Читаем без скачивания Другая жизнь - Филип Рот

Генри не мог заставить себя солгать и согласиться с ее словами.

— Он бы еще столько мог написать! — заметила Лора. — Все же ему удалось осуществить большую часть из того, что он задумал. Он не зря прожил свою жизнь. Но мог бы сделать гораздо больше.

— Что до меня, то я никак не могу понять, как это произошло. Просто не укладывается в голове. Мы с ним серьезно поссорились, и размолвка затянулась надолго. Наверно, это было глупо и с его, и с моей стороны. — Все, что он говорил, казалось бессмыслицей. Их размолвка была естественным результатом непримиримых противоречий между братьями, за которые он не должен был приносить извинений. Он уже сказал себе все, что думает про его книгу, и как вышло, так вышло. Почему только писателям дозволено говорить то, о чем обычно умалчивают?

— Из-за «Карновски»? — спросила Лора. — Ну что тут скажешь? Вообще-то, когда я читала этот роман, то думала, что все, что там написано, не очень-то хорошо по отношению к тебе и твоим родичам. Я, конечно, понимаю его позицию, ведь писатель должен изображать ту жизнь, которая течет вокруг него, и использовать в качестве материала тех людей, которых знает лучше всего.

Это не было «использованием» — это было искажением, намеренным искажением, разве не понятно?

— Так ты говоришь, у тебя двое детей? — проговорил он скучным голосом, который ему самому показался чужим, будто он выговаривал слова на едва знакомом ему иностранном языке. «Бывшая жена, — подумал Генри, — которая явно огорчена смертью Натана, все же сумела взять себя в руки, а его брат, который вообще не испытал никакого чувства утраты, не смог найти ни единого нужного слова».

— Да, у меня мальчик и девочка, — ответила Лора. — Полный комплект.

— А кто у нас муж? — Слова эти прозвучали как-то не по-английски, будто их произнес какой-то иностранец. Он говорил на неизвестном никому языке. Быть может, его английский звучал бы естественно, если бы он говорил правду. Мой брат умер, а мне на это насрать. Жаль, конечно, что это так, но мне действительно насрать на него.

— Ты хочешь знать, чем он занимается? — спросила Лора, явно переводя его вопрос с тарабарского на свой собственный язык. — Он тоже юрист, как и я. И хотя мы не работаем вместе — муж говорит, что это было бы плохо для дела, — мы заняты в одной сфере. На этот раз я вышла замуж за человека, с которым у меня есть общие интересы. Я сама — человек не творческий и никогда не была настроена на эту волну. Раньше, когда я еще училась в колледже, мне казалось, что во мне есть какие-то задатки. Вот тогда я и встретила Натана. Но я никогда не разделяла его идей насчет того, что писательство должно определять всю твою жизнь и только творчество нужно ставить во главу угла. Я тоже читала книги и тоже носилась с такими мыслями, когда мне было лет двадцать, но мне это многого стоило. Мне повезло, что я смогла поступить на юридический факультет. Теперь я занимаюсь исключительно практикой. Теперь я живу реальной жизнью, как мне кажется. Так уж получилось, что никакая другая жизнь мне не нужна.

— Разве он никогда не писал о тебе?

Впервые за все время она улыбнулась, и Генри увидел, что, несмотря на все обстоятельства, она стала намного проще, даже милей, чем раньше. Она, казалось, не таила обиды, вспоминая о своем бывшем муже.

— Обо мне ему нечего было написать: я была для него недостаточно интересна, — проговорила Лора. — Я ему и так наскучила, так зачем же еще и писать обо мне? А может, наоборот, я еще не окончательно надоела ему. Либо одно, либо другое.

— Ну а теперь что?

— Как я буду жить дальше?

Он имел в виду не совсем это, но все же ответил:

— Да. — Он имел в виду что-то ужасное вроде: теперь все закончилось, а мой кабинет закрыт. Что я буду делать оставшуюся часть дня?

Фраза едва не слетела с его губ, будто какие-то чувства подвели его, прорвавшись наружу.

— По правде говоря, я довольна своей жизнью, — сообщила она. — Принимаю то, что у меня есть. А как ты? Как Кэрол? Она здесь, с тобой?

— Я хотел приехать сюда один. — Он должен был сказать Лоре, что Кэрол отправилась за машиной, и он вынужден присоединиться к ней. Он упустил возможность закончить разговор, пока его не заставили наврать с три короба о своей жизни.

— Почему она не захотела прийти?

Его первым импульсом было выложить все начистоту, рассказать ей всю правду, которую всегда искажал Натан; он хотел выступить в защиту Кэрол, рассказав ей, что его жена была ужасно огорчена и расстроена тем, что Натан бросил Лору. Но Лоре это было безразлично: она давно простила его.

— Он никогда не писал о тебе, — сказал он, — ты просто не знаешь, что это такое.

— Но он также никогда не писал о Кэрол и никогда не писал о тебе. Разве нет?

— После того как мы с ним поссорились, мы решили, что лучше не стоять у него на пути, чтобы лишний раз не искушать его.

На лице Лоры не отразились никаких эмоций, хотя он знал, о чем она думает; внезапно он понял, почему брат презирал ее. Холодная. Вежливая. Честная. Безупречная и холодная.

— А сейчас что ты об этом думаешь? — спросила Лора очень спокойным, ровным голосом. — Оно того стоило?

— Честно тебе ответить? — Генри почувствовал, что сейчас скажет ей правду, и это будет единственным правдивым ответом, который он сможет выдавить из себя. — Честно говоря, это была неплохая идея.

Она снова не выразила никаких чувств, абсолютно никаких, — она просто повернулась и спокойно, равнодушно ушла. Не успел Генри и глазом моргнуть, как ее место немедленно занял бородатый мужчина лет пятидесяти, худой и высокий; на носу у него сидели бифокальные очки, а на голове — серая шляпа; судя по консервативному покрою его одежды, можно было прийти к выводу, что он скорее всего брокер, а может быть, даже раввин. Через несколько секунд Генри подумал, что он, возможно, тоже писатель, как и Натан, его собрат по перу, чью фотографию Генри видел в газетах, но никак не мог вспомнить, как его зовут; он наверняка был оскорблен не меньше, чем Лора, тем, что не увидел Генри и всю его семью коленопреклоненными на боковой дорожке и заливающимися потоками слез.

Ему не нужно было закрывать свой кабинет. Ему следовало остаться в Нью-Джерси, где его ждали пациенты, и уйти с работы тогда, когда он сочтет нужным, чтобы дать волю своим чувствам: похороны были не тем местом, где можно было оценить, что они с Натаном утратили навек.

Бородач и не подумал представиться, и Генри приходилось лишь догадываться, кто это такой.

— Знаете что, — сказал он Генри, — своей смертью он сделал то, чего никогда не мог сделать при жизни. Он облегчил им трудную задачу. Просто зашел туда — и умер. Его смерть вселяет в нас всех надежду. Это не то что умереть от рака. Если у тебя рак, болезнь может продолжаться целую вечность. Она изматывает, требуя огромного терпения. После первой волны, начальных признаков болезни, когда все толпятся вокруг, принося горячие пирожки с кофе и кастрюльки с едой, они долго не умирают, они цепляются за жизнь, — обычно это продолжается около полугода, иногда целый год. А Цукерман поступил иначе. Никакого умирания, никакого разложения — просто смерть. Все очень хорошо продумано. Похоже на спектакль. А вы были с ним знакомы?

«Он прекрасно знает, кто я такой, — подумал Генри, — он видит, как мы похожи друг на друга. Все это настоящий спектакль. Он понимает, кто я, и видит, что я не испытываю никаких чувств. А что еще это может означать?»

— Нет, — ответил Генри, — я не был знаком с ним.

— Значит, вы один из его поклонников.

— Наверно, так.

— А этот редактор, лишившийся автора? Он напоминает мне избалованного ребенка, только теперь он не купается в деньгах; его окружают интеллектуалы. Он единственный человек в мире, который решился публично прочесть свою речь, думая, что это некролог. Это был вовсе не некролог, скорее критическая статья, рецензия. Знаете, о чем он действительно думал, получив известие о смерти Натана? «Закатилась моя звезда». Для него это конец карьеры. Может, это еще не катастрофа, но для молодого редактора, который шел в гору, который вознес до небес новую стилистику писателя, это настоящее горе, — действительно, «закатилась его звезда». А какая книга писателя вам нравится больше всего?

Генри услышал свой голос:

— «Карновски».

— Надеюсь, не тот «Карновски», из которого выбросили все одиозное в этой рецензии? Это месть редактора: показать автора таким, каким он никогда не был.

Генри стоял там, на углу, думая, что все это дурной сон, смерть Натана — сон, его приезд в Нью-Йорк на похороны — тоже сон, и он не понимал, почему в некрологе до небес превозносили то, что послужило причиной разрыва между ним и его братом, почему он внезапно онемел и не смог сказать ни слова над гробом, почему бывшая жена Натана была охвачена большим горем, чем он, и почему она молча осудила Кэрол за отсутствие на похоронах? Все это явилось ему в кошмарном сне. Он чувствовал обиду, нанесенную ему всеми вокруг; человек может быть самим собой, только если он выбирает самую крайнюю степень одиночества как форму жизни, — люди, подобные этим, внезапно материализуются, но остаются такими же непонятными, как силы природы.