Читаем без скачивания Дивергент - Вероника Рот

Как мог Калеб захотеть стать одним из них? То, что они делают, то, чего они хотят, в корне неверно. Но он, вероятно, думает то же самое о лихачах.

Я иду к столу под самым портретом Жанин. Сидящий за ним юноша спрашивает, не поднимая глаз:

– Чем могу помочь?

– Я ищу одного человека. Его зовут Калеб. Вы не знаете, где он сейчас?

– Я не вправе выдавать личную информацию, – равнодушно отвечает он, тыча пальцем в экран перед собой.

– Он мой брат.

– Я не впра…

Я хлопаю ладонью по столу перед ним, и он выныривает из оцепенения, глядя на меня поверх очков. Головы поворачиваются в мою сторону.

– Я сказала, – я скупо роняю слова, – я ищу одного человека. Он неофит. Можете, по крайней мере, сказать, где сейчас неофиты?

– Беатрис? – произносит голос за спиной.

Я поворачиваюсь и вижу Калеба с книгой в руке. Его волосы отросли и прикрывают уши, на нем голубая футболка и очки в прямоугольной оправе. Хотя он выглядит иначе и мне больше не позволено любить его, я бегу к нему со всех ног и обнимаю за плечи.

– У тебя татуировка, – приглушенно говорит он.

– У тебя очки. – Я отстраняюсь и щурюсь. – У тебя прекрасное зрение, Калеб, что ты делаешь?

– Гм… – Он бросает взгляд на столы вокруг нас. – Пойдем. Давай выберемся отсюда.

Мы выходим из здания и пересекаем улицу. Мне приходится бежать трусцой, чтобы поспевать за ним. Напротив штаб-квартиры Эрудиции – бывший парк. Теперь мы называем его просто «Миллениум», и это полоса голой земли с парой ржавых скульптур – одна в виде абстрактного обшитого металлическими листами мамонта, другая напоминает чудовищную фасолину, рядом с которой я кажусь карликом.

Мы останавливаемся на бетонной площадке вокруг металлической фасолины, где небольшими кучками сидят эрудиты с газетами или книгами. Калеб снимает очки и засовывает их в карман, затем проводит рукой по волосам, нервно отводя взгляд. Как будто ему стыдно. Возможно, мне тоже должно быть стыдно. У меня татуировки, распущенные волосы и обтягивающая одежда. Но мне не стыдно.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он.

– Хотела побывать дома, – отвечаю я, – и ты лучшее, что я смогла придумать.

Он сжимает губы.

– Смотрю, ты рад меня видеть, – добавляю я.

– Слушай. – Он кладет руки мне на плечи. – Я очень рад тебя видеть, ясно? Просто это запрещено. Существуют правила.

– Мне плевать, – отвечаю я. – Плевать, ясно?

– Возможно, напрасно, – мягко говорит он и смотрит с укором. – На твоем месте я не хотел бы проблем с фракцией.

– Что ты имеешь в виду?

Я прекрасно знаю, что он имеет в виду. Он считает мою фракцию самой жестокой из пяти, и ничем более.

– Я просто не хочу, чтобы ты пострадала. Не надо на меня злиться. – Он наклоняет голову. – Что с тобой там случилось?

– Ничего. Ничего со мной не случилось.

Я закрываю глаза и потираю затылок ладонью. Даже если бы я сумела все ему объяснить, мне не хочется этого делать. У меня нет сил, чтобы просто подумать об этом.

– По-твоему… – Он смотрит себе на ботинки. – По-твоему, ты сделала правильный выбор?

– Не думаю, что у меня был выбор. А ты?

Он оглядывается. Прохожие посматривают на нас. Его взгляд скользит по лицам. Он по-прежнему нервничает, но, возможно, дело не в том, как он выглядит, и не во мне. Возможно, дело в них. Я хватаю его за руку и тащу под арку металлической фасолины. Мы идем под ее полым подбрюшьем. Я вижу повсюду свое отражение, искривленное гнутыми стенами, в пятнах ржавчины и копоти.

– Что происходит?

Я складываю руки на груди. Только сейчас я заметила темные круги под его глазами.

– Что случилось?

Калеб прижимает ладонь к металлической стене. Крошечная голова его отражения съехала набок, а рука словно выгнута назад. Мое отражение, напротив, кажется низеньким и приземистым.

– Происходит что-то важное, Беатрис. Что-то неладно. – Его глаза большие и стеклянные. – Я не знаю, в чем дело, но люди все время носятся вокруг, тихонько переговариваются, и Жанин постоянно толкает речи о том, как испорчен Альтруизм, почти каждый день.

– Ты веришь ей?

– Нет. Может быть. Я не… – Он качает головой. – Я не знаю, чему верить.

– Нет, знаешь, – жестко возражаю я. – Ты знаешь, кто наши родители. Знаешь, кто наши друзья. Как по-твоему, отец Сьюзен испорчен?

– Что я знаю? Что мне позволили знать? Нам не разрешали задавать вопросы, Беатрис, нас лишали знаний! А здесь…

Он поднимает глаза, и в плоском круге зеркала над головами я вижу две крошечные фигурки размером с ноготь. «Вот наше подлинное отражение, – думаю я. – На самом деле мы такие же маленькие».

– Здесь информация свободна, она всегда доступна, – продолжает он.

– Эрудиция не Правдолюбие. Здесь есть лжецы, Калеб. Есть люди, настолько умные, что знают, как тобой манипулировать.

– По-твоему, я бы не понял, если бы мной манипулировали?

– Если они такие умные, как ты считаешь, то не понял бы. Думаю, ты ничего бы не знал.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. – Он качает головой.

– Ага. Откуда мне вообще знать, на что похожа испорченная фракция? Я всего лишь обучаюсь на лихача, ради всего святого, – фыркаю я. – По крайней мере, я знаю, где мое место, Калеб. А ты решил пренебречь тем, что мы знали всю жизнь… Эти люди высокомерные и жадные, и они никуда тебя не приведут.

Его голос становится жестче.

– Пожалуй, тебе пора уходить, Беатрис.

– С удовольствием. Да, и вряд ли тебе это важно, но мама просила передать, чтобы ты исследовал симуляционную сыворотку.

– Ты ее видела? – Он кажется задетым. – Почему она не…

– Потому что! – рявкаю я. – Эрудиты запретили альтруистам посещать свой лагерь. Разве эта информация не была тебе доступна?

Я протискиваюсь мимо него, иду прочь от зеркального грота и скульптуры и ступаю на тротуар. Мне не следовало уходить. Теперь лагерь Лихости кажется домом – по крайней мере, там я точно знаю, на чем стою, а именно на неустойчивой почве.

Толпа на тротуаре редеет, и я поднимаю взгляд, чтобы узнать почему. В нескольких ярдах передо мной стоят два эрудита со сложенными на груди руками.

– Прошу прощения, – произносит один из них. – Вы должны пройти с нами.

Один мужчина идет за мной по пятам, так что я чувствую его дыхание затылком. Другой ведет меня в библиотеку и далее по трем коридорам к лифту. За библиотекой деревянный пол сменяется белой плиткой, и стены мерцают, как потолок в комнате проверки склонностей. Мерцание отражается от серебристых дверей лифта, и я щурюсь, чтобы что-либо разглядеть.