Читаем без скачивания Жан-Кристоф. Том II - Ромен Роллан

Говорил он фистулой, с сильным акцентом.

— Вот приятный сюрприз! — весело вскричал он, тряся руку Кристофа своими жирными ручками с короткими, толстыми, как сосиски, пальцами.

Он никак не мог решиться выпустить Кристофа из объятий. Казалось, это встретились два лучших друга. Ошарашенный Кристоф подумал, уж не насмехается ли над ним Кон. Но Кон не насмехался. А если и насмехался, то не больше обычного. Кон не отличался злопамятством, он был слишком умен для этого. Давным-давно позабыл он беспощадные расправы Кристофа, а если бы и вспомнил, то не придал бы этому значения. Он заранее восторгался тем, что случай предоставил ему возможность показать себя старому товарищу во всем своем новом блеске и щегольнуть перед ним изысканностью парижского обхождения. Он не лгал, говоря о приятном сюрпризе: менее всего на свете он ожидал увидеть Кристофа; и хотя он был слишком искушенным человеком, чтобы не догадаться о цели этого визита, он искренне обрадовался Кристофу — по одному тому, что видел в этом посещении признание своей влиятельности.

— Вы прямо из наших мест? Как поживает мамаша? — спрашивал он с фамильярностью, которая в другое время покоробила бы Кристофа, но здесь, в этом чужом городе, показалась ему даже приятной.

— Но, позвольте, ведь мне сейчас сказали, — недоверчиво заметил Кристоф, — что никакого господина Кона здесь вообще нет?

— Господина Кона действительно здесь нет, — со смехом подтвердил Сильвен Кон. — Я больше не Кон. Меня зовут Гамильтоном… Виноват! — прервал он себя и побежал пожать руку проходившей мимо даме, изобразив при этом самую любезную улыбку.

Он сейчас же вернулся и объяснил, что это писательница, прославившаяся жгуче-сладострастными романами. У современной Сафо были пышные формы и огненно-рыжие волосы, обрамлявшие веселое накрашенное лицо; грудь была украшена орденом на фиолетовой ленточке. Она говорила претенциозно, мужским голосом, с акцентом Франш-Конте.

Кон возобновил расспросы. Он осведомился о всех земляках, интересовался, кокетничая своей памятью, что сталось с таким-то или таким-то. Кристоф позабыл про свою былую антипатию; он уже чувствовал признательность и отвечал сердечно, приводил массу подробностей, совершенно неинтересных Кону (пока тот снова не перебил его).

— Виноват! — прервал он разговор и побежал здороваться с другой посетительницей.

— Что это? — удивился Кристоф. — Неужели во Франции пишут одни только женщины?

Кон расхохотался и фатоватым тоном ответил:

— Франция — женщина, дорогой мой. Если хотите преуспеть, намотайте себе это на ус.

Но Кристоф не слушал его и продолжал свое. Чтобы как-нибудь положить конец его излияниям. Кон спросил:

— Но как вы сюда попали, черт возьми?

«Так и есть! — подумал Кристоф. — Он ничего не знает. Оттого-то он так и любезен. Все изменится, когда я ему скажу».

Он счел делом чести сообщить обо всем, что могло скомпрометировать его: о драке с солдатами, о возбужденном против него судебном преследовании и о бегстве из Германии.

Кон покатился со смеху.

— Браво! — кричал он. — Браво! Презабавная история!..

Он с жаром пожал Кристофу руку. Его приводило в восторг любое посрамление властей. Рассказ Кристофа особенно позабавил его, так как он знал героев этой истории; ему наглядно представился весь ее комизм.

— Послушайте, — продолжал он. — Уже первый час. Сделайте мне удовольствие… позавтракаем вместе.

Кристоф с благодарностью принял предложение. Он подумал: «Действительно, он славный малый. Как я ошибался!»

Они вышли вместе. По дороге Кристоф отважился изложить свою просьбу.

— Вы сами видите, в каком я положении. Я приехал сюда искать работы, уроков музыки, пока меня еще не знают. Могли бы вы порекомендовать меня?

— Конечно! — воскликнул Кон. — Кому угодно. Я всех здесь знаю. Весь к вашим услугам.

Он был счастлив щегольнуть своим влиянием.

Кристоф рассыпался в благодарностях. Огромная тяжесть свалилась с его плеч.

За столом он набросился на пищу с аппетитом человека, голодавшего уже третьи сутки. Он повязал салфетку вокруг шеи и ел с ножа. Прожорливость его и мужицкие манеры шокировали Кона-Гамильтона. А пожалуй, еще больше задевало равнодушие Кристофа к его бахвальству. Кон намеревался ослепить молодого человека рассказами о своих блестящих знакомствах, об умопомрачительном успехе у женщин. Но зря он старался — Кристоф не слушал, бесцеремонно перебивал. Язык у него развязался, он чувствовал себя слишком непринужденно. Сердце его было переполнено благодарностью, и он совсем замучил Кона, простодушно поверяя ему свои планы на будущее. Особенно раздражала Кона манера Кристофа тянуться к нему через стол и с чувством пожимать руку. И уже в совершенную ярость его привело предложение Кристофа чокнуться по немецкому обычаю и выпить сентиментальный тост за земляков, за «Vater Rhein». Кон с ужасом ожидал, что Кристоф, чего доброго, еще запоет. Соседи насмешливо поглядывали на них. Сославшись на неотложные дела. Кон извинился и встал. Но Кристоф вцепился в него: он хотел знать, когда он может получить рекомендацию, дойти к кому-нибудь, начать уроки.

— Я займусь этим. Сегодня же. Сегодня же вечером, — пообещал Кон. — Даже сейчас. Можете быть спокойны.

Кристоф не отставал:

— Когда же вы дадите мне знать?

— Завтра… завтра… или послезавтра.

— Отлично. Я завтра к вам зайду.

— Нет, нет, — поспешно перебил его Кон. — Я сам извещу вас. Не беспокойтесь.

— Помилуйте, какое же беспокойство! Наоборот! Ведь пока что мне в Париже нечего делать.

«Черт!..» — подумал Кон.

— Нет, — произнес он вслух, — лучше я вам напишу. Вы меня не застанете в ближайшие дни. Дайте мне ваш адрес.

Кристоф продиктовал адрес.

— Великолепно. Я вам завтра напишу.

— Завтра?

— Завтра. Можете положиться на меня.

Он вырвал свою руку из рук Кристофа и скрылся.

«Уф! — отдувался он. — Вот надоел!»

Придя в контору, он предупредил швейцара, что его не будет на месте, когда бы к нему ни явился «немец». Через десять минут он уже позабыл о Кристофе.

Кристоф вернулся в свою конуру. Он расчувствовался.

«Добрый малый! — думал он. — Как я был несправедлив к нему! И он на меня ничуть не сердится!»

Его мучили угрызения совести; он чуть было не написал Кону, как ему тяжело теперь, что он плохо о нем думал в школьные годы и не попросил у него прощения За прошлые обиды. У Кристофа даже слезы навернулись на глаза. Но написать письмо ему было труднее, чем партитуру, и, выругав раз десять чернила и перо, действительно дрянные, перемарав, исчеркав и изорвав листве пять бумаги, он потерял терпение и послал все и вся к черту.

Было еще рано, но Кристоф так устал от тяжелой ночи и утренней ходьбы по городу, что задремал тут же, на стуле. Очнулся он лишь под вечер, сразу же лег в постель и проспал двенадцать часов подряд.

На другой день он уже с восьми часов утра стал ждать обещанного ответа. В аккуратности Кона он на сомневался. Он не уходил ни на минуту из дому, решив, что Кон зайдет, быть может, в гостиницу по дороге на службу. Боясь отлучиться, он около двенадцати часов велел подать себе завтрак из кухмистерской, помещавшейся внизу. Потом снова стал ждать, в полной уверенности, что Кон заглянет к нему по пути из ресторана. Он ходил по комнате, садился, опять принимался ходить, бросаясь к двери каждый раз, когда на лестнице раздавались шаги. У него даже не было желания прогуляться по Парижу, чтобы убить время. Он прилег на кровать. Мысль его постоянно возвращалась к старушке матери, которая одна только о нем и думала. Он чувствовал к ней беспредельную нежность и укорял себя за то, что покинул ее. Но он не стал ей писать. Он ждал, когда можно будет порадовать ее вестью о том, как он устроился. Несмотря на глубокую взаимную любовь, ни ей, ни ему не пришло бы в голову писать, просто чтобы выразить друг другу свои чувства, — письма ведь существуют для того, чтобы сообщать об определенных событиях я вещах. Закинув руки за голову, Кристоф лежал и мечтал. Хотя комната выходила во двор, гул Парижа нарушал тишину: даже дом сотрясался. Снова пришла ночь, а письма все не было.

Опять наступил день, во всем похожий на вчерашний.

На третий день Кристоф, доведенный чуть не до безумия этим добровольным заключением, решил выйти на улицу. Но Париж с первого же вечера внушил ему инстинктивное отвращение. У Кристофа не было ни малейшего любопытства, никакого желания осматривать Париж; поглощенный заботами о своем существовании, он не находил удовольствия в наблюдении над жизнью других; памятники старины оставляли его равнодушным. Едва очутившись на улице, он почувствовал такую тоску, что вопреки принятому решению отправился к Кону не через неделю, а тут же.

Предупрежденный швейцар сказал, что г-н Гамильтон уехал из Парижа по делам. Это было неожиданным ударом для Кристофа. Заикаясь, он спросил, когда же г-н Гамильтон вернется. Швейцар наобум ответил: