Читаем без скачивания Зависть - Анна Годберзен

Глава 42

В нашем городе, в самом обычном доме, обитает скверна,

хозяйка которой не только стряпает снадобья для безнравственных девиц,

но и совершает гнусные деяния, если порошки не помогают…

Преподобный Нидлхауз, «Избранные проповеди»

Элизабет отправилась в путь поздно вечером, как велела ей мать. Она запомнила адрес наизусть – респектабельный район недалеко от Вашингтон-сквер, типовой городской особняк, но свет над крыльцом горел ярче, чем в соседних домах по обеим сторонам улицы. Дождь утих, и Элизабет шла в темном плаще с закрывающим лицо капюшоном, чтобы не быть замеченной. Именно поэтому она надолго задержалась в тени, и только убедившись, что никто не выглядывает из окон и не околачивается на углу, быстро поднялась по ступеням на крыльцо. При себе у нее были последние деньги из доли отца в золотом прииске, выданные Сноуденом, и полученные перед уходом последние наставления матери.

– Я всегда была о тебе лучшего мнения, – сказала миссис Холланд, прежде чем объявить, что отправляется в постель. Эдит и Диана уже ушли, поэтому никто не провожал Элизабет в поглотившую её ночь. Мать наказала ей нанять извозчика, но Элизабет не могла вынести и мысли о том, что кто-то станет свидетелем того, что она собиралась сделать.

Девушку тошнило от нервной усталости, но ей пришлось собраться с духом, чтобы постучать молоточком в дверь. Элизабет колебалась, но наконец подняла хрупкую руку. Потом всё пошло очень быстро. Её провели в гостиную на втором этаже, освещенную лампами в античном стиле и убранную мягкими тканями и шкурами животных. Роскошно одетая женщина, впустившая её, исчезла за японской ширмой, скрывающей выход в коридор. Гостиная была обычной, вот только куда роскошнее многих других, думала Элизабет, сидя в ожидании.

Из соседних комнат доносились приглушенные женские голоса. Элизабет сжала руки и вновь разжала их, чтобы опять сжать. Так странно, что она вообще пришла сюда – она, которой всегда восхищались за её манеры и вкус. Но позже, по ночам, Элизабет готова была отдать всё за возможность новой жизни и любви. И не знала, что с этим делать: со всеми поворотами судьбы, или с комнатой, наполненной оскорбительной роскошью и фальшивым ощущением нормальности, в которой она сидела. Наверное, теперь Элизабет было бы сложно уверенно сказать, кто она такая.

Когда-то она была девушкой, живущей ради своей семьи и с собственными взглядами на то, что является правильным и красивым. В этом она ошиблась, но обрела стремление к другому идеалу. А теперь и этот идеал у неё отобрали выстрелом, оставившим после себя лишь запах пороха. Без Уилла каждый её шаг был неуверенным. Даже границы её тела ощущались расплывчато и неопределенно, и, возможно, это было благословением, потому что Элизабет вовсе не хотела ощущать то, что сейчас случится с ней. Она предчувствовала надвигающуюся вспышку печали, и поэтому закрыла глаза, желая, чтобы та поскорее прошла. Посередине лба прорезалась глубокая морщина, и Элизабет помолилась, чтобы Уилл смотрел на неё с небес и помог ей сдержать слёзы.

Что бы он подумал об этой комнате, увешанной заключенными в аккуратные рамы портретами женщин со степенными неулыбающимися лицами? Элизабет задумалась, сколько же девушек сидело в этой комнате до неё, немного успокаиваясь от сходства здешней обстановки с их собственными гостиными. Они желали, чтобы всё это поскорее закончилось, и они смогли бы вновь ходить на балы, получать предложения и выглядеть в глазах общества теми же хорошими целомудренными девицами, какими были всегда – ничем не запятнанными, рожденными составить хорошую партию. Они все лицемерки, все и каждая, поняла Элизабет. Девушки в белых платьях и мужчины, возносящие их на пьедесталы, и всё равно трущиеся об их тела во время танцев. И не в последнюю очередь её собственная мать, которая сказала Элизабет, что «была о ней лучшего мнения», но с корыстолюбивым удовольствием выдала бы своё дитя замуж ради денег.

Единственным знакомым Элизабет человеком, напрочь лишенным лицемерия, был Уилл. В её горле застрял крупный ком, и она поднесла руку к животу. Поразительно, что ей пришлось так страдать из-за любви, и что наказание станет настолько реальным, унизительным и всепоглощающим.

– Дорогая, – произнесла женщина, появившаяся из-за ширмы.

Свет был приглушенным, но от внезапности, с которой Элизабет открыла глаза, перед лицом замелькали белые точки. Нижние веки немного увлажнились. Лицо облаченной в черный бархат женщины было широким, как и её грудь. Хозяйка улыбалась Элизабет так, словно готова была требовать с неё денег. Возможно, впервые подумала об этом Элизабет, ей и не придется страдать. Может быть, это не очередной трагический виток судьбы.

Внезапно её осенило, что растущий внутри неё ребенок – это единственное наследство, оставленное ей Уиллом, и стыдиться его ни в коем случае не стоит. Уилл был ей мужем, напомнила себе Элизабет.

– Мне нужно идти, – вставая, извинилась она. Элизабет чувствовала себя усталой, но спать ей не хотелось, и она едва что-либо соображала, совсем как человек, который провел на ногах всю ночь.

– Но, дорогая, ваше положение…

Элизабет устремилась к двери.

– Простите, – громко и четко сказала она. – Я пришла по ошибке.

В доме было темно, когда она поднялась по ступеням крыльца, но Элизабет не сняла плаща до тех пор, пока не услышала скрип боковой двери гостиной и не увидела, как из темноты выходит мать.

– Я полагала, что они продержат тебя там всю ночь, – сказала она, и хотя слова были резкими, в тоне миссис Холланд слышался надрыв.

– Нет. – Элизабет пыталась перевести дух и дать глазам привыкнуть к темноте. Хорошо оказаться внутри, хотя мороз и спал, но, поднимаясь на крыльцо, Элизабет почувствовала в воздухе влажность, предшествующую дождю. – Я не смогла там остаться.

– Что ты имеешь в виду?

Миссис Холланд вышла в фойе, неся за собой шлейф того запаха пепла, которым пропитывается любая одежда человека, долго просидевшего у камина. Теперь Элизабет могла разглядеть лицо матери, и увидела в нём ту же робкую нерешительность, какую сама переживала всего час назад. Но у Элизабет робость сменилась странным мужеством.

– Я решила оставить ребенка, – спокойно произнесла она. – Ребенка Уилла.

Миссис Холланд издала такой звук, словно её пнули в живот и вышибли весь воздух.

– Ты погубишь нас, – сказала она. Но фраза прозвучала не резко, и, повиснув в воздухе, не оставила после себя гнетущего ощущения пророчества.

Элизабет поняла, что улыбается. Она расцеловала пожилую леди в щеки и пожелала ей спокойной ночи. Затем развернулась и поднялась по лестнице в свою спальню. Она совершенно не представляла, что будет делать утром, но знала, что впервые за много дней сможет проспать всю ночь.