Читаем без скачивания Хозяйка Судьба - Макс Мах

— Вот как?! — Сказал он.

— Именно так, — кивнул Мышонок, уже всерьез принимаясь за еду. — Канатчик, Карл, если ты этого не знаешь, был совершенно не грамотен и вообще никак не образован. Почитай его песни глазами и ты сразу все поймешь. Огромный талант, удивительное для такого неотесанного мужлана владение словом и его музыкой, если ты понимаешь, о чем я говорю. Какие созвучия! Боги! А его аллитерации[40] могут заставить покраснеть любого из ныне живущих поэтов. Но! — Леон на мгновение даже перестал жевать и воздел перед собой длинный указательный палец, желая, по-видимому, подчеркнуть этим свою мысль. — Но он был верхогляд, Карл. Не имел никакого систематического образования и плохо представлял себе многие вещи, о которых пел. Ну, кроме вина и баб, разумеется. Вот в этом он был истинный знаток. Помнишь это… Лиловые цветы любви на крутых склонах заснеженных гор… Чудо, а не метафора, но во всем остальном… Мужик, он и есть мужик. Черная кость, пусть у него даже семь пядей во лбу. Откуда же тогда взялся в песне о Викторе де Майене трейский ланг? Кое-кто обратил на это внимание едва ли не сразу, как эта баллада прозвучала в первый раз. Мотта Серайя, Задон, Киятта, Корха… Девятнадцать трейских слов и три словосочетания. Случайность?

— Это риторический вопрос? — Карл отпил еще вина и подумал, что Мышонок прав. Вино было не просто хорошее, оно было таким, что святотатца, вознамерившегося убить это чудо водой, следовало казнить на месте.

— Естественно, риторический, — улыбнулся Леон. — Но дело даже не в количестве трейских слов, а в том, что все они многозначны. И, если прибавить к этому все те символы, которые словно бы невзначай Канатчик разбросал в тексте песни, саму структуру сюжета, общее число слов и строф, сдвоенный ритм — а Эзра никогда и нигде им больше не воспользовался — и переменную, но не случайную длину фраз, то внутри вполне тривиальной истории возникает нечто совсем другое.

— Шифр? — Уточнил Карл, промакивая губы кусочком белого хлеба.

— Несомненно, — не отрываясь от еды, подтвердил Леон. — Но при том, Карл, шифр не простой, из тех, какими в новое время и не пользуется уже почти никто.

«Значит, кто-то такими шифрами все-таки пользуется, я тебя правильно понял?»

— Песню пытались расшифровать несколько раз, — продолжал между тем рассказывать Леон. — Во всяком случае, мне известно, как минимум, о четырех более или менее успешных попытках. Однако сделать это оказалось невозможно до тех пор, пока кое-кому не пришло в голову записать звуки загорских слов буквами трейского алфавита.

Карл уже обратил внимание на то, что, рассказывая о песне Эзры Канатчика, Мышонок не упомянул ни одного имени. Ни одного. Тогда это его удивило, но, впрочем, не настолько, чтобы встревожить или по-настоящему смутить. У всякого человека есть право на тайну. И у Леона оно, естественно, имелось тоже. Так что же спрашивать о том, о чем человек не желает говорить? Однако теперь — спустя годы и годы после этого разговора — когда Карлу была уже известна правда о том, кем на самом деле являлся его друг, все недоговоренности стали вполне понятны. Ну, кто еще, кроме Филологов[41], мог почуять неладное и заинтересоваться этой героической балладой? Кто еще мог ее расшифровать? Возможно, Геометры и Мельники, однако Мышонок не был ни тем, ни другим. Его Даром было Слово, а не Число или Дух.

— И что же случилось, когда это было сделано? — спросил Карл, подливая вино в быстро пустеющие кружки.

— Тогда обнаружилось еще сорок семь трейских слов, — как ни в чем, ни бывало, объяснил Леон. — А сорок семь и девятнадцать, это уже шестьдесят шесть.

— Задон? — вот теперь Мышонку действительно удалось его удивить. — Неснимаемая печать?

— В принципе, да, — согласился Леон, отламывая между тем кусок белого хлеба. — И это самое темное место во всей этой истории. Понимаешь, Карл, — он на мгновение поднял взгляд на Карла и как-то рассеянно улыбнулся. — То, что шестьдесят шесть это Задон, известно всем. Да и само это слово появляется в тексте, как бы подтверждая именно такую трактовку. Но, тогда, не понятно, в чем тут смысл. Если все дело в намеке на шифр, как думают некоторые, то зачем нужно было шифровать еще и этот смысл? Или это указание на то, что в песне существует еще один тайный слой, добраться до которого нам пока не удалось? Все возможно. Но правильного ответа я не знаю.

«Зато теперь его знаю я».

— Любопытно, — согласился Карл. — И таинственно. Кому и зачем вздумалось скрывать тайное послание внутри сказки, которую на каждом углу распевал пьяный менестрель?

— Ну, что тебе сказать, — задумчиво протянул Леон, снова отставляя кружку с вином. — Было высказано предположение, что такова, собственно, и была цель отправителя. Такие песни — тем более, песня Канатчика! — имеют привычку долго гулять по миру. Возможно, умысел был именно в том, чтобы донести ее когда-нибудь и где-нибудь до ушей адресата. Не знаю, верно ли это предположение, но оно мне нравится. И логике не противоречит, если, конечно, представить, что они не знали где он, их неведомый адресат, находится.

«Или когда».

— Оригинальный ход, — согласился Карл. — И кто бы это мог быть? И что же, в конце концов, содержится в этом послании?

— Кому оно предназначалось, действительно не известно, — Леон пошевелил кружку пальцами, но пить не стал. — Я это тебе уже говорил. А вот про то, кто мог быть автором послания кое-что сказать можно. Как раз в то время, когда Канатчик написал свою песню, он путешествовал по северу вместе с Василием Вастионом.

— Канатчик был знаком с Вастионом?

— Не знал? — усмехнулся Леон. — И не просто знаком. Они дружили и по некоторым известиям, Вастион и был тем человеком, который впервые записал песни Эзры на пергаменте.

— Допустим, — не скрывая своих сомнений, согласился Карл. — Но учти, Лон, Вастион был всего лишь художником…

— Ты в этом так уверен, Карл? А что ты про него знаешь? Откуда он, например, был родом?

— Не знаю, — признался Карл, который, и в самом деле, этого не знал. О детстве и юности Вастиона действительно ничего известно не было.

— А то, что он был близок к иерархам храма Единого, ты знаешь?

— Нет, — снова покачал головой Карл, удивляясь, откуда все это может быть известно Мышонку. До сегодняшнего дня он был твердо уверен, что знает про историю живописи все, что вообще возможно знать. — Так Василий верил в Единого, но продолжал при этом писать богов и богинь Высокого Неба?

— Близок — не означает, верил, — объяснил Леон, возвращаясь к вину. — Он еще и с человеками был как-то связан. Не знаю, впрочем, как, но такая связь, уж поверь мне, Карл, существовала.