Читаем без скачивания Нищий, вор - Ирвин Шоу

Доннелли что-то буркнул.

— Пожалуйста, садитесь, — сказала Фрэнсис. — В Голливуде никто никогда перед статистами не встает.

Уэсли снова поморщился.

Рудольф сел. Доннелли мрачно уставился в стоящий перед ним стакан. За все время съемок никто еще не видел, чтобы он улыбнулся.

— Мистер Доннелли, — кокетливо сказала Фрэнсис, — раньше я не смела, а теперь, когда картина почти закончена, мне хотелось бы сказать вам, что я восхищена вашей работой. Я еще не видела отснятого материала и не знаю, как он выглядит на экране, но мне никогда не было так удобно двигаться перед камерой, как в ваших декорациях. — Она засмеялась, словно смущенная собственной смелостью.

Доннелли снова что-то буркнул.

Уэсли заметил, как Фрэнсис плотно сжала зубы.

— Ну, не буду вам мешать — вы сейчас, наверное, решаете наши судьбы, — сказала она. — А мне надо еще подзаняться с Уэсли, — это у нее прозвучало так, словно Уэсли было десять лет от роду, — и подготовиться к завтрашней съемке, а то у нас трудная сцена.

Уэсли потянул ее за рукав, и, озарив их ослепительной улыбкой, она последовала за ним. Около соседнего столика она остановилась, но Уэсли решительно повел ее в глубину бара, где Рудольф и Доннелли не могли их слышать.

— Зачем ты с ними так заигрывала? — спросил он, когда они сели.

— Дорогой мой, в мед попадается больше мух, чем в уксус, — сказала она сладким голоском. — А вдруг эти двое приятных мужчин будут делать другую картину и от них будет зависеть, кого возьмут в ней сниматься, а кого вышвырнут на улицу.

— Ты слишком много кривляешься.

— В этом, мой милый, и состоит искусство, — холодно ответила Фрэнсис. — И если ты хочешь чего-нибудь добиться, тебе пора это усвоить.

— Я не хочу ничего добиваться такой ценой.

— Я тоже так рассуждала, когда мне было четырнадцать лет. А когда мне исполнилось пятнадцать, я стала думать по-другому. Ты просто немного отстал в своем развитии, дорогой.

— И слава богу.

Подошел официант. Фрэнсис заказала себе джин с тоником, а ему кока-колу.

— Не пила бы ты этот джин, — сказал Уэсли, когда официант отошел к стойке.

— Это почему же?

— Потому что после джина от тебя противно пахнет.

— Не беспокойся, дорогой, — холодно сказала Фрэнсис. — Мне завтра рано утром идти к парикмахеру, и я сегодня не собираюсь заниматься никакой гимнастикой.

Уэсли угрюмо замолчал. Официант принес джин и кока-колу.

— Во всяком случае, если несколько совершенно безобидных женских штучек вызывают у тебя такое возмущение, — сказала Фрэнсис, потягивая джин с тоником, — то есть люди, которые находят их очаровательными. Вот, например, этот милашка мистер Джордах, у которого столько денег. Когда он меня видит, у него глаза так и загораются.

— Не заметил, — сказал Уэсли, оскорбленный тем, что кто-то посмел назвать его дядю «этот милашка мистер Джордах».

— А я вот заметила, — уверенно сказала Фрэнсис. — И держу пари: как мужчина он не пустяк. Я знаю такой тип — холодная внешность янки и вулкан внутри.

— Да он тебе в отцы годится.

— Только в том случае, если он начал этим заниматься очень рано. Спорим, так оно и было.

Уэсли встал.

— Мне надоело слушать подобную ерунду! Я ухожу. Посмотрим, как у тебя пойдут дела с этим милашкой мистером Джордахом, у которого столько денег.

— Ах ты, боже мой, — сказала Фрэнсис, не двигаясь с места, — какие мы сегодня чувствительные.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ровным тоном ответила Фрэнсис. — Не утруждай себя оплатой счета.

Уэсли прошел мимо столика, за которым сидели дядя и Доннелли. Ни один из них на него не взглянул. Он вышел на улицу, чувствуя себя как обиженный ребенок; в груди у него все кипело.

Пять минут спустя Фрэнсис встала и направилась к выходу. Около столика, где сидели Рудольф и Доннелли, она остановилась и попыталась завязать разговор, но они его не поддержали. В гостинице она на этот раз прошла прямо в свой номер и долго разглядывала себя в зеркало.

А в баре Доннелли и Рудольф говорили вовсе не о кино. Доннелли был архитектором, но теперь стал работать художником-декоратором, обнаружив, что проектировка убогих невысоких зданий, которые он считал недостойными своего таланта, дает ему лишь мизерные комиссионные. Во время подготовки «Комедии реставрации» он подружился с Рудольфом и сначала застенчиво, а затем все с большим воодушевлением стал рассказывать ему о своем честолюбивом плане, требующем, однако, серьезной финансовой поддержки. И сейчас он посвящал Рудольфа в детали этого плана.

— Мы живем в век переизбытка людей, как выражаются англичане, — говорил он, — и дело не только в том, что появились новые машины или возросла численность населения, но и просто в возрасте. Люди уходят в отставку — либо потому, что им надоело работать и они располагают достаточными средствами, либо потому, что уже не выдерживают постоянного напряжения, либо их вытесняет более молодое поколение. Дети вырастают и покидают родной дом. И старые дома внезапно оказываются слишком большими для их владельцев, город, в котором они живут, их либо пугает, либо теряет прежнюю привлекательность. Размер пенсий или сбережений не позволяет им держать прислугу; теперь им по карману только маленькие квартиры, но в таких домах живут обычно молодые пары с детьми, и они смотрят на стариков как на пришельцев из прошлого столетия; друзей их возраста рядом уже нет: они тоже разъехались в попытке решить аналогичные проблемы… Старики хотят сохранить независимость, но боятся одиночества. Им нужна новая среда обитания, отвечающая их новым потребностям и возможностям, — среда, где их окружали бы люди тех же лет, с теми же проблемами и нуждами; люди, которые всегда готовы прийти на помощь, но могут и сами обратиться за помощью к соседу, и одна мысль об этом заставляет человека чувствовать, что он не зря живет на свете. — Доннелли говорил убежденно, точно генерал, излагающий план освобождения осажденного гарнизона. — Это должен быть настоящий комплекс, — продолжал он, выразительно жестикулируя большими руками, словно уже клал кирпич и мешал цемент, возводя новые здания: магазин, кинотеатр, небольшую гостиницу для гостей, лужайку для гольфа, плавательные бассейны, теннисные корты, лекторий… — Все это, конечно, не для бедняков. Кому, кроме государства, по плечу решить проблему бедняков, я не знаю, и я не настолько тщеславен, чтобы думать, будто я могу преобразовать американское общество. Нет, я имею в виду людей со средним доходом, тех, чей образ жизни меняется коренным образом, когда глава семьи перестает работать. — В его голосе зазвучала гордость. — Я знаю все это по опыту своих родителей. У них есть немного денег, и я сам им помогаю, но из дружелюбных, общительных людей они превратились в мрачных, ворчливых стариков, уныло и бесполезно доживающих жизнь. Эта идея пришла мне в голову не сегодня. Она повсюду встречала одобрение, но я пока не смог заинтересовать людей со средствами, поскольку это не сулит большой выгоды. Для начала надо купить большой участок земли, где-нибудь в живописном пригороде, но не слишком отдаленном, чтобы всякий, кто пожелает, мог пользоваться прелестями городской жизни, и построить небольшой поселок, состоящий из хорошо спроектированных, но недорогих, примыкающих друг к другу домов, где легко могут управиться двое стареющих людей. Пустить автобус, обеспечить постоянное дежурство врачей и медицинских сестер и создать администрацию, которая бы умело и неназойливо всем управляла. Это будет не дом для престарелых с присущим ему отчаянием… туда будет приезжать молодежь — сыновья, дочери и внуки, их радость жизни, надежда на будущее. Ваша сестра рассказывала мне, что вас волнует то, как живет наше общество, что у вас есть связи в финансовом мире и вы хотите найти себе какое-то занятие. Насколько я могу судить, производство кинофильмов не совсем отвечает вашей идее служения обществу…

Рудольф рассмеялся.

— Не совсем, вы правы.

— Она также говорила, что вы — прирожденный строитель, что в молодости вы практически на голом месте построили торговый центр и превратили его в настоящий маленький городок. На днях я съездил посмотреть комплекс Колдервуда и был поражен… столько фантазии… подлинный шаг в будущее.

— В молодости, — задумчиво повторил Рудольф. По его лицу нельзя было сказать, о чем он думал, слушая Доннелли, но в действительности его охватило волнение, которое было чем-то новым и одновременно уже знакомым. Он давно находился в состоянии ожидания, но чего — он и сам не мог четко определить. Может быть, это как раз то, чего он ждал.

— У меня подготовлены проекты и макеты домов, сметы… В общем, все…

— Хорошо бы на них взглянуть, — сказал Рудольф.

— Вы можете завтра приехать в Нью-Йорк?

— Думаю, что да.

— Отлично. Я вам их покажу.