Читаем без скачивания Любовь и жизнь как сестры - Ольга Кучкина

Муж – Владимир Наумов, кинорежиссер.

Дочь – Наташа, киноактриса.

КЛУБНИКА С ОГУРЦОМ

Артемий Троицкий

Известный летописец рока, известный плейбой, бывший главный редактор журнала «Плейбой», мой давний знакомец разговаривал со мной не столько о музыке, сколько о себе, о своих взаимоотношениях с эпохой и людьми.

А также о совести.

– Тёма, позвольте мне вас так называть в память о тех днях в замечательной эстонской деревне Вызу, где проводили лето наши семейства, вы с бабушкой и мои девицы. С тех пор прошло время – изменились ли вы или равны себе?

– В смысле физиологическом – да, изменился. Слегка. Прибавил килограмм десять веса. Вес, естественно, лишний. Кроме того, некоторое время назад я понял, что уже не молод и здоровье оставляет желать лучшего. А тогда, естественно, никаких этих проблем не было. Я был счастлив, жил с таким мальчишеским мироощущением, хотя и было мне уже лет тридцать, не меньше. Внутри, я думаю, произошло очень мало. То есть мир изменился очень сильно. К новым условиям я более или менее адаптировался. Причем у меня, в отличие от многих, это произошло абсолютно органично. Я не могу сказать, что я себя ломал, испытывал какие-то культурные, экономические, политические и прочие шоки. Вообще, интересно приспосабливаться к переменам и находить какие-то новые тактики и стратегии. Так что за последние десять-пятнадцать лет, когда перемены только и случались, я как раз чувствовал себя абсолютно в своей тарелке.

– О русских, советских людях говорят, что они терпеть не могут жить в ситуации выбора, привычнее в колее. Вы в этом плане советский человек? Не любите выбора? Или наоборот?

– Я, действительно, абсолютно не советский, не знаю, русский или нет, поскольку очень люблю ситуацию выбора. Эта самая проблема выбора, стоящая перед нашим молодым героем, меня всегда исключительно привлекала и представлялась самым интересным из всех вызовов, которые жизнь бросает. И напротив, я чувствовал, что начинаю захиревать и загнивать, как только моя жизнь входила в колею. В общем-то, вся моя жизнь – нахождение этой колеи и попытки из нее выбраться. Скажем, в восемьдесят каком?.. третьем году я уже был на пороге кандидатской диссертации…

– По какой науке?

– По социологии. То есть был бы кандидат философских наук…

– А что вы закончили?

– Я закончил экономико-статистический институт, факультет экономической кибернетики. А работал после этого в Институте искусствознания, занимался социологией и прогнозированием художественной культуры. Потом я из этого института вылетел, отчасти по собственной, отчасти по несобственной воле, и был ужасно этому рад, потому что вот это уже была колея железная. А еще раньше я себя просто криминальным образом повел, поскольку был распределен в Центральное статистическое управление, куда не явился на работу и бегал от властей, от милиции и военных повесток… Если говорить о выборе, то мой выбор – это, наверное, иметь выбор всегда. И по возможности не попадать в безвариантные положения.

– Вы были в андеграунде, человек подполья. А стали весьма светским человеком. При этом сохраняете самоуважение и уважение людей, у вас независимая позиция, вы позволяете себе критиковать пошлость, которая существует на эстраде, называете вещи своими именами и при этом не испытываете жизненных тягот: вас никто не бьет по лицу, не убивает, напротив, с вами считаются. Как это вам удается?

– Вы сразу несколько тем затронули, Ольга. Опять же проблема внутренней и внешней независимости. Еще до всякого андеграунда, когда я был фактически тинейджером, в семидесятые годы, мне очень нравилось быть одновременно в самых разных и практически взаимоисключающих компаниях: московские хиппи со всеми их атрибутами, с другой стороны – какие-то полууголовные блатные круги, с третьей – круги интеллектуально-диссидентско-студенческие, с уклонами то в «новые левые», то в православие, то в буддизм. И я повсюду себя чувствовал хорошо. И переходил из одной авоськи в другую без труда.

– Вы при этом впитываете в себя то, что вокруг вас, или себя несете?

– Я боюсь, что такого рода отношение к жизни грешит определенной поверхностностью. То есть я скорее покрываю максимальную территорию, нежели ухожу на максимальную глубину. Люди, которые все время делают одно и то же и в этом, естественно, достигают поразительного совершенства, – я их очень уважаю. Но мне интереснее вот растекаться вширь, хотя, разумеется, это имеет свои недостатки. В каком-то смысле я очень поверхностный человек. Что касается андеграунда и светскости, это продолжение того же. Мне интересно это сочетание, условно говоря, клубничного варенья и соленого огурца. Кстати, на самом деле и в еде тоже. Мне нравятся острые контрасты. И я себя чувствую вполне естественно и там, и здесь. А там, где я себя чувствую неестественно, там, где мне реально не нравится, я не показываюсь никогда, даже если это сулит мне огромные выгоды. Я знаю совершенно точно, что я ни за что не буду вливаться в какие-то компании, связанные, скажем, с большим бизнесом, или преступностью, или нашей российской политикой. Этого я всегда избегал. И нисколько об этом не жалею.

– Так, эту тему отработали. Теперь насчет самоуважения и уважения.

– Я боюсь, что я ничего специально не достигал и не выстраивал над собой никакой крыши. Скорее надо бы спросить жертв моих оценок, почему они все принимают и не спорят со мной. Отчасти даже обидно. Я припоминаю один-единственный случай, когда Маша Распутина сказала: а кто, вообще говоря, такой Троицкий, я читала в детстве его статью о группе «Queen», он и «Queen» тоже ругал, какой же это, к черту, специалист и авторитет? Я был очень рад такой отповеди, потому что обычно этого не делают. Потом мне приятно было бы поспорить.

– А почему с вами не спорят?

– Ой, да я не знаю. В общем-то, скучно быть каким-то непререкаемым авторитетом. Я думаю, что, может быть, отчасти это связано с тем, что если я высказываю какие-то мнения, в том числе и резкие, то они более или менее умно аргументированы. То есть не простые эмоциональные наскоки, а результат какого-то анализа, основанный на фактах, сравнениях и так далее. В принципе, я думаю, со мной очень сложно спорить. Потому что уж если я начну это делать, я не помню случая, чтобы я кого-то не переспорил.

– Вам стало как будто тесно в рамках только музыки. Вы завели в «Новой газете» свою рубрику. Это душевная потребность высказаться о времени или просто ремесло?

– Это ни в коем случае не ремесло, поскольку ремесло – то, что человек делает ради выживания или карьерных устремлений. В данном случае, и с точки зрения материальной, колонка почти ничего не дает. Так что да, это потребность. И для меня, может, самое интересное, наряду с моей радиопередачей, из всего, что я сейчас делаю.