнику.

– Однако…

– Не глядя в мою сторону, с таким видом, будто вы и не подозреваете, что я тут нахожусь.

– Сударь…

– Я требую многого, согласен. Но что поделаешь, – мэтр Робер Брике имеет право быть требовательным.

– Робер Брике? – вскричал Пулен, тотчас же выполняя то, что ему было велено.

– Отлично, присаживайтесь, вот так… Что ж, мы, оказывается, проделывали измереньица на Венсенской дороге?

– Я?

– Безо всякого сомнения. А что удивительного, если чиновнику парижского суда приходится иногда выступать в качестве дорожного смотрителя?

– Верно, – сказал, несколько успокаиваясь, Пулен, – как видите, я проводил измерения.

– Тем более, – продолжал Шико, – что вы работали на глазах у именитейших особ.

– Именитейших особ? Не понимаю вас.

– Как? Вы не знали…

– Не понимаю, что вы такое говорите.

– Вы не знаете, кто эта дама и господин, которые стояли там на балконе и только что возобновили свой прерванный путь в Париж?

– Клянусь вам…

– Какое же счастье для меня сообщить вам такую замечательную новость! Представьте себе, господин Пулен, что вами, как дорожным смотрителем, любовались госпожа герцогиня де Монпансье и господин граф де Мейнвиль. Пожалуйста, не шевелитесь.

– Сударь, – сказал Никола Пулен, пытаясь бороться, – ваши слова, ваше обращение…

– Если вы будете шевелиться, дорогой господин Пулен, – продолжал Шико, – вы заставите меня прибегнуть к крайним мерам. Сидите же спокойно.

Пулен только вздохнул.

– Ну вот, хорошо, – продолжал Шико. – Так я вам говорил, что, поскольку вы работали на глазах у этих особ, а они вас – как вы сами уверяете – не заметили, я, милостивый государь мой, полагаю, что для вас было бы очень выгодно, чтобы вас заметила другая весьма именитая особа – например, король.