Читаем без скачивания Время барса - Петр Катериничев

Бог знает. Ведь он действительно красив, этот юноша, а настоящая красота, мужская или женская, куда более редка, чем обаяние, и куда более ценна, чем ум… И еще Але вспомнилось, что слово «красавица» звучит по-итальянски как «белладонна», у нас это — дурманная ведьмина трава, вызывающая опьянение, неистовство, эйфорию, полную неземных полетов и воспоминаний обо всем прекрасном, с тобою так и не случившемся.

А вот интересно, как тогда по-итальянски будет «красавец»? «Опиум»? Или — «наваждение»? Может быть, это куда лучше, чем сон о мутном море?.. Почему-то считается, что раз мужчины «любят глазами», то их избранница должна быть хороша собой, стройна, с веселым, томным или покорным взглядом… Девушка же может удовольствоваться толстым и лысым уродом с объемистым бумажником… А порой…

Нет. Природа глуповата в своем совершенстве. Умом барышня может понимать, что с жирным сутулоплечим и крючконосым миллионером куда легче перетоптаться в этой жизни, но при виде молодого человека с упругими мышцами под гладкой шелковистой кожей, веселого или, наоборот, мечтательного, редкая девчонка не ощущала томного, щемящего, головокружительного беспокойства; стоит такому только повернуться, поманить пальцем, взглянуть ласково, и вот уже забыты все былые привязанности и любови, в душе — дикий телячий восторг:

«Он выбрал меня!» И девчонка готова лететь за таким куда угодно, поглупевшая и покорная, ласковая и чувственная, не ощущая ничего, кроме жажды близости… Пока ледяная рассудочная волна не окатит прозрачной пеной, не высветит в зеркале с беспощадной насмешкою припухлости под глазами от несостоявшихся, скрываемых ото всех слез, не заставит заметить собственный потухший взгляд и морщинки, протянувшиеся к уголкам рта, — потому что много лет она непроизвольно сжимала губы, не желая смириться с обыденным и не в силах ничего изменить… Пока эта самая волна не сделает зрение достаточно ясным, чтобы увидеть, что перед нею просто альфонс, корыстный и алчный, жалкий в своем стремлении казаться мужественным.

Но все это потом, потом, потом… А сначала — любой женщине не хочется никакой рассудочности, ничего, кроме любви, неги, головокружения… Мир устроен именно так. Ибо чего хочет женщина, того хочет Бог.

Аля вздохнула. Кажется, ей кто-то уже говорил это все, но вот кто? И не вспомнить. Да и нужно ли?

— У тебя песок на щеке, — улыбнулся юноша, показал пальцем на себе, где именно. Аля невольно повторила его движение, стряхивая песчинки. А мелькнувшее желание никуда не ушло, сделалось властным…

— Теперь все? — спросила она, чувствуя, как невольно розовеют щеки и глуповато-заискивающая улыбка играет на губах… Злость на себя опала несостоявшейся волной, а в голове крутилась та самая бестолковая песня, глупая, но симпатичная, бывшая шлягером так недавно — или так давно? Про беззаботный курортный роман девочки и мальчика, так и не попавшего в Тамбов… Неужели еще вчера эта песня неслась ото всех точек звукозаписи, а сейчас… Будто в другой жизни было. Время и царствует, и правит, не оставляя по себе ничего, кроме ветхости и сожалений о несбывшемся.

Аля чувствовала себя странно: это состояние болезненной усталости, навеянное жутковатым в своем однообразии и серости сном, никчемное и ненужное мудрствование, когда каждая мысль кажется неповторимо сверхценной… А еще — в голове назойливо, будто муха в пустой квартире, болталась жутко пошлая то ли частушка, то ли считалочка: «Не любите, девки, море, а любите моряков…» Аля почувствовала, как огнем запылали щеки, но глупая частушка все крутилась и крутилась в голове… А юноша тем временем действительно сел на песок, рассматривая на ладони перламутровые панцири раковин. Он был совершенно естествен и потому — особенно обаятелен… Порой он бросал на девушку быстрый заинтересованный взгляд, совершенно нескромный, но столь непосредственный, что эта нескромность не оскорбляла, а, наоборот, льстила.

— Искупаемся? — спросил юноша; глаза его были синие, цвета моря, выразительные и очень яркие на загорелом лице;

Аля почувствовала, как покраснела гуще, и порадовалась тому, что лицо ее уже тронул загар, и краска смущения от того тайного, чего жаждало ее тело, не так заметна на румяных щеках.

Аля смотрела на юношу, ощущая свое полное и бесповоротное поглупение с каким-то даже тайным удовольствием, и ждала только одного: когда же он спросит, как ее зовут?.. Или — не станет спрашивать, а наклонится к ней, и она… А что она?

— Искупаемся? — спросил он снова и, не дождавшись ответа, пожал плечами, встал… В носу у Али защипало от близких слез, а дурацкая логика помимо воли возводила хлипкие и уродливые строения, громоздя друг на друга безжизненные блоки допущений, и вот уже созданная мозгом конструкция казалась истинной…

Действительно, всякое сознание стремится угадать: что станет с бедной Золушкой после того, как принц на ней женится? Ну да, принцу более всего на свете приятно быть заинтригованным; вместо того чтобы наслаждаться тихим счастьем с Золушкой, он так и будет мотаться взад-вперед по королевству и примерять на возможных избранниц фортуны иные туфельки, пусть и не такие хрустальные, а еще — ленточки, шляпки, чулки, плащи, перстни, ожерелья — чего только не забывают и не теряют во дворцах ветреные красавицы, чтобы иметь предлог вернуться за «невзначай» оставленной вещью. Ну а Золушка?.. А что ей? К ней, помнится, был неравнодушен король-отец…

«Искупаемся?» Вопрос все еще звучал в ушах девушки, а время уже тянулось тягуче, словно загустевшая патока из бидона, и юноша удалялся вдоль берега, ступая упруго, пружинисто, как молодой барс… «И настроение — хоть плачь! Так хорошо и одиноко…» — вспомнилась ей стихотворная строчка… И оттого стало еще грустнее, будто молодость уже прошла, жизнь кончилась и все вокруг существует только в воспаленном горячечном воображении полубезумной старухи на смертном одре… В ее воображении… А колючий комок уже подступал к горлу, и слезы скопились уже, готовые пролиться по щекам горячей солоноватой горечью, и не было причины не плакать. «Что-то не хочется уже купаться, — подумала девушка. — Похолодало, что ли? И море какое-то… странное».

— Что-то не хочется купаться, — произнесла Аля вслух, хотя никто не мог ее здесь услышать. — Похолодало, что ли? И море какое-то… странное.

Действительно, странен был опустевший берег: Аля заметила вдруг, что метров на триста в любую сторону — ни одного загорающего; только далеко слева, метрах в четырехстах, на мелководье, какие-то люди играли в мяч, но она не могла бы поручиться, что это не мираж. И море… Море стало таким, каким Аля его видела во сне: ни единой волны, только ровная, пузырчатая гладь, но не прозрачная, а мутно-белесая. Ленивая зеркальность простиралась насколько видимо глазу до самого дальнего горизонта. Из воды, показав влажную черную спину, выскользнул обеспокоенный дельфин; проскользил у самой поверхности, снова блеснул дугой мокрой спины и помчался прочь, рассекая плавником плоскую поверхность.

Случилось и еще более тягостное… Але пусть на мгновение, но показалось, что она и не просыпалась вовсе, и сейчас если встанет и пойдет вдоль берега, то не увидит никаких людей вообще; что длится и длится этот нескончаемый сон наяву, унылый и изматывающий… И тут все вокруг переменилось: море застыло в бездвижии, ветер дохнул близкой осенью — и свет померк. Тьма пока не настала, но она угадывалась, и это было вовсе не похоже на закат солнца или на пасмурный вечер, когда день затухает постепенно и устало; все изменило цвета вдруг, словно невидимая всесильная рука разом убрала свет.

Девушка свернулась клубочком и замерла; слезинки беззвучно покатились из глаз, она заплакала, не жалуясь ни на что даже самой себе, лишь всхлипывая тихонько, словно брошенный котенок, никому не нужный и никем не любимый в этом угасающем мире.

Сделалось холодно. Мир окрасился фиолетовым, будто из сущего он превратился вдруг в мрачноватую компьютерную имитацию, и только береговые ласточки продолжали встревоженно метаться над высоким берегом, расчерчивая своим беспокойством мерное пустое пространство и делая его живым.

Глава 53

Теперь Але снилось, что она в пустыне. Она лежала на песке обнаженной; теплые лучи ласкали кожу, лучи не палящие, нежные; да и пустыня была освещена будто и не солнцем вовсе, а загадочной звездой Гемма из созвездия Северной Короны, той самой звездой, что в соединении с Солнцем предвещает счастливую любовь и покровительствует успеху в искусствах. Аля даже заулыбалась от ощущения чего-то радостного. Правда, в горле першило чуть-чуть, словно от мельчайших крупинок соли, попавших на небо… Наверное, перекупалась.

Где-то невдалеке послышался хруст песка. Девушка повернулась и увидела варана. Спокойный, мощный, он неторопливо карабкался вверх по песчаному кургану, но девушка знала, что этот громадный ящер ей совершенно не опасен; по крайней мере, он не опасен ей так, как опасен для своих собратьев, выживших каким-то чудом, попавших в наш мир из страшного и мистического мира рептилий, продолжающих бесконечную смертельную схватку… Схватку за что? Ведь этим жутким хищникам уже никогда не стать господами в мире под новым солнцем, но они продолжают сражаться с истовостью и упорством потому, что это даже не смысл, а способ их существования.