Читаем без скачивания Ушли клоуны, пришли слезы… - Иоганнес Зиммель

Тени и солнце. Какие поразительные краски. Почему мне снова вспоминается Ницца, аэропорт, ресторан и невероятная тишина? Здесь тишина гудит. Но вернулась умиротворенность. Умиротворенность того раннего утра. Для Яна это умиротворение Господне.

Они шли против ветра, несколько наклонившись вперед, и он по-прежнему обнимал ее за плечи. Они покачивались — ветер словно силился оторвать их друг от друга. И постоянно чередовались светлые, освещенные солнцем полосы и тень. На некотором отдалении за ними незаметно следовали два человека.

Вот они остановились перед одной из ниш во внешней стене церкви. За железной решеткой на земле лежал каменный свиток.

В ПАМЯТЬ О ЖЕРТВАХ ВОЙНЫ И ПОЧТИ ПОЛНОМ РАЗРУШЕНИИ ГОРОДА БРАЙЗАХА В 1945 ГОДУ.

ИЗ СТРАДАНИЙ ЕГО ЛЮДЕЙ ВЫРОСЛО СТРЕМЛЕНИЕ К ОБЪЕДИНЕНИЮ ЕВРОПЫ КАК ВКЛАДУ В ДЕЛО МИРА.

Да, подумала Норма, 1945 год. Сколько людей говорили мне, что первые послевоенные годы были лучшими в их жизни. Алвин постоянно возвращается к ним: к этим годам голода, развалин, холода и нищеты — и великих надежд. Тогда, говорит Алвин, все жили надеждами, да еще какими! Нацистская чума канула в вечность. Все в это искренне верили. И они выжили. Они были молоды тогда, те, кто об этом рассказывает, так молоды! И вот, думали, пришло их время, и они были исполнены неодолимой решимости построить новый мир, более совершенный, более справедливый, мир без нужды и страха, мир без войн. То были чудесные годы, говорит Алвин. Ибо все люди были бедны, и все были богаты, неизмеримо богаты — доброй волей. Как и те, подумала Норма, которые возродили этот монастырь из руин.

— Двадцать минут давно прошли! Давайте возвращаться! — громко, — перекрикивая ветер, — проговорил Барски.

Норма кивнула. И сегодня люди хотят мира, думала она, идя рядом с Барски к наемной машине. Во всем мире люди хотят этого. Но у них нет власти. Я знакома со многими, кто ею обладает. А с некоторыми мне очень скоро предстоит познакомиться.

28

— Позвольте спросить вас, почему вообще атомное оружие такое важное? — вежливо спросила маленькая девочка. — Ведь если вы будете вооружаться, вы постараетесь, чтобы что-то случилось. Вы говорите, будто хотите мира, а сами вооружаетесь и вооружаетесь.

— Все люди на земле приходятся друг другу братьями и сестрами, пускай даже дальними-предальними. И я не понимаю, почему тогда они ну нисколько друг другу не доверяют. Почему так вышло, что никто друг другу не верит, — и оружия становится больше и больше? — сказала другая маленькая девочка.

Около двухсот детей собралось в берлинской церкви Вознесения, а напротив них на скамейке сидело шестеро взрослых: пятеро мужчин и женщина. Родители стояли вдоль стен.

Это происходило в восьмиугольной церкви, построенной архитектором Айерманом, которая встала рядом с развалинами старой церкви императора Вильгельма. Развалины эти призваны были служить вечным напоминанием о войне и ее ужасах. Войдя в новую церковь, прихожанин оказывался перед высоким алтарем, который прожектора подсвечивали золотистым светом, а на нем самом горело двенадцать свечей в высоких подсвечниках. Перед стеклянной стенкой из темно-синих прозрачных пластинок, напоминавшей огромную решетку, над алтарем невесомо парила позолоченная фигура Христа с распростертыми руками. Напротив нее, на высоте метров пяти, помещались хоры с органом; наверх вели две боковые лестницы. Все прожекторы были включены — «Мир в кадре» снимал эту встречу для вечерних передач.

Еля, в своем любимом голубом платье, громко воскликнула:

— Если даже и нужно вооружаться, то достаточно столько атомного оружия, чтобы разгромить своего противника. Больше-то зачем? Эти деньги могли бы пойти на помощь другим… Если страну один раз разрушить — хуже ничего не придумаешь! Разве можно ее разрушить несколько раз?

Девочки и мальчики громко захлопали.

Худощавый мужчина, Роберт Ханзен из комиссии бундестага по обороне, проговорил с улыбкой:

— В мире есть сейчас пятьдесят тысяч атомных боеголовок, и это, конечно, гораздо больше, чем требуется, я с вами совершенно согласен. Поэтому-то мы и стараемся в Женеве, в Вене, в Стокгольме, на самых разных конференциях это число уменьшить. Да, но весь вопрос в доверии. Можем ли мы поверить людям, живущим по ту сторону стены, что они и впредь позволят нам жить в мире и согласии? Если бы я знал это наверняка, от вооружений можно было бы отказаться.

Норма стояла рядом с Барски и Вестеном у стены церкви. Свой кассетник она включила с самого начала. На ней были белые брюки и белый блейзер. Вестен был по своему обыкновению в высшей степени элегантен: светлый костюм с рубашкой и галстуком, подобранными в тон, на манжетах вышиты его инициалы, а запонки — из старинных монет. Барски тоже был в блейзере. Сегодня четверг, 25 сентября 1986 года, 11.20 утра. А встретились они накануне в отеле «Кемпински». Еля первый раз летела в самолете и волновалась невероятно. Это состояние не покидало ее и сегодня.

Маленький мальчик, стоявший за спиной Ели, крикнул:

— Почему люди не хотят замечать, что оружия слишком много? Почему они рвутся воевать?

И опять дети захлопали.

В своей обычной манере, взвинченно и даже зло, выступила Вильма Кларер из берлинского сената.

— Потому что человек, отлично зная, что есть добро, творит зачастую зло. Вот вы сами увидите… Я, по крайней мере, отлично знаю об этом по себе. По этой причине требуется не только доверие в политике, но и гарантии.

Поднялось множество детских рук — ребятам не терпелось высказаться.

Девочка с выпуклыми линзами в очках громко сказала:

— Вот нам объяснили, что уже есть пятьдесят тысяч атомных боеголовок. Я считаю, что это ровно на пятьдесят тысяч больше, чем надо!

Дети захлопали и ей.

Господин Ханзен из Бонна спросил с улыбкой:

— Ты веришь, что люди лучше поймут друг друга, если в мире не будет бомб?

— Да! Да! Да! — закричали все дети.

На что господин Ханзен с улыбкой — он всегда улыбался — возразил:

— Все как раз наоборот!

— О-о! О-о! У-у! — недовольно загудели ребята.

— Извините! — воскликнул господин Ханзен. — Мир всегда был длительным тогда, когда люди меняли свое миросозерцание…

— Просто не верится, — буркнул Вестен.

— Да и по-немецки он выражается кое-как, — добавила Норма.

— …когда люди меняются, — словно услышав их, произнес улыбающийся господин из Бонна, — тогда и возможен мир. Дело вовсе не в том, есть в наличии какой-то вид вооружений или нет. Итак, необходимо изменить саму шкалу человеческих ценностей, поведение, необходимо открыть границы. Кто хочет мира, должен открыть границы, а не воздвигать стены!

Вернер Келлер, седовласый профессор-физик из Мюнхена, посмотрел на улыбчивого господина Ханзена и сокрушенно покачал головой. Дети знали, как зовут этого бородатого господина, потому что перед началом встречи им представили всех взрослых ее участников.

— А что произойдет, — спросила серьезного вида девочка-подросток, — если, например, девушка облучится? Может так быть, что когда у нее родится ребенок, у него не будет одной ручки, ножки, ну и так далее?..

Чернобыльская катастрофа до сих пор волновала всех, даже самых молодых.

Ей ответил доктор Пауль Шефер, детский врач из Франкфурта:

— Да, этой девушке придется считаться с тем, что здорового ребенка ей не родить. Более того, есть опасность, что если облучится беременная уже женщина, у ее ребенка будут явные физические изъяны, а если даже он родится с виду здоровым, у него в детстве или в юношеском возрасте появятся признаки неизлечимого белокровия.

Пастор Вильгельм Корн из Берлина сказал:

— У вас у самих появилось чувство страха или вас запугивают? Я вспоминаю моих родителей. Когда мы спускались в бомбоубежище и наверху взрывались бомбы и снаряды, у нас тоже были все основания для страха. Однако родители внушали мне: пока мы с тобой, ничего не бойся. И я желаю всем вам, чтобы и вам кто-то передал это чувство… что у вас есть родина и что у каждого из вас — если мне как христианину позволено это сказать — есть Иисус Христос… который для каждого из нас… э-э… который хранит каждого из нас.

— Я боюсь Рейгана и Горбачева… и всяких других таких людей, — проговорила маленькая девочка.

— А я нет, — возразила худая дама из берлинского сената.

— О-о! О-о! У-у! — снова заверещали дети, а кто-то даже засмеялся.

— И я их не боюсь, — поддержал ее пастор Корн. — Ничего они не сделают, если нет на то Божьей воли.

Слово взял седой профессор-психоаналитик из мюнхенского университета Петер Кант:

— Позвольте мне ответить вам. На прошлой войне я был солдатом на Восточном фронте. Перед самым крупным нашим наступлением — мне как раз сравнялось девятнадцать — к нам пришел пастор с благословением и утешением. На груди у него висел большой такой серебряный крест. Он сказал нам, этот пастор, что сам Господь Бог и сын Его Иисус Христос благословляют нас на победу над безбожниками русскими, этими советскими атеистами. Это утверждение, будто именем Иисуса Христа мы призваны уничтожать в России миллионы людей, я и тогда счел ужасно несправедливым, хотя далеко не все осознавал. Ведь убивал-то не Гитлер, а ваши отцы и деды. А за то, что мы смогли встретиться здесь сегодня, мы должны быть благодарны одному лишь обстоятельству: к тому времени не было еще атомной бомбы.