Читаем без скачивания Дорога в Рим - Николай Климонтович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я же продемонстрировал эрудицию, заметив, что знаю происхождение слова «биржа». Это привело Мишеля в умиление, и он разлил по следующей порции.
— Там самое сердце континента, — не унимался я, — там, где прошла граница между Римом и Реформацией.
— Ведь мы могли бы завернуть в Дамме! — сказал Мишель.
— Родина Уленшпигеля, — сказал я.
— Ты русский, — сказал Мишель с благоговейной иронией, — только русские во всем мире так много читают! К тому ж, — обратился он к своей подруге, — могли бы доехать до Ла-Кока, надо же что-то решить с дачей.
— По телефону позвонишь, — сказала Ритуля.
— Там невероятные угри, — обратился ко мне Мишель.
— Да, но цены, — сказала Ритуля. — Эти свиньи бельгийцы берут такие налоги, что нельзя жить. И все для того, чтобы гордиться своими освещенными банами… Так что, ты едешь в Рим? — обратилась она ко мне.
— В Рим, — неуверенно согласился я.
— Значит, ты должен заехать в Париж. Подожди, я сейчас наберу Гулю.
— У меня нет визы, — сказал я, оглушенный. Кстати, я прилетел в Бельгию, потому что именно с бельгийской визой было меньше всего хлопот.
— Ты проснулась, подруга? Он хочет с тобой поговорить.
Я взял трубку.
— Здравствуй, котик, — услышал я. Безусловно, это был Гулин голос. Той самой Гули, с которой мы некогда искали клад в забытой Богом далекой стране. В грязном городишке у подножия гор. Даже котик припомнился мне, бродячий бездомный котик, так рвавшийся в другой мир.
— Предупреди меня, когда выезжаешь. Если не смогу тебя встретить, ключ будет у консьержки…
Собственно, что с того, что через много лет встречаешь знакомых в совсем иной части света. Мир мал, и, в сущности, впору удивляться другому: выпиванию четверть века подряд время от времени со школьным другом Сережей или тому, что много лет спишь с одной и той же женщиной. Постоянство много удивительнее, чем всяческая неверность, случайность закономернее, чем исполнение завета…
— И кому, скажи на милость, ты будешь предъявлять эту ебаную визу? — спросила меня Ритуля, когда я положил трубку. Только тут, когда я посмотрел на нее, я вдруг увидел, как много в этой ее вечной непосредственности и оживленности затравленности и тоски…
Мы, конечно, никуда не поехали, и весь день я бродил по городу. Шатался без цели по брюссельским улицам, вдыхая воздух, просто вдыхая воздух; переев живописи в Национальной галерее, пил пиво то в одном кафе, то в другом; наблюдал издалека за женщинами, обычными европейскими женщинами, чувствуя себя одновременно юным и стариком. Потом я пошел на вокзал, где долго изучал расписание. Шовинисты все надписи сделали, конечно, не на английском языке, но Париж все равно звучал как Париж, Рим как Рим и даже Льеж как Льеж. Из Льежа на Париж поезда шли буквально то и дело.
Много реже шли они в другую сторону — на Аахен. На Кельн, на Берлин, на Варшаву. За Варшавой расписание обрывалось, здесь был край того мира, по которому я болтался уже целый год.
За вокзалом начинался марокканский квартал, и, только что ступив на его улицу, я тут же поскользнулся на апельсиновой корке. Пора было возвращаться. Семейство ждало меня к ужину. Кажется, пользуясь случаем, Мишель и днем не отказывал себе в кальвадосе. Так что поужинал он быстро. До лонг-дринка дело не дошло — во всяком случае, у него. Мы сели с Ритулей в кресла, он — на диван, и через минуту он уже посапывал, и Ритуля взяла у него из пальцев готовый покатиться по ковру стакан.
Оказалось, она недавно была в России. Впервые за много лет. «Как мама?» — «Мама умерла, когда я жила еще в Америке. От рака. Как и Ольга». Я отчетливо представил себе, что нужно было предпринять в те годы, чтобы вывезти из России в Штаты умирающую мать.
— Так что там у меня никого не осталось, — сказала Ритуля.
«А у меня?» — подумал я.
— Только Гуля в Париже, — добавила она несколько нелогично, ведь мы говорили о России. Я хотел спросить, зачем же она моталась в Москву, но не спросил…
Я уезжал на следующее утро. Похоже, Мишель отвык пить два вечера подряд. О том, чтобы довезти меня до Льежа на машине, и речи не было, — я заверил, что отлично доберусь на электричке. Оттуда до Парижа меня отвезет любой проходящий поезд. Так что Ритуля и Мишель проводили меня только до вокзала. Электричка шла минут через двадцать, и Мишель увлек нас в буфет. Он взял пива и картофель-фри, которым бельгийцы доводят количество пивных калорий до полной нормы. Мы почти не говорили. Это было одно из самых грустных моих прощаний — черт знает почему. По сути, мы были почти чужие люди, но когда я высунулся из окна, а поезд тронулся, — они всё не уходили с перрона, — я подумал, что если б еще умел, то заплакал бы. По ним, интернациональные дети которых не понимают ни слова на том языке, на котором они предпочитают друг с другом ссориться, по себе и по всему нашему миру, который так мал…
В Льеже я быстро нашел свой перрон. Расписание я расшифровал правильно. В буфете купил пива и сэндвичей. Потому что помнил, что в немецких поездах нет ни буфетов, ни вагона-ресторана, который прицепят лишь в Берлине…
Вскоре я узнал, что Гуля погибла в автомобильной катастрофе через неделю после нашего разговора. Она случайно встретила какого-то своего бой-френда, которого не видела много лет. Они сильно надрались в ресторане и по пути домой врезались лоб в лоб во встречный грузовик. Оба умерли на месте. Только так я узнал, что Гуля никогда не водила машину, и за рулем сидел он. Быть может, если бы я был в Париже на его месте, все и обошлось бы, потому что тогда я тоже не водил машину и нам с Гулей пришлось бы взять такси.
глава XVII
ВОЗВРАЩЕНИЕ В РИМ
Позади остались районы похожих на бараки многоэтажных инсул, мы проникли в город через Белорусские ворота, потом я долго не спеша шел широкой улицей, когда меня обняла, наконец, красавица площадей и глянули провалы закопченных, как после недавнего пожара, окон такого знакомого здания — без лестниц, террас и статуй, но с лепниной по карнизам, как принято было наряжать фасадные постройки при последнем из цезарей. Боже! Как забилось мое сердце! Предстали передо мной дома, которые я знал наизусть. Грустное чувство овладело мной, чувство, понятное всякому, приезжающему домой, когда все что ни было кажется старее, еще пустее и когда тягостно говорит всякий предмет, знаемый в детстве. Я обошел кругом родную пьяццу. Вдоль тротуаров и в переходах — повсюду толпился народ и шла торговля. Разнополый, разновозрастный, разномастный люд пытался сбыть с рук пепси-колу, лампочки накаливания, детские валенки с калошками, сардельки в связках, ношеные штаны, майонез, дамские кофты с люрексом, семена огурцов и роз, банановый ликер, прошлогодний «Плейбой», железные болты, жигулевское бутылочное пиво, цветные майки с надписью «Йель», готовую пиццу, любовные романы, шоколадные батончики, носки ручной вязки, билеты беспроигрышной лотереи, видеокассеты с русскими порнофильмами, запасные части к автомобилю «фиат», жевательную резинку, очки для предохранения глаз от солнца, свиные копыта, сочинения Якоба Бёме, коньки для исполнения фигур на льду, вяленую рыбу, билеты в Театр оперетты, овечий сыр ломтями, балалайку, бастурму, купальные костюмы размера экстра-эль, индийский чай со слоном, коммунистические листовки, баранки врассыпную, растворимый кофе в жестяных банках, сверла в наборе, книгу Гитлера «Майн кампф», кроссовки фирмы «Адидас», сырой ливер, мужские костюмы для занятий рэкетом, детские игры в картонных коробках, водку в бутылках зеленого стекла, нательные крестики из латуни, джинсовые пары, плюшевого медведя, китайские термосы, развесные мандарины, флаконы поддельных духов «Опиум», печенье в пачках, оленьи рога, милицейскую фуражку, спагетти в прозрачных кульках, вибраторы на батарейках ААА, матрешки с мужскими лицами, глянцевые календари с возбужденным женским бюстом, вафли, вечерние туфли из ложного крокодила, детский крем, переходящий вымпел с золотой бахромой, тампаксы, расписное коромысло, зеленый пиджак якобы от Версаче, комплект хрустальных бокалов, банку сирийских сосисок и женские тапочки с помпонами; тут же темные юноши с сумрачным взглядом предлагали чейндж маней, хоть рядом стоял обменный пункт; приземистые девчушки, коротконогие и низкопопые, лет тринадцати, с отечными мордашками олигофренок, звали за угол, обещая за несколько долларов саксофон и факи-факи; я сделался подобен иностранцу, который с недоумением вопрошает: где же огромный Древний Рим?