Читаем без скачивания Затворник. Почти реальная история - Сергей Кузнецов

Ни сама Ольга, ни Бахтияр, ни Чеширский Кот не приходили ни разу.

По поводу финала книги Егоров так и не изменил своего решения, хотя Вадим предпринимал немало усилий, стремясь поколебать упрямство создателя. Князеву удалось даже каким-то образом внушить Стасу, что это плохая идея, и Баренцев время от времени издалека заводил разговор о том, что Костя немного не прав, не стоило ли передумать, быть жестоким плохо. Первое время Костю эти душеспасительные беседы раздражали, даже бесили – потом он перестал обращать на них внимание, свыкся с тем, что то один, то другой, а то и оба вместе сопровождают его во время нечастых выходов из квартиры. Как это происходит технически, Егоров никогда не задумывался. Вероятно, все дело в том, что мир романа построен в полной мере, а значит, возможности его и его героев расширились.

Вадима и Стаса видит множество людей; Егоров в любой момент кому угодно может представить их как доказательство реальности его мира книги... Если бы ему еще кто-то, кроме Лекса, поверил...

Князев, между тем, предпринимал титанические усилия, чтобы изменить решение автора. От уговоров до банальных взяток в виде стиральной машины матери автора и даже обещания купить ей хорошую квартиру, обставить и оплачивать. Они со Стасом в тот день как бы случайно столкнулись с Костей в подъезде маминого дома. Он несколько раз пытался объяснить Вадиму, что тот поступает неумно, что все его действия только отталкивают Костю... Вадим не желал слушать. Егоров время от времени находил в своей квартире в самых неожиданных местах пачки денег – рублей и долларов; он старался сразу вернуть эти подачки хозяину, а однажды, когда тот наотрез отказался забирать, понес к пачке горящую зажигалку. Готовые вспыхнуть купюры из его руки вырвал Стас:

– Бараны-альтруисты... Я – человек менее щепетильный, так что деньги можете отдавать мне.

– Обязательно, – сказал Вадим со змеиной улыбкой на губах. – Чтобы ты на них водил по ресторанам мою женщину.

Они все никак не могли поделить Ольгу. И только Костя знал, что она не будет принадлежать ни тому, ни другому.

Костя Егоров максимально оградил свою жизнь от вторжения извне. Оба стационарных телефонных аппарата и мобильный были выключены, аккуратно упакованы и убраны на антресоли. Туда же последовали пульты от телевизора и видеомагнитофона, сам телевизор был выключен из розетки и повернут экраном к стене. Плотно занавешенные окна лишь иногда приоткрывались, чтобы впустить свежий воздух. «Гобсек, – посмеивался Костя над собой, – форменный Гобсек...» Исключение составили лишь редкие вылазки в магазин: нужно было кормить себя и Фолианта, хотя Вадим не раз предлагал регулярно обеспечивать их продуктами. Кстати, кот за месяцы книжной эпопеи хозяина, и особенно после ухода Оксаны, отощал, ходил обиженный и всячески демонстрировал свое отношение к Косте, например, перестал с ним общаться, еще больше сдружившись с Вадимом, который нередко баловал его приносимыми кошачьими разносолами.

Другим исключением была поездка в декабре к матери.

Костя опасался, что мама... узнает его «приятелей», ведь она прочла достаточно. К счастью, Елена Петровна оказалась для этого слишком здравомыслящим человеком. Правда, за столом Костя пару раз усматривал на ее лице странную сосредоточенность: глядя на Вадима, она хмурилась, будто пытаясь вспомнить сидящего перед ней человека. Но здравомыслие было сильнее.

Костя замкнулся в себе и своей книге окончательно. О девушке Ольге он почти не вспоминал, а если это все же происходило, недолгий период их отношений

любви

представлялся ему далеким и почти нереальным; детали не всплывали вообще, а общий образ – ее и их любви – немедленно отталкивался памятью, как мешающий жить.

К маме он больше ни разу не выбрался. Не виделся ни с сыном, ни с бывшими женами, ни с Алексеем. Новый год, небывалые московские морозы, громкая кинопремьера «Аватара» – все это промчалось мимо.

Окружающее казалось несущественным, пошлым, ненужным. В январе и феврале он работал столько – дописывая, выравнивая, оттачивая, – что и герои романа стали редкими гостями в доме затворника.

Костя дописывал роман.

И наступил момент, когда книга была завершена на девяносто девять и девять.

Оставалась последняя сцена... и Костя знал, что это будет за сцена.

Или думал, что знает.

Глава 17

...Тот день я помню отчетливо, практически по минутам. И есть опасение, что я буду помнить его всегда.

Звонки в дверь были аккуратные, короткие, с паузами; чувствовалось, что незваный гость отступать не намерен. Очень хотелось спать: накануне мы с Софи засиделись перед телевизором допоздна с пивом и королевскими креветками, так что план на утро субботы был вполне определен – выспаться.

После четвертого звонка я сел на постели и решительно помотал головой, пытаясь прогнать сон. Одновременно зашевелилась София, пробормотала:

– Явился твой пропащий... Не выдержал. Иди встречай.

После чего засунула голову под подушку и затихла.

Почему она подумала, что явился именно Костя? Говорят, только два существа на свете имеют сверхъестественное чутье: женщина и кошка.

К тому моменту, когда я натянул треники и футболку, звонки прекратились. Я подумал, что человек, убежденный, что разбудил хозяев, стоит перед дверью и терпеливо ждет. Но, когда заглянул в «глазок» двери, никого не увидел. Я осторожно отпер задвижку и высунулся. Так и есть: лестничная площадка пуста.

«А мне казалось, что время хулиганов, звонящих в дверь и убегающих, прошло», – пробормотал я и хотел было закрыть дверь, но что-то меня остановило.

Я вышел на тихую в этот час площадку и оглядел нашу дверь с внешней стороны. Небольшой конверт, приклеенный куском широкого скотча, висел прямо под «глазком».

Поплотнее закрыв дверь в комнату, где сладко посапывала Софи, я прошел на кухню, сел, вскрыл конверт, достал лист бумаги и прочел несколько слов, написанных Костиной рукой:

«Ключ от входной двери – в почтовом ящике.

Ты обещал».

Я пошарил в конверте и обнаружил маленький ключ от почтового ящика.

– Кто это был? – сонно спросила София.

– Спи-спи, – сказал я. – Ошиблись квартирой.

И что ей сказать? Куда я собираюсь?

Она выползла из-под подушки, открыла один глаз и несколько секунд смотрела на то, как я быстро одеваюсь.

– Ты куда? У нас не можете поговорить?

– Это не Костя, – сказал я.

– Не трынди, любимый.

– Это – не – Костя! Просто у меня нашлись дела.

«Куда меня несет? – недоумевал я, расхаживая вокруг машины, пока она грелась. – Мало ли, кому и что я когда-то обещал... Выходной день! А Костькины причуды у меня вот уже где! Сколько я ему буду душеприказчиком? Четыре месяца ни слуху ни духу! Позвонить он не мог? Не устраивать фокусы с письмами, а просто позвонить?!..»

Я заводил себя, потому что ехать никуда не хотелось. Но я знал, что все равно поеду.

Час спустя я был у него.

В квартире было чисто и прохладно. Форточка на кухне распахнута. Я разулся, вошел и первым делом закрыл ее.

Ни хозяина, ни его кота я нигде не обнаружил. На столе у компьютера – две аккуратно сложенные стопы бумаги, поверх – несколько CD-дисков и два конверта.

«Будем переписываться», – подумал я со смешком, хотя в душе росла тревога. Ни к чему не прикасаясь, я прошелся по комнатам, а в маленькой... даже потрогал ковер на стене, из которого когда-то шагнул Вадим.

Обыкновенное жилье обыкновенного холостяка-неудачника, затворника. Полупустой работающий холодильник, телевизор зачем-то повернут экраном к стене. Ни одного телефонного аппарата. В шкафу – одинокая Костина куртка, в которой он был в кино в ноябре прошлого года...

Интересно, где он сам?

Я присел за стол, взял верхний конверт, открыл его и достал три сложенных листа письма, написанного неторопливым почерком моего друга.

«Здравствуй, дружище.

Если ты читаешь это письмо, значит, все нормально, все идет по плану. Спасибо, что приехал.

Знаешь, один неглупый человек когда-то сказал: "Жизнь несовершенна, но миром управляет вера, твое собственное желание сотворить что-то и не уйти бесследно"[3]. Я в свои скоро сорок таких вещей сотворил две: сына и книгу. В этот ряд мне добавить нечего.

Как выяснилось, книга моя – нечто большее, чем просто набор знаков, текстовый файл. Тебя мне в этом убеждать не надо: ты сам все видел. И не только ты. Поговори, например, с моей мамой. Столько сумасшедших на единицу площади не бывает.

То , что я создаю мир, я предполагал с самого начала. Но все зависит от того, как его создавать. Если так, как это делал я, вкладывая душу, принося в жертву свой мир придуманному, – тогда он точно получится живым, ярким, его героев буду видеть не только я, автор, но и окружающие.