Читаем без скачивания Другая история войн. От палок до бомбард - Дмитрий Калюжный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О военной стороне дела при абсолютизме отмечено, что опорой власти были постоянные армии наемников в Западной Европе и дворянские поместные войска в России, и что:
«…по своей организации и основам эти армии представляли собой полную противоположность феодально-рыцарскому войску».
В это время развитие науки и техники привело к появлению огнестрельного оружия. В XV–XVI веках оно быстро совершенствовалось и, как пишет Разин:
«…стало оружием нового войска городов и феодально-абсолютистских государств. Энгельс писал, что пушки горожан разрушили замки феодалов, а пули их мушкетов пробили рыцарские латы. Это было время возникновения первых элементов новых способов ведения войны и боя».
Казалось бы — вот яркий пример взаиморазвития структур: появление новой технологии дало новый вид вооружений, соответственно произошли изменения в политике, производстве, армии. Но нет, — нам говорят, что это проклятый абсолютизм «привел к исчезновению феодально-рыцарской организации». Что тут поделаешь? На предыдущем «этапе» такой же абсолютизм не привел ни к чему подобному, а вот теперь взял, да и привел. Понятно, что, сидя на механическом чудовище скалигеровской хронологии, да еще держа в руках идеологические марксистские поводья, можно доскакать до любой «периодизации»!
А дальше сам Е. А. Разин приходит к такому, неутешительному для его собственной концепции, выводу:
«Вряд ли можно говорить о военном искусстве рабовладельческого, феодального и капиталистического общества. Во-первых, военное искусство есть функция вооруженных сил, являющихся орудием государственной власти. Следовательно, нельзя приписывать эту функцию всему обществу. Во-вторых, можно, конечно, исследовать состояние военного искусства в эпоху рабовладельческого строя, в эпохи феодализма и капитализма. Но если брать, например, феодализм в целом, то вряд ли мы сумеем найти такие качества и свойства военного искусства, которые были бы устойчиво ему присущи в течение всего этого времени, являлись бы его характерными чертами на протяжении всей эпохи феодализма.
Можно исследовать военное искусство армии и флота рабовладельческих, феодальных и капиталистических государств. Но в таком случае за рамками этой периодизации останется военное искусство вооруженного восстания и революционных войн восстававших порабощенных классов и угнетенных народов. Кроме того, нельзя не учитывать, что войны часто вели государства с различным общественным и политическим устройством, государства, находившиеся на различных ступенях общественного развития. В таком случае нельзя даже определить, к какой формации относится военное искусство таких войн при наличии сходства сражавшихся вооруженных сил по своему устройству и при различном их социальном характере».
Все это говорит о том, что периодизация истории военного искусства не может исходить из конечных основ (например, производства вообще, или «прогресса» как такового). Победа на войне зависит от умения солдат и оружия, которое в свою очередь находится в зависимости от производства и уровня науки. Изобретение лучшего оружия и изменения в составе армий — вот что непосредственно определяет развитие военного искусства. Следовательно, научная периодизация истории военного искусства должна исходить из содержания самого предмета, атрибутом которого является военное искусство. Этот предмет — война.
На пути к «синусоиде» войн
Историки утверждают, что само понятие рыцарства, как военного сословия, появилось в XI веке. А французский поэт второй половины XII века Кретьен де Труа писал: впервые рыцарство и духовенство приобрели славу в Греции; затем рыцарственность вместе с высшей образованностью перешли к Риму, а ныне процветают по Франции, и дай бог, чтобы они никогда ее не покинули. Что нам делать с такими сообщениями? Выкинуть из анализа, вслед за традиционными историками? Или наоборот — вытащить, наконец, на свет божий?
Или: как быть с сообщением, что средневековые художники не смели отойти от античных сюжетов?..
За общими рассуждениями историков о «нелепостях» Средневековья не видно фактов. А факты порой таковы, что приходится только изумляться.
Например, древнегреческий XIII век до н. э. оказывается очень похожим на средневековый XII век н. э. Предоставим слово А. Меню, которого, надеемся, никто не заподозрит в симпатиях к Новой хронологии, хронотронике или прочим «альтернативным» теориям. Мень пишет о Греции в книге «Магизм и единобожие»:
«На холмах Пелопонесса путешественник и доныне может видеть развалины грозные крепостей и замков… Ахейские замки первоначально были разбойничьими гнездами… Крепости являлись опорой ахейских царей… Среди них особенно усилились микенские властители. Цари других укрепленных замков были их вассалами или младшими союзниками… От крепости по всей стране тянулись великолепные дороги… Ахейских рыцарей влекли сильные ощущения; они любили травить кабанов с гончими по горным лесам…
Нужно думать, что крестьяне в эпоху могущества микенских царей жили довольно безбедно. Грозные замки охраняли их от вражеских вторжений… Замки имели исключительно военное значение».
Это написано о Древней Греции! Мы не желаем придираться к словам: замки, вассалы, рыцари, — мы просто хотим показать, как неоднозначны порой представления людей о прошлом.
Ахейцы были искусны в войне: ведь это они разрушили Трою.
«Поэмы Гомера, — продолжает А. Мень, — обращены к зрителям, буквально влюбленным в оружие и боевые украшения… Подлинный восторг звучит в изображении сверкающих шлемов, поножей, лат, острых мечей и тугих луков. Почитание, которым ахейские рыцари окружали коня, вылилось в обожествление этого животного. Конь был редок и дорог, но он давал незаменимое преимущество в сражении… Только у воинственных арабов или в средневековой Европе находим мы такую дружбу человека с конем».
Древнегреческий герой «неукротим, заносчив и жесток, но иногда он может проявить великодушие». Однако слова слезы, плач, стенания встречаются, — пишет А. Мень, — едва ли не чаще, чем слова радость и ликование. Но такой же инфантилизм мы видим в XII веке у средневековых рыцарей!
И вот «около 1200 года в Элладу стал проникать с севера дикий пастушеский народ — дорийцы… Повсюду начинаются лихорадочные приготовления. Аттика строит оборонительные сооружения; на перешейке возводят огромный защитный вал, в Микенах и других замках готовятся к осаде: налаживают водоснабжение, увеличивают арсеналы».
И что же, спросите вы? А вот что:
«Ослабленные (Троянской войной) ахейцы, которые к тому же не знали настоящей воинской дисциплины, а бросались в бой кому как вздумается, с криком и бранью, не выдержали напора».
Ужас воинственных ахейских рыцарей можно понять. Ведь у диких пастухов, оказывается, есть:
«…длинные железные копья и мечи, и они держатся молчаливым сомкнутым строем; это прирожденные воины, которые наступают как неумолимый вал».
Честное слово, эти «пастухи» — люди не нашего мира! Иначе, кто же они, эти непрошеные гости: пастухи или воины? Ведь нельзя обучиться строю, дисциплине, тактике ведения боя, оставаясь при этом пастухами, по одному или двое надзирающими за стадами?
По стандартной нашей «греческой» синусоиде и XIII век до н. э., и XII н. э. относятся к линии № 4. И примерно на том же уровне расположен XVII век до н. э. «ассиро-египетской» синусоиды (она столь причудлива, что этот век может быть отождествлен и с XII, и с XIII веком н. э.) И здесь мы видим очередную яркую параллель.
Появление пастухов-гиксосов в Египте около 1700 года до н. э. А. Мень рисует в тех же красках и выражениях, в каких обычно описывают нашествие монголов. «Военная аристократия», «боевые дружины», «грозные всадники»… Это косвенно свидетельствует о том, что все летописи написаны по одному шаблону: опять «дикие пастухи» завоевали культурнейшую страну, ставшую непонятно почему для них легкой добычей. Гиксосы, гунны, монголы, — словно где-то работает генератор, вырабатывающий орды диких кочевников.
Еще одни пастухи — арьи — завоевали Индию. Кажется, пастух — самый воинственный человек в истории.
А. Мень пишет:
«Арьи очеловечили небожителей, наделили их всеми человеческими страстями, изображая хитрыми, похотливыми, эгоистичными. Они охотно слушают лесть; их представляют наподобие Олимпийцев могучими великанами с человеческим телом, одетыми в роскошные одежды».
Не случайно он здесь упомянул олимпийских богов! Речь — всё о том же: о «великом» завоевании, приобретающем под пером историков разнообразные названия: греко-персидское, монгольское, далее везде.
