Читаем без скачивания История Крестовых походов - Жан Жуанвиль

Когда король выслушал послеобеденную молитву, я подошел к зарешеченному окну в амбразуре у изголовья его ложа. Просунув руки сквозь прутья решетки, я остался стоять, думая, что, если король вернется во Францию, я перейду к князю Антиохийскому, который был моим родственником и который уже просил меня присоединиться к нему. Там я и останусь, пока не придет время очередной экспедиции отправляться за море, чтобы добиться освобождения пленников.

Пока я стоял так, король подошел и, облокотившись на мои плечи, положил обе руки мне на голову. Я было подумал, что это Филипп де Немур, который сегодня очень осуждал меня за тот совет, который я высказал. Поэтому я воскликнул: «Перестань надоедать мне, мой дорогой Филипп!» Но когда я случайно повернул голову, то рука короля скользнула вниз, и по кольцу с изумрудом я понял, кто стоит за мной. «Тише, тише, — сказал он, — потому что я хочу спросить, как столь молодой человек может быть таким смелым, что он советует мне оставаться, противореча мнению всех мудрых и знаменитых людей Франции, которые советуют мне уезжать?»

«Ваше величество, — сказал я, — если бы даже столь плохая идея когда-либо пришла мне в голову, я бы никогда не стал советовать вам уезжать». — «Ты хочешь сказать, — спросил он, — что я поступил бы неправильно, если бы отбыл отсюда?» — «Да, сир, и да поможет мне Бог!» Тогда он сказал: «Если я останусь, ты тоже останешься?» — «Конечно, если мне это будет под силу, — ответил я, — то ли за свой счет, то ли за счет помощи кого-то еще». — «Тут ты можешь быть спокоен, — сказал король, — потому что меня очень порадовал совет, который ты мне дал. Но до конца недели ни с кем не говори об этом».

Услышав его слова, я испытал большое облегчение, поскольку мог куда увереннее защищаться от тех, кто на меня нападал. Надо сказать, что крестьян в тех местах называли «жеребята». Мэтр Пьер д'Авалон, который жил в Тире, слышал, что меня называют «жеребенком», потому что я посоветовал королю оставаться в этой стране. Он передал мне это и сказал, что, защищаясь от тех, кто меня так называет, я могу сказать, что предпочитаю быть жеребенком, чем такой старой клячей, как они сами.

На следующее воскресенье мы снова собрались все вместе на встречу с королем. Когда он увидел, что все мы на месте, то прежде, чем обратиться к нам, перекрестил себе рот. (Насколько я понимаю, таким образом он призвал Святого Духа; как однажды мне объяснила моя дорогая матушка — каждый раз, когда собираешься что-то сказать, необходимо призвать на помощь Святого Духа и перекрестить рот.)

«Мессиры, — сказал король, — я искренне благодарю тех, кто посоветовал мне вернуться во Францию, а также тех, кто дал совет оставаться здесь. Но я пришел к мнению, что, если останусь, опасность потери королевства мне не угрожает, потому что у королевы-матери достаточно людей для защиты его. Кроме того, я обдумал слова сеньоров, обитающих здесь, что если я уеду, то Иерусалимское королевство будет потеряно, потому что после моего отбытия никто не осмелится оставаться здесь. Посему я решил, что ни в коем случае не брошу Иерусалимское королевство, поскольку прибыл сюда с целью отвоевать и защищать его земли. И сейчас я принял окончательное решение оставаться. А теперь я хочу сказать всем вам, моим дворянам, которые в настоящий момент присутствуют здесь, говорить со мной смело и откровенно; я предлагаю вам столь благородные условия, чтобы ошибка была не моей, а вашей, если вы решите не оставаться». Многие из тех, кто слышал эти его слова, преисполнились восхищения, и многие плакали.

Говорят, король приказал своим братьям вернуться во Францию, но не могу сказать, сделали ли они это сами или подчинились его желанию. Сообщение его величества о его намерении остаться за морем было сделано в День святого Иоанна. Месяц спустя, в День святого Иакова — я совершил паломничество к его гробнице, которое осенило меня большой благодатью, — король после мессы вернулся в свои покои и собрал тех членов своего совета, которые остались с ним. Среди них был камергер Пьер, самый преданный и прямодушный человек из всего окружения короля, достойный и отважный рыцарь Жоффруа де Саржине и столь же уважаемый Жиль ле Брюн, которого король сделал коннетаблем Франции после смерти Эмбераде Божо.

Король обратился к ним громким голосом и тоном, который говорил о его неудовольствии. «Мессиры, — сказал он, — прошел уже месяц после того, как стало известно, что я остаюсь здесь, но я пока не слышал, что вы привлекли каких-то рыцарей ко мне на службу». — «Ваше величество, — ответили они, — мы делаем все, что можем, но все они, поскольку на самом деле хотят вернуться в свои страны, требуют такую высокую цену за свою службу, что мы не можем дать им то, что они просят». — «Кто же из них, — спросил король, — может обойтись вам дешевле прочих?» — «На самом деле, ваше величество, — ответили они, — им бы мог быть сенешаль Шампани, но и ему мы не можем дать так много, как он требует».

В это время мне довелось быть в покоях короля, и я слышал, что они говорили. «Позовите сюда сенешаля», — приказал король. Я вышел и встал перед королем на колени. Он заставил меня сесть и сказал мне: «Ты знаешь, сенешаль, что я всегда тепло относился к тебе, но мои люди говорят, что, как они выяснили, с тобой очень трудно иметь дело. Почему?» — «Ваше величество, — сказал я, — тут я ничем не могу помочь. Как вы знаете, когда я был взят в плен на воде, у меня не осталось никакого имущества; я потерял все, что имел». Он спросил, что я требую, и я сказал, что хочу двести тысяч ливров, чтобы продержаться до Пасхи, которая наступит через две трети года.

«А теперь поведай мне, — сказал он, — пытался ли ты заключить сделку с кем-то из рыцарей?» — «Да, — сказал я, — с Пьером де Понмоленом, одним из трех королевских знаменосцев, каждый из которых обойдется мне в четыреста ливров». Король стал загибать пальцы. «Значит, новые рыцари, — сказал он, — будут стоит тебе тысячу двести ливров». — «Но, сир, — сказал я, — прошу вас учесть, что, если я не потрачу добрых восемьсот ливров, чтобы приобрести для себя коня и доспехи, а также на пропитание моих рыцарей, вы же, я предполагаю, не захотите разделить с нами трапезу». И тут король сказал своим советникам: «Я не вижу в этом ничего зазорного». И, повернувшись ко мне, добавил: «Я беру тебя ко мне на службу».

Вскоре после этого братья короля и другие знатные люди из Акры привели свои корабли в готовность. Когда они собирались отплыть, граф де Пуатье одолжил драгоценности у тех, кто возвращался во Францию, и щедро передал их тем из нас, кто оставался. Оба брата короля очень серьезно попросили меня как следует заботиться о монархе и сказали, что среди остающихся нет ни одного, к кому бы он питал такое доверие, как ко мне. Когда граф д'Анжу увидел, что приходит время подниматься на борт, на лице его отразилась такая печаль, что все изумились. Тем не менее он вернулся во Францию.

Вскоре после того, как братья короля покинули Акру, прибыли послы от императора Германии, принеся с собой верительные грамоты к его величеству и заверение, что государь прислал их, чтобы добиться освобождения пленников. Они показали королю письмо, где император обращается к покойному султану — не зная, что тот мертв, — прося его отнестись с доверием к словам послов, которые должны рассмотреть вопрос об освобождении короля. Многие говорили, что нам не пошло бы на пользу, если бы послы убедились, что мы все еще в плену, потому что, по их мнению, император прислал послов, чтобы сконфузить нас, а не добиться освобождения. Тем не менее, увидев, что мы на свободе, послы отбыли.

Пока король был в Акре, султан Дамаска прислал к нему послов с горькими жалобами на тех египетских эмиров, которые убили его кузена. Он пообещал королю, что если тот окажет ему помощь, то он, со своей стороны, отдаст ему Иерусалимское королевство, которое в это время принадлежало ему. Король решил отослать султану ответ с его же собственными послами. Вместе с ними он отправил брата Ива ле Бретона, монаха ордена доминиканцев, который знал язык сарацин.

Когда они были на пути к дворцу султана, брат Ив увидел пожилую женщину, которая переходила дорогу с чашей пламенеющих углей в правой руке и сосудом с водой — в левой. «Что ты собираешься делать со всем этим?» — спросил он ее. Старуха ответила, что огнем она собирается сжечь рай и полностью уничтожить его, а водой — затушить адское пламя, чтобы оно тоже навсегда исчезло. «Почему ты хочешь так поступить?» — спросил брат Ив. «Потому, — сказала она, — я не хочу, чтобы кто-то делал добро в надежде обрести рай или из-за страха перед адом; делать добро надо единственно из-за любви к Господу, который перенес из-за нас такие страдания и который будет творить ради нас все добро, которое Он может».

Примерно в то же время Джон Армянин, который был начальником вооружений при короле, прибыл в Дамаск, чтобы купить рога и клей для арбалетов. (Для изготовления сложных клееных луков. — Ред.) Во время своего пребывания там он увидел сидящего на базаре очень старого человека. Тот подозвал его и спросил, не христианин ли он. Джон ответил, что да, он христианин. «Вы, христиане, должно быть, очень ненавидите друг друга, — сказал ему старик. — Как-то давным-давно я видел короля Балдуина Иерусалимского. Тот, будучи прокаженным, нанес поражение Салади-ну, хотя у него было всего триста человек, а у Саладина три тысячи. А теперь из-за ваших грехов вы пали так низко, что мы гоняем вас по полям, как стадо коров».