Читаем без скачивания И нет любви иной… - Анастасия Туманова

Когда Анютка вдруг остановилась перед низеньким, деревянным, скособочившимся домиком, быстро взошла, почти взбежала по крыльцу и схватилась за ручку двери, Гришка ещё ничего не решил. И, понимая, что через минуту будет уже поздно, позвал:

– Аня!

Она застыла. Опустила руку, лежавшую на дверной ручке. Медленно обернулась. Гришка прыгнул к ней сразу через две ступеньки.

– Ты что здесь делаешь? – Он старался, чтобы голос звучал грозно, но мешало искреннее любопытство. – У тебя мужик тут?

– Что ты, бог с тобой, что ты… – прошептала она, закрывая глаза. Лицо Анютки стало серым.

Гришка невольно протянул ей руку, и жена оперлась на неё с такой неловкостью и облегчением, что сразу было видно – не прикидывается. Подняв глаза, Гришка вдруг увидел прибитую над дверью дощечку с кривоватой надписью: «Повивальная бабка Анисья Федосеенкова».

С минуту они молчали. Редкие прохожие с удивлением поглядывали на красивую и хорошо одетую даму, опирающуюся на руку разбойничьего вида молодого цыгана, смотрящего на неё нехорошими глазами. Нехорошими – потому что Гришка мало-помалу начал понимать.

– Это что же ты, паскуда, задумала? – тихо выговорил он, сжимая руку Анютки и кивая на вывеску. – Ты зачем сюда явилась? И… и в какой уже раз?

Анютка поморщилась от боли, попыталась было высвободить руку, но Гришка стиснул её сильнее. Сквозь зубы спросил:

– На вычистку пришла, сука? Отвечай!

– Оставь меня, Гриша, – не открывая глаз, хрипло попросила она. – Оставь, какая тебе разница…

– Чего?! – сорвавшись, рявкнул он на весь переулок, не замечая, что из москательной лавки и из булочной напротив выглядывают заинтересованные физиономии. – Оставить тебя здесь? Потрошиться? Да ты ума решилась?! Лучше я тебя своими руками задушу! Говори, который раз ты сюда, шалава, бегаешь?

Анютка молчала. И Гришка разжал пальцы, увидев, как из-под её опущенных ресниц бегут слёзы. Впервые он видел жену плачущей, и от испуга у него похолодела спина.

– Господи, Анька… да ты чего? – оглядываясь, пробормотал он. – Не реви… Не реви, говорят тебе, люди кругом! Ну, пошли скорее отсюда… Вот дура-то, да что я тебе сделаю, бестолковая? Ну, пошли, пошли, пошли… Да не пугайся, домой поедем.

К его облегчению, Анютка не сопротивлялась. Бледная, заплаканная, не вытирающая слёз, она покорно шла за Гришкой по направлению к Земляному Валу. Там Гришка остановил извозчика, коротко приказал: «В Грузины», подсадил в пролётку жену и вскочил сам. Всю дорогу они молчали. Гришка смотрел в сторону, на проплывающие мимо дома, Анютка вытирала платком глаза, тихо, косясь на спину извозчика, сморкалась. Гришка видел, как она прячет от него под ридикюлем дрожащие руки, и, когда пролётка уже въезжала на Садовую, не выдержал. Снял с колен жены сумочку, взял в ладонь её холодные, мокрые от слёз пальцы, слегка сжал их. Анютка, не поднимая ресниц, ответила ему слабым пожатием.

В Большом доме все ещё спали, только на кухне грохотала сковородками кухарка. Гришка и Анютка как можно тише поднялись по лестнице в свою комнату, и Анютка сразу, в чём была, легла на неубранную постель.

– Извини, Гриша… Нехорошо мне.

– Принести, может, чего? Воды хочешь? – спросил он, но жена молча покачала головой, и Гришка, подойдя, сел рядом. – Ну… Давай рассказывай, что стряслось.

Анютка вздохнула. Медленно, морщась, вытащила из узла волос несколько шпилек, с облегчением вздохнула, встряхнув рукой светлые, спутанные пряди, и обречённо произнесла:

– Да, Гриша, да. Я тебе расскажу. Всё равно наболтают… И скоро заметно будет.

– Ты тяжёлая, – уточнил он. Анютка кивнула. – Давно?

– Два месяца.

– Как? – нахмурился Гришка. – Это… это что же?

– Ну да, – горько улыбнулась она, и снова Гришка вспомнил улыбку Иринки, стоящей возле церковной ограды, – точно такую же. – Это не твоя выделка.

– А чья? – автоматически спросил он.

Анютка сглотнула. Выговорила:

– Князя Давида Ираклиевича Дадешкелиани. – И, внезапно упав лицом в подушку, зарыдала так, что Гришке потребовалось немалое мужество, чтобы не спастись немедленно бегством. В ход были пущены разные средства: и увещевания, и вода из кувшина, и угроза немедленно выкинуть её, несмотря на беременность, в окно, и клятва созвать баб, и обещание полнейшей неприкосновенности, – однако унялась дрожащая и икающая Анютка всё равно лишь через несколько минут, когда Гришке казалось, что он уже близок к кондратию.

– На вычистку-то зачем собралась? – едва сумел спросить он.

Анютка смотрела на него мокрыми, красными глазами, почему-то продолжала улыбаться, и от этой улыбки у него мороз пробежал по спине.

– Спрашиваешь?.. А что бы я твоим цыганам сказала? И тебе?!

– Ну, с цыганами разберёмся. Говори, что от меня.

– Но как же…

– Да вот так. А после видно будет. – Гришка встал с кровати, прошёлся по комнате.

В спину ему Анютка прошептала:

– Ты не волнуйся, я уйду. К тётке, Данае Тихоновне. Проживу.

– Как? Что делать-то будешь? – невесело усмехнулся Гришка. – Ты ж – Анна Снежная!

– Была Анна Снежная, да вышла вся. – Анютка поджала под себя ноги, скорчилась, словно от озноба. Тихим, неживым голосом сказала: – И чего я только с ним не поехала?..

– Может, плохо звал?

– Нет… что ты… Он влюбился насмерть, на коленях стоял. Смех сказать, даже жениться обещал. Это князь-то! Прямо как у твоей матери… А я… испугалась чего-то, курица.

– И впрямь курица, – со вздохом согласился Гришка. – Да ты не вой, может, вернётся грузин-то твой.

– Ай, брось… – отмахнулась Анютка.

Гришка промолчал, потому что и сам в возвращение князя верил слабо. Снова сел рядом с женой, опустил голову. Чуть погодя выдавил:

– Скажи… а от меня ты сколь разов чистилась?

Анютка молчала. Гришка напрасно всматривался в её мокрое, усталое лицо с закрытыми глазами. Поняв, наконец, что ответа не будет, всё же спросил:

– Ну, зачем, дура?

– Сам дурак, – отворачиваясь, проговорила она. – Я тебе и так не нужна была. А если б ещё ходила, как корова, на сносях, ты бы на меня вовсе не глянул. Любила я тебя, Гришенька… Без памяти любила. Никто мне не нужен был, даже дети. Только ты. Бог над нами пошутил, Гришенька… Не бойся, больше уж на тебя вешаться не стану. Как решишь, так и будет. Хочешь – Анной Снежной останусь, хочешь – в шалавьи горничные вернусь. Мне всё едино.

Гришка молчал. Ходики на стене вкрадчиво отсчитывали время, солнце остановилось прямо в окне, заполнив комнату радостным золотистым сиянием, из нижней комнаты донеслись детские голоса. Он долго ещё сидел не двигаясь, глядя на то, как солнечный луч крадётся по полу, через потёртый половик, к его сапогам. А когда Гришка поднял глаза, оказалось, что жена спит, по-детски подсунув под щёку руку.